м трупов,  но  Кавинант  спал.
Тревожная бессознательность поднималась у него  внутри,  словно  беспрерывно
повторяемый процесс самоконтроля, и во сне он никак не мог  найти  выход  из
этого замкнутого круга: левая рука - от плеча к запястью - ладонь левой руки
- внутренняя и тыльная сторона - каждый палец - правая рука - грудь -  левая
нога...
   Проснулся он  уже  на  рассвете,  сделавшем  все  окружающее  похожим  на
величественную могилу. Поднявшись на ноги и дрожа от озноба, он увидел,  что
работы по захоронению  завершены.  Все  траншеи  были  заполнены,  забросаны
землей и засажены молодыми деревьями, которые где-то нашел Биринайр.  Теперь
большинство  воинов  лежали  скорчившись  на  земле,  пытаясь  хоть  немного
отдохнуть и набраться сил. Но Протхолл  и  Морэм  занимались  приготовлением
пищи, а Стражи Крови осматривали и  готовили  лошадей.  Судорога  отвращения
исказила лицо Кавинанта - отвращения к самому себе, поскольку он не выполнял
свою часть работы. Он осмотрел свою одежду: парча стала  темной  и  потеряла
гибкость от засохшей крови. "Подходящее одеяние для прокаженного, -  подумал
он, - гадкий, грязный прокаженный".
   Он чувствовал, что теперь уже поздно принимать решение. Ему придется лишь
установить, какое место он займет в этой невероятной дилемме.  Стоя  посреди
погребального рассвета, он чувствовал, что достиг предела. Он  растерял  все
свои привычки по самозащите,  утратил  право  выбора  прятать  свое  кольцо,
лишился даже своих грубых башмаков - и  пролил  кровь.  Он  навлек  беду  на
настволье Парящее. Он был так озабочен своим спасением от сумасшествия,  что
не заметил, как все его старания привели именно к сумасшествию.
   Ему необходимо двигаться - это он знал. Но данная задача выдвигала ту  же
самую непроницаемую проблему. Принимать участие  во  всех  этих  событиях  -
значит продолжать сходить с ума. Ему необходимо  принять  решение  -  раз  и
навсегда - и придерживаться его. Он не может принять Страну  -  и  не  может
отрицать ее. Ему нужен ответ. Без него  он  тоже  окажется  в  западне,  как
Ллаура. В стремлении избежать потери  он  может  потерять  себя,  к  радости
Фаула.
   Взглянув на Кавинанта, Морэм увидел отвращение и  испуг  на  его  лице  и
мягко спросил:
   - Что тебя тревожит, друг мой?
   Мгновение Кавинант  смотрел  на  Морэма.  Казалось,  за  одну  ночь  Лорд
постарел на много лет. Дым и грязь битвы оставили  отпечаток  на  его  лице,
выделив морщины на лбу и вокруг глаз, словно внезапное обострение усталости.
Глаза его потускнели, но  губы  сохранили  доброту,  а  движения  оставались
по-прежнему выверенными, несмотря на то, что одежда была изрядно истрепана и
покрыта кровью.
   Кавинант инстинктивно уклонился от  того  тона,  которым  Морэм  произнес
"друг мой". Он не мог позволить себе быть чьим-то  другом.  И  он  уклонился
также от  внутреннего  побуждения  спросить,  какая  причина  сделала  посох
Тамаранты столь могущественным в его руке. Он боялся ответа на этот  вопрос.
Чтобы скрыть испуг, он быстро повернулся и пошел искать великана. Тот  сидел
спиной к жалким останкам, которые прежде были наствольем  Парящее.  Кровь  и
копоть чернели на его  лице.  Кожа  была  цвета  древесной  коры.  Но  самым
заметным в его облике была  рана  на  лбу.  Разорванная  плоть  свисала  над
бровями, словно листва боли, и капли свежей крови сочились из  раны,  словно
раскаленные мысли, проникающие сквозь трещину  в  черепе.  Правой  рукой  он
обнимал бурдюк с  "глотком  алмазов",  а  его  глаза  неотрывно  следили  за
Ллаурой, занимавшейся с маленьким Пьеттеном. Кавинант подошел к великану, но
прежде чем он успел заговорить, Морестранственник сказал:
   - Можешь что-либо сказать о них? Может быть, тебе известно,  что  с  ними
сделали?
   Этот вопрос отозвался в мозгу Кавинанта черным эхом.
   - Я знаю только о ней.
   - А Пьеттен?
   Кавинант пожал плечами.
   - Подумай, Неверящий! - Его голос  был  полон  клокочущего  тумана.  -  Я
окончательно потерян. Ты можешь понять это?
