ли озорные огоньки.
   Но Кавинант был слишком ошеломлен, чтобы прийти в ярость.
   - Я серьезно. Как это могло произойти?
   Лена опустила глаза и тихо сказала:
   - В земле заключена великая сила - сила и жизнь.  Вы  должны  это  знать.
Этиаран, моя мать, говорит, что таких вещей, как целебная грязь, таких сил и
таких тайн еще много заключено в земле, но мы слепы в отношении  их,  потому
что недостаточно связаны со Страной и друг с другом.
   - Значит, есть и... другие вещи, подобные этой?
   - Много. Но я знаю лишь несколько. Если вы  направляетесь  в  Совет,  то,
может быть, Лорды научат вас всему. Но идемте... -  Она  легко  вскочила  на
ноги. - Здесь есть еще кое-что. Вы не голодны?
   Словно разбуженное ее вопросом,  в  желудке  возникло  ощущение  пустоты.
Сколько времени прошло с тех пор,  как  он  ел  в  последний  раз?  Кавинант
расправил  брючины,  раскатал  рукава  и,  сгорбившись,  поднялся  на  ноги.
Изумление его еще более усилилось, когда он почувствовал, что  мышцы  больше
не болят. Недоверчиво покачав головой, он последовал за Леной  к  одному  из
краев долины. Они остановились в  тени  шишковатого  кустарника  высотой  по
пояс. Его листья были расправлены и растопырены, словно листья на  дубе,  но
тут и там на нем виднелись маленькие свежие цветочки зеленоватого  цвета,  а
под некоторыми листьями  примостились  тугие  гроздья  сине-зеленых  плодов.
Величиной ягоды были с ежевику.
   -  Это  алианта,  -  сказала  Лена.  -  Мы   называем   их   "драгоценные
ягоды",оторвав  одну  гроздь,  она  съела  четыре  или  пять  ягодок,  потом
выплюнула косточки на ладонь и бросила их за спину. - Говорят,  что  человек
может пройти всю Страну вдоль и поперек, питаясь одними только  драгоценными
ягодами, и вернется домой здоровее и упитаннее, чем был до отправления.  Это
- великий дар земли. Они цветут и дают плоды в любое время года. Нет  такого
района в Стране, где  бы  они  не  росли,  -  за  исключением,  быть  может,
расположенных на востоке Испорченных Равнин. Из всей  растительности  они  -
самые живучие, раньше  всех  созревают  и  позже  всех  осыпаются.  Все  это
поведала мне моя мать, как часть учения нашего народа.
   - Ешьте, - сказала она, протягивая  Кавинанту  гроздь  ягод,  -  ешьте  и
раскидывайте семена по земле, чтобы алианта процветала.
   Но Кавинант  даже  не  пошевелился,  чтобы  взять  ягоды.  Он  терялся  в
догадках, откуда у этой Страны такое странное могущество.  На  мгновение  он
даже забыл о постоянно грозящей ему опасности.
   Лена заметила его блуждающий взгляд, потом взяла одну ягодку  и  положила
ее Кавинанту в рот. Он  непроизвольно  прокусил  кожицу  алианты  зубами,  и
тотчас его рот наполнил  легкий  приятный  вкус,  похожий  на  вкус  зрелого
персика с небольшими добавлениями соли и лимона. В  следующее  мгновение  он
уже жадно ел ягоды, лишь иногда вспоминая о том, чтобы выплюнуть семечки.
   Он ел до тех пор, пока на этом  кусте  больше  не  осталось  ягод,  потом
принялся осматриваться в  поисках  другого.  Но  Лена  взяла  его  за  руку,
останавливая.
   - Драгоценные ягоды - очень питательная еда, - сказала она. - Их не  надо
есть много. И будет вкуснее, если есть их медленно.
   Но Кавинант все еще был голоден. Он не помнил, чтобы когда-нибудь ему так
хотелось что-нибудь  съесть,  как  сейчас  хотелось  эти  плоды  -  ощущение
поглощения пищи никогда не было столь ярким, столь желанным.
   Он вырвал руку, словно намереваясь ударить  девушку,  но  потом  внезапно
остановил себя.
   Что это? Что происходит?
   Прежде, чем найти ответ на этот вопрос, он осознал, что его одолевает уже
другое чувство - всепоглощающая  дремота.  В  мгновение  ока  он  почти  без
перехода перестал ощущать голод и принялся непрерывно  зевать.  При  этом  у
него был такой вид, будто он умирает от усталости. Он попытался повернуться,
но замер при этом.
