асстройства.
   И в последовавшие за этим дни не случилось ничего, что  принесло  бы  ему
облегчение. Елена, Морэм и Трой отсутствовали в его  жизни,  как  будто  они
умышленно избегали его. Баннор отвечал на его  бесцельные  вопросы  вежливо,
кратко, но ответы его ни на что не проливали света. Его борода  росла,  пока
не стала густой и пышной и сделала его  похожим  для  себя  на  отчаявшегося
фанатика, но это ничего не доказывало, ничего не решало. Полная луна  пришла
и ушла, но война еще не начиналась, от разведчиков не приходило ни слова, ни
звука, ни намека. Вокруг него Ревлстон ощутимо дрожал в тисках готовности  к
войне.
   Куда   бы   он   ни   шел,   он   слышал   шорохи   напряжения,   спешки,
безотлагательности, но не было никаких действий. Ничего. Он бродил по  лигам
коридоров Твердыни  Лордов,  как  если  бы  странствовал  по  лабиринту.  Он
потреблял  чрезмерные  количества  вина  и  спал  сном  мертвых,  как  будто
надеялся, что никогда после этого не воскреснет. Временами он  даже  подолгу
стоял на одном из балконов  северной  стены  города,  наблюдая  за  Троем  и
Кеаном, тренирующими Боевую Стражу. Но по-прежнему ничего не происходило.
   Единственный оазис в этом статичном и тщетном пустынном мире явился ему в
виде Лорда Каллендрилла и его супруги Фаэр.  Однажды  Каллендрилл  пригласил
Неверящего пройтись с ним в его личные покои за залом со  светящимся  полом,
где Фаэр заботилась о нем и кормила такой едой, которая заставляла его почти
забыть свои заботы. Она  была  крепко  сложенной  жительницей  подкаменья  с
подлинным даром гостеприимства. Конечно, Кавинант мог бы и забыть о ней - но
она занималась древним ремеслом суру-па-маэрль, как это делала Лена,  и  это
вызвало слишком много болезненных воспоминаний. Он не долго гостил у Фаэр  и
ее мужа.
   Однако до того, как он ушел, Каллендрилл объяснил  ему  основные  моменты
текущего положения дел  в  Ревлстоне.  Высокий  Лорд  вызывала  его,  сказал
Каллендрилл, когда Совет согласился, что война может начаться в любой момент
и любое дальнейшее отложение вызова может  оказаться  фатальным.  Но  боевые
планы вомарка Троя не могли начать реализовываться до тех пор,  пока  он  не
узнает, какой из двух  возможных  атакующих  маршрутов  примет  армия  Лорда
Фаула. Пока вомарк не получит ясного ответа  от  своих  разведчиков,  он  не
может отдать приказ Боевым Дозорам начать марш. Если он  рискнет  угадать  и
угадает неверно, последствия будут катастрофическими. Так что  Кавинант  был
срочно вызван, а затем предоставлен сам себе фактически  без  потребности  в
нем. К тому же, продолжал Лорд, была и другая причина, почему он был  вызван
именно в то время, которое сейчас  кажется  поспешным.  Вомарк  Трой  горячо
настаивал на его вызове.  Это  сначала  удивило  Кавинанта,  но  Каллендрилл
объяснил побуждения Троя. Вомарк считал, что Лорд Фаул обязательно обнаружит
вызов. И посредством вызова Кавинанта  Трой  надеялся  оказать  давление  на
Презирающего, принудить его страхом перед Дикой Магией, вынудить его напасть
до того, как он будет более готов. Время благоволило к Лорду  Фаулу,  потому
что  его  военные  ресурсы  далеко  превышали  ресурсы  Совета,  и  если  он
достаточно долго готовился, он мог  собрать  армию,  которую  Боевая  Стража
совсем не смогла бы победить. Трой надеялся, что  вызов  Кавинанта  заставит
Презирающего сократить приготовления.
   В заключение, объяснил Каллендрилл мягким голосом, Высокий Лорд  Елена  и
Морэм и в самом деле избегали Неверящего. Кавинант не спрашивал об этом,  но
Каллендрилл, казалось, сам понял некоторые причины его расстройства. Елена и
Морэм,  каждый  по-своему,  чувствовали  себя  так  вовлеченными  в  дилемму
Кавинанта, что держались в стороне от него, чтобы  избегать  обострения  его
бед. Они чувствовали, сказал Каллендрилл, что он находил их  личные  просьбы
более болезненными, чем просьбы других. Возможность того, что  он  поедет  в
Прибрежье, встряхнула Елену.