   Кавинант с усилием ответил:
   - Со мной то же самое. Теперь это же было сделано со всеми нами.
   Как раньше было сделано с Ллаурой.
   Спустя минуту он саркастически добавил:
   - А также с пещерниками.
   Глаза Морестранственника стали испуганными, а Кавинант продолжал:
   - Всем нам суждено разрушать то самое, что мы собираемся сохранить.  И  в
этом суть метода Фаула. Пьеттен - это подарок  нам,  образец  того,  что  мы
сделаем со Страной, если попытаемся спасти ее. И Фаул очень уверен в себе. А
пророчества, подобные этому, оправдываются.
   Услышав это, великан уставился на Кавинанта, словно Неверящий только  что
наложил на него проклятие. Кавинант попытался не  отвести  взгляда  от  глаз
великана, но потом посмотрел на истерзанную траву.  Она  выгорела  странными
пятнами. Местами трава почти не была повреждена, а местами  она  выгорела  -
видимо, огонь Лордов  наносил  ей  меньше  вреда,  чем  разрушительная  сила
юр-вайлов. Минуту спустя великан сказал:
   - Ты  забываешь,  что  между  пророком  и  предсказателем  есть  разница.
Пророчество не есть предсказание будущего.
   Кавинант не хотел думать  об  этом.  Чтобы  сменить  тему  разговора,  он
сказал:
   - Почему бы тебе не воспользоваться целебной грязью, чтобы залечить  рану
на лбу?
   На этот раз великан отвел взгляд, глухо ответив:
   - Ее не осталось.
   Он беспомощно развел руки.
   - Одни умирали. Другим грязь была нужна, чтобы сохранить руку  или  ногу.
И... - его голос на мгновение прервался, - я думал, что крошке Пьеттену  она
тоже сможет помочь. Он всего лишь ребенок, - настойчиво сказал он,  взглянув
на Кавинанта с внезапной мольбой, которую тот не мог понять. -  Но  один  из
пещерников умирал очень медленно и в таких мучениях...
   Новая струйка крови сбежала у него со лба.
   - Камень и море! - простонал он. - Я  не  мог  перенести  этого.  Хатфрол
Биринайр отложил для меня горстку грязи, несмотря на то, что ее не  хватало.
Но я отдал ее пещернику, потому что он очень мучился.
   Он сделал большой глоток из бурдюка, смахнув ладонью кровь со лба.
   Кавинант пристально посмотрел на поврежденное лицо великана.
   Поскольку ему в голову не приходили слова утешения, он спросил:
   - А как твои руки?
   - Мои руки? - На мгновение Морестранственник,  казалось,  растерялся,  но
потом вспомнил. - Ах, каамора. Друг мой, я  -  великан,  -  объяснил  он.  -
Обычный огонь не может принести мне вреда. Но боль - боль учит многому.
   Его губы изогнулись в гримасе отвращения к самому себе.
   - Говорят, великаны сделаны из гранита, - пробормотал он. - Не беспокойся
обо мне.
   Под влиянием импульса Кавинант ответил:
   - В том мире, из которого я  пришел,  есть  такие  места,  где  маленькие
слабые леди целыми днями стучат по гранитным глыбам  железными  молоточками.
Это занимает много  времени,  но  постепенно  глыба  превращается  в  мелкие
осколки.
   Великан немного подумал, прежде чем спросить:
   - Это пророчество, Юр-Лорд Кавинант?
   - Не спрашивай. Я бы не понял,  что  это  пророчество,  если  бы  оно  не
сбылось со мной лично.
   - Я тоже, - сказал Морестранственник. Смутная улыбка тронула его губы.
   Вскоре  Лорд  Морэм  позвал  отряд  на  завтрак,  приготовленный   им   и
Протхоллом. Со стонами воины поднялись и подошли к огню. Великан тоже встал.
Он и Кавинант пошли следом за Ллаурой, чтобы подкрепиться.
   Вид и  запах  пищи  внезапно  заставил  Кавинанта  ощутить  необходимость
решения с новой силой. От голода он чувствовал себя  совершенно  пустым,  но
протянув руку, чтобы взять немного хлеба, увидел, что рука  его  в  крови  и
пепле. Он убивал... Хлеб выпал из его руки.
   - Все это неправильно, - пробормотал он.
   Еда была одной из форм подчинения физической реальности Страны.
   Ему необходимо было подумать. Пустота  внутри  выдвигала  требования,  но
Кавинант отказывался их выполнять.  Сделав  глоток  вина,  чтобы  прочистить
горло, он отвернулся от огня с жестом отчаяния. Лорды и  великан  озадаченно
посмотрели на него, но ничего не сказали.