   Лена тем временем говорила:
   - Целебная грязь иногда оказывает такое действие, но я этого не  ожидала.
Когда раны слишком тяжелы, целебная грязь усыпляет человека, чтобы  ускорить
его выздоровление. Но царапины и порезы на  руках  -  не  смертельные  раны.
Может быть, у вас есть другие, которых вы мне не показали?
   "Да, - подумал Кавинант, в очередной раз зевая. - Я смертельно болен".
   Еще не успев коснуться травы, он уже спал.
   Когда он стал медленно просыпаться, первое, что он осознал, были  твердые
бедра Лены, служившие ему подушкой. Постепенно он узнал и  все  остальное  -
тень дерева, щедро разукрашенную бликами заходящего  солнца,  аромат  сосен,
бормотание ветра,  густую  траву,  касающуюся  его,  словно  колыбель,  звук
напева, беспорядочное покалывание, появляющееся и исчезающее в его  ладонях,
будто атавизм, - но теплота его щеки на колене у Лены казалась сейчас важнее
всего. В данный момент его единственным желанием было сжать Лену в  объятиях
и спрятать лицо между ее ног. Он подавил это  желание,  прислушиваясь  к  ее
песне.
   Мягким и каким-то наивным голоском она пела:
   В душе людской, как хрупкое растение,
   Таится красота - чудесное творение...
   На свете, между тем, есть разные напасти -
   Болезнь, война, злой рок и прочие несчастья.
   И все они подстерегают нас,
   А случай может каждый час
   Отнять у человека мирские все дела,
   И мир, и красоту, которая цвела.
   И лишь душа, пока она живет,
   Хранит цветок, который в ней цветет.

   Ее голос как бы укутал его каким-то уютным покрывалом,  и  ему  хотелось,
чтобы это длилось бесконечно. После паузы, полной аромата сосен  и  шептания
ветерка, Кавинант мягко сказал:
   - Мне это нравится.
   - Правда?  Эту  песню  сочинил  Томал-ремесленник  для  танца,  когда  он
венчался с Миойран, дочерью Мойран. Но зачастую  красота  песни  зависит  от
того, как ее поют, а я не певица. Может быть, сегодня вечером  Этиаран,  моя
мать, будет петь для подкаменья. Тогда вы услышите настоящее пение. Кавинант
не ответил. Он лежал неподвижно,  желая  лишь  одного  -  как  можно  дольше
покоить голову на этой подушке. Покалывание в ладонях,  казалось,  побуждало
его обнять Лену, и он лежал, не двигаясь, наслаждаясь возникшим  желанием  и
сомневаясь, хватит ли у него мужества его осуществить.
   Потом она вновь запела. Мелодия казалась знакомой и в  ней  прослеживался
шелест темных крыльев. Внезапно Кавинант понял, что мелодия  напоминает  ему
ту, под которую еще совсем недавно в его мозгу крутилась песенка  о  золотом
мальчике.
   Он шел по тротуару к офису телефонной  компании  -  название  "телефонная
компания" было золотом написано на двери, - чтобы оплатить свой счет.
   Резко оторвав голову от колен  Лены,  Кавинант  вскочил  на  ноги.  Туман
ярости заволок его сознание.
   - Что это за песня? - требовательно и хрипло спросил он.
   Озадаченная, Лена ответила:
   -  Никакой  песни.  Я  просто  пыталась  придумать  мелодию.  Это  плохо?
Выражение ее голоса успокоило Кавинанта - она говорила так непринужденно,  с
таким  огорчением,  вызванным  внезапной  вспышкой  его  гнева.   Ее   слова
подействовали на него расслабляюще, и туман рассеялся.  "Не  имею  права,  -
думал он. - Я не имею права так набрасываться на нее".
   Протянув  руки,  Кавинант  помог  девушке  встать.  Он   попытался   даже
улыбнуться, но его неуправляемое лицо могло лишь состроить гримасу.
   - Так куда мы теперь пойдем?
   Лицо ее вспыхнуло, затем обида постепенно исчезала из ее взгляда.
   - Странный вы, Томас Кавинант, - сказала она.
   Криво усмехнувшись, он ответил:
   - Я не знал, что это настолько плохо.
   Мгновение они стояли, пристально глядя друг другу в глаза. Потом,  к  его
удивлению, Лена вспыхнула и отняла свои руки. Когда она вновь заговорила,  в
ее голосе слышалось какое-то новое волнение.
   - Мы пойдем в подкаменье. Вы увидите мою мать и отца.
   Она весело повернулась и побежала по долине.