   И Морэм был снедаем его работой с Криллом. Пока война  не  отняла  у  них
выбор, они воздерживались  насколько  возможно  от  навязывания  ему  своего
общества.
   Да, Трой предупреждал меня,  ворчал  Кавинант  про  себя,  когда  покидал
Каллендрилла и Фаэр. Он говорил мне, что они  щепетильны.  Через  момент  он
добавил раздраженно: Я буду чувствовать себя гораздо  лучше,  если  все  эти
люди перестанут пытаться преклоняться мне.
   Но все же он был благодарен Фаэр и ее  мужу.  Их  компанейское  отношение
помогло  ему  пережить  последующие  несколько   дней,   помогло   сохранять
головокружительную темноту в загоне. Он чувствовал, что гнил изнутри, но  он
не сходил с ума. Однако он знал, что долго этого не  выдержит.  Атмосфера  в
Ревлстоне была такой же напряженной, как в готовом  прорваться  потоке.  Это
давление нарастало и внутри самого Кавинанта, поднимаясь  до  безрассудства.
Когда как-то в полдень Баннор постучал  в  его  дверь,  он  был  так  сильно
возбужден, что чуть ли не кричал.
   Однако Баннор пришел не для того, чтобы сообщить о начале войны.
   Своим  ровным  безжизненным  голосом  он  спросил  Кавинанта,  хочет   ли
Неверящий услышать пение. Пение, онемело  услышал  он.  На  секунду  он  был
слишком смущен, чтобы ответить. Он не ожидал такого вопроса, и конечно не от
Стража Крови. Но затем он грубо пожал плечами.
   - Почему бы и нет? - Не переставая спрашивать  себя,  что  вызвало  такую
необычную инициативу Баннора, с хмурым видом он последовал за Стражем  Крови
за пределы покоев. Баннор  вел  его  через  уровни  Твердыни,  пока  они  не
оказались так высоко в горах, как он никогда не был  раньше.  Затем  широкий
проход, которым они шли, повернул, и они появились неожиданно  на  солнечном
свете. Они вошли в широкий амфитеатр без крыши. Ряды каменных скамеек шли по
кругу, образуя чашу вокруг ровной  центральной  платформы,  и  за  последним
рядом каменная стена поднималась вертикально на двадцать или тридцать футов,
заканчиваясь на поверхности плато, где горы  встречаются  с  небом.  Дневное
солнце сверкало в амфитеатре, омывая  безжизненные  белые  камни  платформы,
скамеек и стен теплотой и светом.
   Когда прибыли Баннор и Кавинант, ряды  сидений  уже  начали  заполняться.
Люди со всех мест Твердыни, включая фермеров,  поваров  и  воинов,  и  Лорды
Тревор и Лерия с их дочерями прошли через различные отверстия в стене, чтобы
разместиться по кругу чаши. Но  Стражи  Крови  сформировали  одну  отдельную
группу. Кавинант грубо оценил, что здесь их было  около  сотни.  Это  смутно
удивило его. Он ранее никогда не видел более  чем  два  десятка  харучаев  в
одном месте. После того как он немного огляделся вокруг, он спросил Баннора:
   - Скажи хотя бы, что это будет за пение?
   - Стенания Лорда Кевина, - бесстрастно ответил Баннор.
   Теперь Кавинант почувствовал, что  понял.  Кевин,  кивнул  он  сам  себе.
Конечно Стражи Крови хотели услышать эту песню. Как они могли не быть  остро
заинтересованы в чем-либо, что могло помочь  им  понять  Кевина  Расточителя
Страны?
   Это именно Кевин вызвал Лорда Фаула в  Кирил  Френдор,  чтобы  произнести
Ритуал Осквернения. Легенды говорили, что когда Кевин увидел, что  не  может
нанести поражения Презирающему, его сердце омрачилось отчаянием. Он  слишком
сильно любил Страну, чтобы позволить ей сдаться Лорду Фаулу. И  все  же  ему
это было не по силам, он не мог защитить ее.
   Разрываясь от невозможной дилеммы, он был вынужден совершить  Ритуал.  Он
знал, что развязывание этой беспощадной  силы  уничтожит  Лордов  и  все  их
работы, и опустошит Страну от начала до  конца,  сделает  ее  бесплодной  на
долгие поколения. Он знал, что он умрет. Но он надеялся, что Лорд Фаул умрет
тоже, что когда  наконец  жизнь  возвратится  в  Страну,  это  будет  жизнь,
свободная от злобы. Он решил пойти на риск,  а  не  допускать  победы  Лорда
Фаула. Он вызывал Презирающего присоединиться к нему в Кирил Френдор.  Он  и
Лорд Фаул провели этот Ритуал,  и  Высокий  Лорд  Кевин  Расточитель  Страны
уничтожил Страну, которую он любил.