   Кавинант  чувствовал  необходимость  подвергнуть  себя  испытанию,  чтобы
отыскать ответ, который  восстановил  бы  его  способность  к  выживанию.  С
гримасой упрямства он решил оставаться голодным  до  тех  пор,  пока  он  не
найдет то, что ему нужно. Может быть, в голодном состоянии его ум прояснится
настолько, что будет в состоянии  решить  фундаментальные  противоречия  его
дилеммы.
   Все брошенное оружие было убрано с поляны и собрано в кучу.
   Кавинант подошел к ней и вытащил  оттуда  каменный  нож  Этиаран.  Потом,
движимый  каким-то  непонятным  импульсом,  он  подошел  к  лошадям,   чтобы
посмотреть, не ранена  ли  Дьюра.  Обнаружив,  что  она  не  пострадала,  он
почувствовал некоторое облегчение. Ни при каких обстоятельствах он не  хотел
бы садиться на ранихина.
   Вскоре воины закончили завтрак и устало двинулись к лошадям, чтобы  ехать
дальше.
   Садясь на Дьюру,  Кавинант  услышал,  как  Стражи  Крови  резким  свистом
подозвали ранихинов. Этот свист, казалось, повис в воздухе.  Потом  со  всех
сторон на поляну  галопом  примчались  огромные  лошади  -  гривы  и  хвосты
развевались, словно охваченные огнем, копыта  ударяли  по  земле  в  длинных
могучих  ритмичных  прыжках  -  девять  скакунов   со   звездами   на   лбу,
стремительных и буйных, как жизненный  пульс  Страны.  В  их  бодром  ржании
Кавинанту  слышалось  возбуждение  от  предстоящего  возвращения  домой,  на
Равнины Ра.
   Но члены отряда, покидая настволье Парящее этим утром, не  отличались  ни
бодростью, ни  радостным  возбуждением.  Дозор  Кеана  уменьшился  на  шесть
воинов, а оставшиеся в живых были ослаблены.
   Казалось, на их лицах лежала тень, когда они скакали  на  север,  к  реке
Мифиль. Лошадей, оставшихся без всадников,  взяли  с  собой,  чтобы  сменять
уставших скакунов. Среди отряда трусцой бежал Морестранственник, и казалось,
что он несет груз всех мертвых. На сгибе руки он  держал  Пьеттена,  который
уснул сразу же, как только солнце исчезло  с  восточного  горизонта.  Ллаура
ехала позади Лорда Морэма, держась за его одежду. Рядом с ним  она  казалась
сломленной и хрупкой, но у обоих  было  одинаковое  выражение  невысказанной
боли. Впереди них ехал Протхолл, и плечи его выражали  такую  же  молчаливую
властность, как  та,  которой  Этиаран  заставляла  Кавинанта  двигаться  от
подкаменья Мифиль к реке Соулсиз.
   Кавинант рассеянно размышлял над тем, сколько еще  времени  ему  придется
подчиняться выбору других людей. Но потом он оставил эту мысль и поглядел на
Стражей Крови. Казалось, из всех членов отряда лишь они одни  не  пострадали
морально в битве. Их короткие накидки свисали лохмотьями, они были такими же
чумазыми, как и остальные, один из  них  был  убит,  несколько  ранено.  Они
защищали Лордов - особенно  Вариоля  и  Тамаранту  -  до  самого  последнего
момента. Но в них не было заметно ни усталости, ни подавленности, ни уныния.
Баннор  ехал  на  ранихине  рядом  с  Кавинантом   и   осматривался   вокруг
непроницаемым взором.
   Лошади могли двигаться только медленным, спотыкающимся шагом, но даже эта
медленная езда позволила добраться до брода через Мифиль еще до полудня.
   Отпустив лошадей  на  водопой  и  кормежку,  все,  кроме  Стражей  Крови,
погрузились в реку. Натираясь чудесным  песком  с  речного  дна,  они  смыли
кровь, грязь и боль смерти в широком течении  реки  Мифиль.  Чистая  кожа  и
ясный взор проступили из-под пятен битвы. Незалеченные целебной грязью  раны
открылись и были начисто промыты; обрывки грязной одежды оторвались и уплыли
прочь. Кавинант вместе со всеми выстирал одежду, смыл и  соскоблил  пятна  с
тела словно в попытке избавиться от  влияния  совершенного  им  убийства.  И
чтобы заполнить душевную  пустоту,  вызванную  голодом,  он  выпил  огромное
количество воды.