   В своем беге она была тоненькой, легкой и грациозной, и Кавинант  смотрел
на нее, погруженный в размышления о странных новых чувствах, просыпающихся в
нем. У него появилось неожиданное ощущение, что эта Страна может  с  помощью
каких-то чар помочь ему освободиться от своей импотенции,  обрести  какое-то
второе рождение, которое останется с  ним  даже  после  возвращения  к  нему
сознания, после того, как Страна и все  ее  безумные  события  потускнеют  и
перейдут в небытие полузабытого сна. Такая надежда  не  подразумевала  того,
что Страна должна быть настоящей физической реальностью, независимой от  его
собственного  сознания,  бесконтрольных  сновидений.   Нет,   проказа   была
неизлечимой болезнью, и если он не умер в случившемся с ним происшествии, то
ему придется смириться с этим фактом.
   Но сон мог излечить другие несчастья. Мог. И Кавинант направился вслед за
Леной, покачиваясь на ходу и чувствуя прилив сил в венах.
   Солнце уже опустилось достаточно низко, чтобы половина  долины  оказалась
укрытой тенями. Кавинант увидел, что бегущая впереди Лена сделала  ему  знак
рукой, и он ускорил шаг, с наслаждением чувствуя под ногами пружинящий  мох.
Ему казалось, что он каким-то образом  вырос,  стал  выше,  словно  целебная
грязь сделала нечто большее, чем просто  вылечила  его  порезы  и  царапины.
Приближаясь к Лене, он вдруг  рассмотрел  то,  чего  не  заметил  раньше,  -
изящество ее ушек, обнажавшихся, когда порыв ветра взметывал  вверх  волосы,
нежную девичью грудь, тонкую талию и округлые  бедра,  вырисовывающиеся  под
тонкой тканью ее туники. Когда он смотрел  на  нее,  покалывание  в  ладонях
усиливалось.
   Девушка улыбнулась ему, потом продолжила идти вдоль  ручья  к  выходу  из
долины. Они двигались друг за другом по  извилистой  тропе  между  отвесными
стенами скал, вздымающихся на высоту сотен футов. Тропа была  каменистой,  и
Кавинанту  приходилось  все  время  смотреть  себе  под   ноги,   чтобы   не
споткнуться. Напряжение от этих усилий сделало путь довольно долгим, но  уже
через каких-то двести ярдов Кавинант и  Лена  вышли  к  расщелине,  уходящей
вверх и вправо от ручья. Они принялись карабкаться к этой расщелине, а потом
вдоль нее. Вскоре дорога выровнялась, потом начала постепенно понижаться,  и
спуск оказался довольно длинным. При этом  наклон  был  достаточно  пологим,
чтобы Кавинант  не  мог  увидеть  цели  их  путешествия.  Наконец  расщелина
повернула еще раз и закончилась, оставив Лену и  Кавинанта  на  склоне  горы
высоко над речной долиной.  Они  стояли  лицом  прямо  на  запад,  глядя  на
заходящее солнце. Слева от них из скал вытекала река и исчезала  в  равнинах
справа. Долину  пересекал  отрог  горной  цепи,  переходивший  на  севере  в
равнину.
   - Это река Мифиль, - сказала Лена, -  а  вон  там  -  подкаменье  Мифиль.
Кавинант увидел на восточной стороне реки, к северу от себя, горстку  лачуг.
- Расстояние до селения не слишком велико, - продолжала Лена, - но  тропинка
проходит вверх по долине, а потом назад, вдоль реки. Когда мы  доберемся  до
нашего подкаменья, солнце уже зайдет. Идемте.
   Кавинант испытал неприятное ощущение, глядя вниз со склона горы более чем
с двух тысяч футов над долиной, - но он переборол  его  и  пошел  следом  за
Леной на юг. Склон горы становился все менее крутым, и вскоре  уже  тропинка
вилась по травянистым откосам среди суровых горных вершин,  через  лощины  и
овраги,  среди  лабиринтов  упавших  камней.  И  по  мере  того  как   тропа
понижалась, воздух становился глубже,  мягче  и  делался  менее  прозрачным.
Запахи тоже постепенно менялись, становились нежнее: сосны и осины сменились
сочным травянистым ковром. Кавинант  чувствовал,  что  он  воспринимает  все
изменения при спуске до малейших нюансов. В возбуждении от вновь  обретенной
остроты восприятия он не заметил, как спуск закончился. Тропинка  скользнула
с длинного пологого холма, вышла к реке и устремилась вдоль нее на север.