   Но Лорд Фаул не умер. Он ослаб на время,  но  выжил,  защищенный  Законом
Времени, который заточил его на Земле - так говорили легенды. Так теперь вся
Страна и Новые Лорды попали под последствия отчаяния Кевина.
   Так что было не удивительно, что Стражи Крови хотели услышать эту песню -
или что Баннор попросил Кавинанта прийти и тоже послушать ее.
   Размышляя об этом, Кавинант поймал  голубой  отблеск  на  противоположной
стороне амфитеатра.  Посмотрев  наверх,  он  увидел  Высокого  Лорда  Елену,
стоявшую у одного из входов. Она тоже захотела услышать эту песню.
   Вместе с ней был вомарк Трой.
   Кавинанта потянуло присоединиться к ним, но не успел он  превратить  свое
желание в движение,  как  в  амфитеатр  вступил  певец.  Это  была  высокая,
блистательная женщина, одетая просто,  в  малиновую  мантию,  с  золотистыми
волосами, которые искрились вокруг ее головы. Когда она спускалась  вниз  на
сцену, аудитория поднялась  на  ноги  и  молча  приветствовала  ее.  Она  не
отреагировала. Ее лицо было одухотворенным,  как  будто  она  уже  внутренне
переживала свою песню.
   Достигнув  сцены,  она  не  стала  ничего  говорить,  делать   какое-либо
введение, объяснить или идентифицировать исполняемую песню. Вместо этого она
встала в центре сцены, замерла на секунду, ожидая пока  песня  снизойдет  на
нее, затем подняла лицо и открыла рот.
   Вначале мелодия была скучной, сдержанной и неловкой - только с намеком на
укрытую в ней остроту и мучительность.

   Я был на острие Земли - Грейвин Френдор,
   Чьи Огненные Львы,
   Вздымали гривы ввысь, что пламенем полны,
   Но все ж не выше, чем те горизонты,
   Что были взгляду моему подвластны,
   Конь-ранихин, который бьет копытом,
   Не ведавшим подков с начала Века,
   И скачет радостным галопом во имя моей воли;
   Творения из железа - великаны,
   Пришедшие из солнце порождающего моря
   Ко мне на кораблях, таких же мощных,
   Как большие замки, что вырубили замок мне
   В массиве горном из сырой земной скалы
   Как верности и преданности знак,
   Вручную высеченный в вечном камне времени;
   И Лорды, что трудятся под Смотровой
   В поту, чтоб претворить в природе
   Цель очевидную Создателя Земли,
   Намеренье, понятное из силы,
   Запечатленной в плоти и кости
   Законом непреложным Сотворенья;
   Возможно ль мне такую власть и славу,
   Что не охватишь распростертыми руками,
   Иметь - и устоять при этом
   Лицом к лицу пред тем, кто Презирает,
   И вовсе не испытывать испуга?

   Но затем песня изменилась, как будто певец  открыла  внутренние  резервы,
придала голосу больше резонанса. В  высоких  радужных  переливах  песни  она
отбросила свои погребальные интонации - ярко выражая и подчеркивая это таким
количеством заключенной в себе гармонии,  такими  возможностями  для  других
аккомпанирующих  голосов,  что  казалось,  будто  с  ней  поет  целый   хор,
использующий для этого ее же рот.

   Где сила, которая защитит
   Красоту жизни от гниения смерти?
   Сохранит правду чистой ото лжи?
   Сохранит верность от пятен позора хаоса,
   Который наводит порчу?
   Как мало мы воздаем за Злобу.
   Почему сами скалы не рвутся
   К их собственному очищению,
   Или крошатся в пыль от стыда?
   Создатель!
   Когда ты осквернил этот храм,
   Избавляясь от Презирающего
   Скинув его в Страну,
   Имел ли ты в виду,
   Что и красота, и правда
   Исчезнут без следа?
   Творил ли ты мою судьбу по Закону Жизни?
   Неужели я бессилен в этом?
   И должен ли я вести,
   Прилагая к этому свои усилия,
   Признавая горькое лицо предательства,
   Весь этот мир к падению?
   Ее музыка страстно летела в воздух как израненная песня.
   И когда она закончила, люди вскочили на ноги.
   Вместе они запели в необъятные небеса:

   О, Создатель!
   Лорд Времени и Отец Земли!
   Имел ли ты в виду,
   Что и красота, и правда
   Исчезнут без следа?