   Потом, когда с этим делом было покончено, воины пошли  к  лошадям,  чтобы
достать из мешков новую одежду. Переодевшись и снова взяв в руки оружие, они
разошлись по постам в качестве часовых, дав  теперь  возможность  искупаться
Тьювору и Стражам Крови.
   Стражам Крови удалось войти и выйти из  реки  без  единого  всплеска,  но
купались они очень шумно. Через несколько минут они уже переоделись в  новую
одежду и сидели верхом на  ранихинах.  Ранихины  успели  восстановить  силы,
повалявшись в траве Анделейна, пока их всадники купались. Теперь  отряд  был
готов продолжать путь. Высокий Лорд Протхолл подал сигнал, и отряд  поскакал
на восток вдоль южного берега реки.
   Остаток дня прошел легко для  всадников  и  лошадей.  Под  копытами  была
мягкая трава, сбоку - чистая вода. Сам Анделейн, казалось, пульсировал соком
силы и здоровья.
   Люди Страны черпали исцеление в окрестностях гор. Но для  Кавинанта  этот
день был тяжелым. Он был голоден,  и  живительная  близость  Анделейна  лишь
усиливала его голод.
   Он старался  не  смотреть  туда,  отказывая  себе  в  этом  зрелище,  как
отказывал в пище. Его исхудалое лицо застыло в мрачном напряжении,  а  глаза
были пусты от решимости. Он двигался по двойному пути: его плоть тряслась на
спине Дьюры, удерживая его среди членов отряда,  но  мысленно  он  бродил  в
глубине пропасти, и ее темная, пустая бездонность причиняла ему боль.
   Я не буду...
   Он хотел жить.
   Я не...
   Время от времени прямо на дороге перед ним,  как  личный  призыв  Страны,
встречалась алианта, но он не поддавался.
   "Кавинант, -  думал  он,  -  Томас  Кавинант  Неверящий.  Грязный  гадкий
прокаженный".
   Когда все усиливающееся чувство голода  заставило  его  заколебаться,  он
вспомнил кровавое прикосновение Друла  на  своем  кольце,  и  его  решимость
восстановилась.
   Время от времени Ллаура смотрела на него глазами,  в  которых  отражалась
гибель настволья Парящее, но он только сильнее укреплялся в своей  решимости
и продолжал путь.
   Я больше не буду убивать!
   Ему надо было найти какой-то другой ответ.
   Этой ночью он обнаружил, что с его кольцом произошла перемена.
   Теперь  все  свидетельства   того,   что   оно   сопротивляется   красным
вкраплениям, исчезли. Под чудовищной  луной  его  обручальное  кольцо  стало
совсем алым, горя холодным светом на  пальце,  словно  в  алчном  подчинении
власти Друла.
   На  следующее  утро  он  сел  на  Дьюру  человеком,   раздираемым   двумя
противоположными безумиями.
   Но в полуденном ветерке  чувствовалось  предвкушение  лета.  Воздух  стал
теплым и благоуханным от цветения земли.  Повсюду  самонадеянно  красовались
цветы и беззаботно пели птицы. Постепенно Кавинанта  переполнило  утомление.
Апатия ослабила натянутые струны его воли. Только привычка к езде удерживала
его в седле. Он стал нечувствительным к  таким  поверхностным  ощущениям,  и
едва ли заметил, что река начала поворачивать на север и холмы  стали  выше.
Он слепо отдался теплым течениям дня. Этой ночью он спал глубоким сном,  без
сновидений, а на следующий день ехал дальше в таком же безразличии.
   Все возрастающая дремота не покидала его. Он ехал по степи, сам не зная о
том. Ему грозила опасность, которую он не сознавал.  Усталость  была  первым
шагом к неумолимой логике закона проказы.  Следующим  шагом  была  гангрена,
зловоние гниющей заживо плоти, настолько ужасное, что некоторые медики  даже
не могли его выносить - зловоние, которое окончательно утверждало отвержение
прокаженного настолько, что ему не могли противиться ни простая жалость,  ни
отсутствие предрассудков. Но Кавинант путешествовал по своему сну с разумом,
наполненным сновидениями.
   Когда он начал приходить в себя - в полдень на третий день после ухода от
настволья Парящее и на восемнадцатый со времени отъезда из Ревлстона,  -  то
обнаружил, что перед ним расстилается Мшистый Лес. Отряд  стоял  на  вершине
последнего холма, у подножия которого  земля  пропадала  под  темной  массой
деревьев. Мшистый Лес прилегал к подножию холма  подобно  плещущемуся  морю,
его края охватывали склоны гор, словно  деревья  впились  в  них  корнями  и
отказывались отойти назад. Темная разнообразная зелень леса простиралась  до
горизонта на севере, юге и востоке.  У  нее  был  какой-то  угрожающий  вид;
казалось, она бросала вызов отряду, решившему пройти через нее.