   В том месте, где тропинка в первый раз выходила к реке, Мифиль была узкой
и бурной, и ее торопливый влажный голос был полон резонансов  и  бормотания.
Но по мере того, как река устремлялась к равнинам, она становилась шире и ее
течение замедлялось, становилось более задумчивым и словно говорило  само  с
собой, бормоча что-то низким и глубоким голосом. Вскоре ее  ворчание  совсем
растворилось в воздухе. Она ушла в сторону в  поисках  моря,  по  пути  тихо
рассказывая  самой  себе  длинную  сказку.  Зачарованный   рекой,   Кавинант
постепенно все более осознавал успокоительную реальность Страны. Она не была
неуловимым сновидением, ее можно  было  осязать  и  обонять  -  словом,  все
подтверждало, что она реальна. И все же  это,  безусловно,  была  иллюзия  -
обман его поврежденного при столкновении с машиной мозга. Но обман этот  был
до смешного приятным. Казалось, он  доказывал,  что  Кавинанту  не  угрожают
кошмар и хаос, что эта Страна понятна и поддается его управлению; что  когда
он овладеет ее законами, ее особенностями, то у  него  появится  возможность
безопасно путешествовать по  дорогам  своего  сна,  оставаясь  все  время  в
здравом уме. Подобные мысли вызывали у Кавинанта уверенность  в  себе,  даже
смелость по мере того, как он шел, глядя на узкую спину Лены, на ее призывно
покачивающиеся бедра.
   Пока Кавинант переживал незнакомые ему эмоции, долина Мифиль  погрузилась
в сумрак ночи. Солнце опустилось за горы на западе, и хотя свет его все  еще
мерцал на дальних равнинах, тонкая вуаль тьмы  быстро  сгущалась  в  долине.
Граница наступающей темноты быстро перемещалась по высокой  горе  справа  от
Кавинанта, карабкаясь, словно жадный прилив по берегам  дня.  В  наступивших
сумерках Кавинант почувствовал, как опасность украдкой  подползает  к  нему,
хотя что именно это за опасность - он не знал.
   Вскоре последняя горная гряда погрузилась во тьму, и сияние равнин начало
меркнуть.
   Лена остановилась и, прикоснувшись к руке Кавинанта, указала вниз.
   - Смотрите, - сказала она. - Это подкаменье Мифиль.
   Они стояли на  вершине  пологого  длинного  холма,  у  подножия  которого
сгрудились строения поселка. Кавинант ясно различал дома, хотя  в  некоторых
окнах свет лишь едва  мерцал.  Если  не  считать  большой  открытой  круглой
площадки в центре селения, подкаменье выглядело несколько  хаотично,  словно
не  так  давно  оно  свалилось  с  какой-то  горы.  Однако  это  утверждение
опровергалось гладкими до блеска каменными стенами  и  плоскими  крышами.  А
вглядевшись более внимательно, Кавинант заметил, что подкаменье на деле было
отнюдь не таким уж неорганизованным. Окна всех строений выходили в центр.
   Все строения были  одноэтажными,  все  из  камня,  с  плоскими  каменными
плитами вместо крыш; но среди них имелись значительные различия в размерах и
форме - некоторые были круглыми, другие - квадратными или прямоугольными,  а
некоторые  -  настолько  неправильной  формы,  что  больше  были  похожи  на
приземистые полые камни, чем на здания.
   Пока Кавинант разглядывал подкаменье, Лена сказала:
   - Пять раз по сотне людей Южных  Равнин  живут  здесь  -  мастера  учения
радхамаэрль, пастухи, скотоводы, фермеры и те, кто занимается  ремеслом.  Но
только Этиаран, моя мать, училась в лосраате.
   Указывая рукой, она добавила:
   - Дом моей семьи - вон там, ближе к реке.
   Шагая рядом, она и Кавинант обогнули подкаменье по краю, направляясь к ее
дому.

Глава 6
Легенда о Береке Полуруком

   Тьма сгущалась над долиной. Птицы забрались на ночь в гнезда на  деревьях
у подножия гор. Еще некоторое время они пели  и  звали  друг  друга,  но  их
оглушительное  щебетание  вскоре   перешло   в   спокойное   удовлетворенное
бормотание. Проходя мимо домов на окраине подкаменья, Лена и Кавинант  снова
услышали, как река в отдалении разговаривает сама  с  собой.  Лена  молчала,
словно погруженная в какое-то волнение или тревогу, а Кавинант  был  слишком
поглощен  окружавшими  его  звуками  сумерек,  чтобы  о   чем-то   говорить.