   Баннор встал, но он не присоединился к песне.  Кавинант  остался  сидеть,
чувствуя себя маленьким и ненужным в обществе Ревлстона. Эта эмоция дошла до
кульминации в припеве, источая острую печаль,  а  затем  наполняя  амфитеатр
волной миролюбия, которая очищала  и  излечивала  безнадежность  песни,  как
будто общая сила всех поющих по раздельности  была  достаточным  ответом  на
протест Кевина. Делая музыку небезнадежной,  люди  противостояли  этому.  Но
Кавинант почувствовал обратное. Он  начал  понимать  ту  опасность,  которая
угрожала Стране.
   Так он продолжал сидеть, потирая бороду и смотря  пустым  взглядом  перед
собой, когда остальные люди  покидали  амфитеатр,  оставляя  его  наедине  с
теплой яркостью Солнца. Он остался там, мрачно бормоча самому себе, пока  не
осознал, что Трой подошел к нему.
   Когда он поднял взгляд, вомарк сказал:
   - Я не ожидал увидеть тебя здесь.
   Кавинант резко ответил:
   - Я тоже не ожидал увидеть здесь тебя.
   Но о Трое он думал только косвенно. Мысленно он все еще пытался сцепиться
с Кевином.
   Как будто читая мысли Кавинанта, вомарк сказал:
   - Все вернется к Кевину. Именно он - тот, кто создал Семь Заветов. Именно
он вдохновил  харучаев  стать  Стражей  Крови.  Именно  он  совершил  Ритуал
Осквернения. И хотя это было не обязательно - это было неизбежно. Однако  он
не стал бы делать всего этого,  если  бы  не  совершил  ранее  свою  большую
ошибку.
   - Свою большую ошибку, - пробормотал Кавинант.
   - Он принял Фаула  в  Совет,  сделал  его  Лордом.  Он  не  видел  сквозь
маскировку Фаула. А потом было слишком поздно. К тому  времени,  когда  Фаул
провозгласил себя и вступил  в  открытую  войну,  он  совершил  уже  столько
неуловимых предательств, что он был непоколебим.
   В подобных ситуациях более обычные люди убивают себя.  Но  Кевин  не  был
обычным человеком, - у него для этого было слишком много  власти,  хотя  это
казалось бесполезным. Вместо этого он убил Страну. Выжили только те люди,  у
которых было время скрыться в изгнании.
   Они говорят, что Кевин понимал, что сделал - прямо перед смертью.
   Фаул смеялся над ним. Он умер, стеная. Вот почему клятва Мира сейчас  так
важна. Все дают ее - она так же фундаментальна, как клятва Лордов о Служении
Стране. Они все клянутся, что как-нибудь дадут отпор разрушительным  эмоциям
- таким, как отчаяние Кевина. Они... - Я знаю, - заметил Кавинант. -  Я  все
об этом знаю.
   Он вспоминал Триока, человека, который любил Елену  в  подкаменье  Мифиль
сорок лет назад. Триок хотел убить Кавинанта, но Этиаран предотвратила  это,
воспользовавшись силой клятвы Мира.
   - Пожалуйста, не говори больше ничего. Мне и так достаточно тяжело.
   - Кавинант, - продолжал Трой, как будто он  все  еще  говорил  о  том  же
предмете. - Я не понимаю, почему ты не восторгаешься пребыванием здесь.  Как
может "реальный" мир быть важнее, чем этот?
   - Как единственный  мир.  -  Кавинант  тяжело  встал  на  ноги.  -  Давай
выберемся отсюда. От этой жары у меня уже голова кружится.
   Двигаясь медленно, они покинули амфитеатр. Воздух Ревлстона приветствовал
их  возвращение  с  холодным,  блеклым  удовольствием,  и  Кавинант  глубоко
вздохнул, пытаясь успокоить себя. Он хотел уйти от Троя, избежать  вопросов,
которые, он знал, Трой будет ему задавать. Но вомарк имел  решительный  вид.
Через несколько мгновений он сказал:
   - Послушай, Кавинант. Я пытаюсь понять. С тех пор, как мы разговаривали в
последний раз, я почти  половину  своего  свободного  времени  пытался  тебя
понять. Некоторые полагают, что от тебя можно чего-то ожидать. Но  я  просто
не вижу этого. Короче. Ты прокаженный. Но разве тебе здесь не лучше?
   Грустно, отвечая как можно короче, Кавинант сказал:
   - Это все - не реально. Я не  верю  этому.  -  Наполовину  для  себя,  он
добавил:
   - Прокаженные, которые уделяют слишком много внимания собственным  мечтам
или чему-то подобному, не живут долго.