   Высокий Лорд Протхолл остановился на гребне холма и долго смотрел на лес,
мысленно прикидывая, сколько времени потребуется, чтобы объехать Мшистый Лес
вместо того, чтобы бросить вызов этой странной угрозе деревьев.  Наконец  он
спешился. Посмотрев на всадников, он  заговорил,  и  глаза  его  были  полны
потенциального гнева.
   - Сейчас мы будем отдыхать.  Потом  войдем  в  Мшистый  Лес  и  не  будем
останавливаться  до  тех  пор,  пока  не  доберемся  до  другого  его  края.
Путешествие займет день и ночь. Во время движения не должно  быть  видно  ни
одного клинка и ни одной искры. Понятно? Все оружие убрать в ножны, ножи - в
чехлы, наконечники копий обвязать кусками ткани. И  не  высекать  ни  единой
искры или вспышки огня. Я не намерен повторять. Мшистый Лес  отличается  еще
большей дикостью, чем Зломрачный Лес, и никто еще со  спокойным  сердцем  не
въезжал в этот лес. Деревья веками переносили страдания,  и  они  не  забыли
своего родства с Дремучим Удушителем.
   Молитесь, чтобы они не сокрушили всех нас без разбора.
   Он сделал паузу, оглядывая отряд, пока не убедился, что все  его  поняли.
Потом, уже мягче, он добавил:
   - Возможно, в Мшистом Лесу все же есть Защитник  Леса,  хотя  это  знание
было утеряно после Осквернения.
   Несколько воинов напряглись при  словах  "Защитник  Леса".  Но  Кавинант,
медленно  избавляющийся  от  апатии,  не  почувствовал  того   благоговения,
которого, видимо, от него ждали. Он спросил, как спрашивал уже когда-то:
   - Вы что, поклоняетесь деревьям?
   - Поклоняетесь? - Протхолл, казалось,  был  озадачен.  -  Это  слово  мне
непонятно.
   Кавинант с удивлением уставился на него.
   Мгновением позже Высокий Лорд сказал:
   - Ты хочешь спросить, почитаем ли мы лес? Конечно. Деревья живы,  а  сила
земли - во всех живых вещах, во всех камнях, земле и деревьях.  Конечно,  мы
полагаем, что мы - слуги этой силы.  Мы  заботимся  о  жизни  Страны,  -  он
оглянулся на лес на добавил: - Земная сила принимает разные формы, от  камня
до дерева. Камень  служит  основой  мира,  и  в  оправдание  слабости  наших
познаний - какими неглубокими они ни были бы - эта форма силы не знает  сама
себя. Но с деревом все иначе.
   Когда-то, в глубоком отдаленном прошлом, почти  вся  Страна  представляла
собой единый необъятный  Всеединый  Лес  -  одно  могущественное  дерево  от
Меленкурион Скайвейр до Сарангрейвской Зыби и  Прибрежья.  И  Лес  этот  был
живой. Он знал и приветствовал новую жизнь, которую люди принесли с собой  в
Страну. Но чувствовал боль, когда простые люди вырубали и выжигали  деревья,
чтобы расчистить место, где они могли бы выращивать свою растительность. Ах,
трудно найти другую такую же глупость в истории человечества.
   Прежде чем новость медленно  распространилась  по  всему  Лесу  и  каждое
дерево узнало, какая опасность ему грозит, сотни лиг жизни были  истреблены.
По нашим понятиям, на это потребовалось больше тысячелетия. Но деревьям это,
должно быть, казалось быстрым уничтожением. К концу этого  времени  во  всей
Стране осталось всего лишь четыре места, где все  еще  влачила  свое  жалкое
существование душа Леса - выжившая и содрогавшаяся в своей благородной боли.
И она решила защищать себя. Потом Лес Великанов, Зломрачный Лес, Мшистый Лес
и Дремучий Удушитель жили много веков, и их постоянная готовность выражалась
в заботе Защитников Леса. Они помнили свою боль,  и  никто  -  ни  люди,  ни
вайлы, ни пещерники - из тех, кто отваживался туда зайти, не возвращался.
   Теперь те времена уже позади. Мы не знаем, существуют ли сейчас Защитники
Леса, хотя лишь глупец может отрицать, ч