Наступавшая ночь, казалось, была полна невидимых свиданий. Так,  молча,  они
подошли к дому Лены.
   Это было прямоугольное строение, по размеру больше всех остальных домов в
подкаменье, но с такими же отполированными до блеска каменными  стенами.  Из
окон лился теплый желтый свет.
   Пока Лена и Кавинант приближались к дому, в одном из его  окон  мелькнула
крепкая фигура и удалилась в одну из внутренних комнат.
   Возле угла дома Лена остановилась, взяла Кавинанта за руку  и  сжала  ее,
прежде чем вести его к двери.
   Вход был закрыт тяжелыми занавесями. Лена откинула их и провела Кавинанта
внутрь. Войдя следом за ним, она  остановилась.  Томас  быстро  огляделся  и
заметил, что комната, в которую они вошли, уходила вглубь дома, и  в  каждой
ее стене была занавешенная дверь. Посередине стоял каменный стол  и  скамьи,
на которых могло бы  разместиться  шесть-восемь  человек.  Но  комната  была
достаточно большой, так что стол не занимал в ней господствующего положения.
   По всем стенам в камне были вырезаны полки, на  которых  стояли  глиняные
кувшины, кружки и другая утварь, как явно предназначенная для кухни,  так  и
та, назначение которой Кавинант  понять  не  смог.  Вдоль  стен  размещалось
несколько каменных табуретов. И все это  помещение  заполнял  теплый  желтый
свет, мерцавший на гладких поверхностях и отражавшийся от установленного как
бы на почетном месте камня редкой  окраски  и  структуры.  Свет  исходил  от
нескольких каменных светильников, установленных  по  одному  в  каждом  углу
комнаты, и один был на середине стола; но бликов их  свечение  не  давало  -
свет лился такой же постоянный и ровный, как от электрической лампочки. И  к
свету примешивался мягкий запах, похожий на запах только что разрытой земли.
   Кавинант лишь бегло осмотрел комнату, как вдруг его взгляд задержался  на
ее дальнем конце. Там на каменной плите возле стены стоял огромный гранитный
сосуд в  половину  человеческого  роста.  И  над  этим  сосудом,  напряженно
вглядываясь в его содержимое,  стоял  крупный  мужчина,  бочкообразное  тело
которого было таким же массивным и крепким, как камень. Он  стоял  спиной  к
Лене и Кавинанту и, казалось, не подозревал  об  их  приходе.  На  нем  была
короткая коричневая туника с такого же цвета брюками под  ней,  но  узор  из
листьев, вплетенный в ткань по плечам, был точно таким же, как на  платье  у
Лены. Его мощные мускулы вздувались и опадали под туникой по мере того,  как
он вращал сосуд. Тот казался чудовищно тяжелым, но Кавинант был почти уверен
в том, что мужчина  при  желании  мог  поднять  его  над  головой  вместе  с
содержимым.
   Над сосудом висела тень, не исчезавшая даже  в  ярком  свете,  заливающем
комнату, и время от времени человек пристально смотрел в  эту  тьму,  словно
изучая ее, и одновременно вращал сосуд. Потом он запел. Голос  его  оказался
слишком низким, чтобы Кавинант мог  разобрать  слова,  но,  слушая  его,  он
уловил в этом звуке нечто, похожее на заклинание, словно  содержимое  сосуда
обладало  магической  силой.  В  течение  некоторого   времени   ничего   не
происходило. Потом тень начала бледнеть. Сначала  Кавинант  подумал,  что  в
комнате изменился свет, но вскоре он увидел, что из сосуда появилось  другое
свечение.  Оно  усиливалось,  становилось  ярче   и   наконец   ослепительно
засверкало, заставив померкнуть другие огни.
   Произнеся заключительные слова, человек выпрямился и обернулся.  В  новом
ярком свете он казался еще огромнее,  чем  прежде,  словно  его  конечности,
плечи и широкая грудь вобрали в себя  силу  сияния;  лоб  его  покраснел  от
исходившего из сосуда жара. Увидев  Кавинанта,  он  удивленно  уставился  на
него. В его глазах появилась тревога, и правой рукой  он  провел  по  густым
рыжеватым волосам. Потом  он,  повернув  руку  ладонью  вверх,  протянул  ее
Кавинанту и сказал Лене:
   - Что ж, дочь, ты привела гостя. Но, насколько я помню, сегодня ты у  нас
отвечаешь за гостеприимство.
   Странная сила, мгновение назад звучавшая в его г