   - Господи, - сказал Трой. - Ты говоришь это так, как будто проказа везде.
- Он задумался на секунду, затем спросил:
   - Как ты можешь быть так уверен, что это не реально?
   - Потому что жизнь не такова. Прокаженные  не  выздоравливают.  Люди  без
глаз неожиданно не начинают видеть.  Такие  вещи  просто  не  случаются.  Мы
каким-то  образом  были  преданы  нашими  чувствами.  Наши   нужды...   Наши
собственные нужды в том, чего у нас нет - совращают нас на это видение.  Это
сумасшествие. Посмотри на себя. Подумай о том, что с тобой  случилось.  Там,
где ты был, пойманный между девятиэтажной высотой и яростным огнем - слепой,
беспомощный и должный умереть. Неужели так странно подумать, что ты  все  же
разбился?
   - Это, - продолжал он саркастически, - дает повод предположить, что  твое
существование - вымышленное. У меня на этот счет уже есть мысль.
   Я мог создать тебя подсознательно для того, чтобы иметь  кого-нибудь  для
споров. Кого-нибудь, кто будет доказывать мне, что я не прав. - Проклятие! -
закричал Трой. Резко повернувшись, он схватил правую руку Кавинанта и поднял
ее на уровне глаз между ними. Выгнув вперед вызывающе голову, он  напряженно
сказал:
   - Смотри на меня. Почувствуй мою хватку. Я здесь. Это факт. Я реален.
   На секунду Кавинант пожал руку Троя. Затем он сказал:
   - Я чувствую тебя.  И  я  вижу  тебя.  Я  даже  слышу  тебя.  Но  это  не
опровергает мою мысль. Я не верю этому. Теперь разреши уйти мне.
   - Почему?
   Солнечные очки Троя мрачно сверкали, но Кавинант смотрел в них, пока  они
не отвернулись. Постепенно вомарк ослабил  силу  хватки.  Кавинант  отдернул
руку и пошел дальше с легкой дрожью в  дыхании.  Через  несколько  шагов  он
сказал:
   - Потому что я могу  чувствовать  это.  А  этого  я  не  могу  допустить,
поскольку я - прокаженный. Теперь  послушай  меня.  Слушай  как  следует.  Я
собираюсь попытаться объяснить это так, чтобы ты мог понять.
   Просто забудь, что ты знаешь, что нет никакого пути, которым  ты  мог  бы
прийти сюда. Это невозможно - но просто забудь это на время.
   Слушай.  Я  прокаженный.  Проказа  не  смертельна,  но  она  может  убить
косвенно. Я могу оставаться  живым...  любой  прокаженный  может  оставаться
живым только будучи все время внимательным, каждую  минуту  следя  чтобы  не
пораниться - и позаботиться о ранах, если уж они появятся. Единственная вещь
- слушай меня, слушай - единственная вещь, которую прокаженный не может себе
позволить - это вольное странствие мыслей. Если он хочет выжить. Как  только
он перестает быть внимательным и начинает  думать  о  том,  как  он  мог  бы
устроить себе более хорошую жизнь, или начинает вспоминать о  том,  какая  у
него до этого была жизнь, или о том, что он сделает, если вылечится или даже
если просто люди перестанут преследовать прокаженных, -  он  кидал  слова  в
Троя как глыбы камней, тогда уже можно считать, что он мертвый.
   Это - Страна - самоубийство для меня. Это бегство от реальности, и  я  не
могу позволить себе даже думать о таком бегстве, а тем более  участвовать  в
нем. Возможно слепой человек может избежать риска,  но  прокаженный  -  нет.
Если я здесь сдамся, то это будет последний месяц моей жизни  там,  где  это
действительно важно. Потому что  я  все  равно  возвращусь  туда.  Я  говорю
понятно?
   - Да, - сказал Трой. - Да, я не дурак. Но задумайся об  этом  на  минуту.
Если это случится - если это все-таки окажется правдой, что Страна реальна -
тогда ты отказываешься от своей последней надежды. И это...
   - Я знаю.
   - И это не все. Здесь есть кое-что, о чем  ты  не  упомянул.  Одна  вещь,
которая не соответствует твоей теории иллюзии -  это  власть,  твоя  власть.
Белое Золото. Дикая Магия. Это проклятое кольцо изменяет все.  Здесь  ты  не
жертва. Это не было создано для тебя. Ты  все  же  ответственен.  -  Нет,  -
выдохнул Кавинант.
   - Подожди минутку! Ты не можешь просто отрицать это. Ты  ответственен  за
свой сон, Кавинант.