ет  такого
учения. Мы всегда действовали сами и надеялись только на себя -  хотя  мы  с
удовольствием  пользуемся  такими  вещами,  как  золотая  жила.  Что  ж,   я
вознагражден за недостойные мысли. Прошу прощения, Томас Кавинант.
   Кавинант кивнул, словно получил неожиданную отмену приговора. Он не желал
знать, как именно действует Дикая  Магия;  он  не  хотел  видеть  ее  никоим
образом. Просто носить это кольцо - и то было опасно. Он накрыл  его  правой
рукой и робко, беспомощно посмотрел на великана.
   Спустя мгновение усталость великана взяла верх над его юмором.
   Глаза его затуманились, из приоткрытого рта вырвался  усталый  вздох.  Он
повис на руле, словно смех лишил его жизненных сил.
   - А теперь, мой друг, - произнес он, - мое мужество  почти  иссякло.  Мне
нужен твой рассказ.
   - Рассказ? - сказал  Кавинант.  -  Я  не  знаю,  о  чем  рассказывать.  Я
похоронил все в своей памяти.
   А свой роман он сжег - и новый, и первый, свой  бестселлер.  В  них  было
столько  самодовольства,  столько  абсолютной  слепоты  к  угрозам  проказы,
которая таилась в засаде и могла неожиданно появиться в любом физическом или
моральном существовании, -  и  столько  неведения  относительно  собственной
слепоты. Они были падалью - как он сам; как и  он  сам,  годились  только  в
пламя. Что мог он рассказать теперь?
   Но ему необходимо было двигаться,  действовать,  выжить.  Безусловно,  он
знал, что  ранее  стал  жертвой  сновидений.  Разве  не  узнал  он  этого  в
лепрозории, в гниении и рвоте? Да, да! Выжить! И, тем  не  менее,  этот  сон
ждал от него силы,  ждал,  чтобы  он  положил  конец  убийствам,  -  видения
вспыхивали в нем, словно осколки зеркала, в котором отражался  потусторонний
мир. Джоан, полицейская машина, глаза Друла цвета лавы. Голова  закружилась,
словно он падал.
   Чтобы скрыть свою внезапную скорбь, он отодвинулся от Морестранственника,
перешел на нос и встал лицом к северу.
   - Рассказ? - сказал он глухо. В действительности он  все-таки  знал  одну
историю во всей ее мрачности и пестроте красок. Он быстро перебрал их набор,
пока не нашел одну, соответствующую другим дополнительным обстоятельствам, о
которых необходимо было поведать.
   - Я расскажу тебе один рассказ. Правдивый рассказ.
   Ухватившись  за  край   борта,   он   попытался   справиться   со   своим
головокружением.
   - Это рассказ о шоке культуры. Знаешь ли ты, что такое "шок культуры"?  -
Морестранственник ничего не ответил. - Впрочем, это неважно. Я расскажу тебе
об этом. Шок культуры - это то, что происходит, когда человека  высылают  из
его собственного мира и помещают в такое место, где предположения, точнее...
э... стандарты личности... настолько  отличаются  от  прежних,  так  что  он
совершенно не в состоянии их понять. Он устроен иначе. Если он... податлив и
мягок... Он может притвориться кем-то другим, пока не попадет обратно в свой
собственный мир. Или он может просто отступиться и позволить делать с  собой
все что угодно - так или иначе. Иного пути нет.
   Я приведу тебе пример. Пока  я  был  в  лепрозории,  доктора  говорили  о
человеке, прокаженном подобно мне. Отверженном. Он представлял  классический
случай.  Он  приехал  из  другой   страны,   где   проказа   гораздо   более
распространена,  -  он,  должно  быть,  подхватил  ее  бациллой  еще  будучи
ребенком, а по прошествии многих лет, когда у него  уже  была  жена  и  трое
детей, он внезапно почувствовал  омертвление  ступней  ног,  а  затем  начал
слепнуть.
   Ну так вот, если бы он остался в той стране, где родился, он был бы...
   Там ведь болезнь более распространена... Там это было бы замечено уже  на
ранней стадии. И как только это было бы замечено, он и его жена  и  дети,  и
все, что ему принадлежало - его дом и его скот, его близкие  родственники  -
все они были бы объявлены "нечистыми". Его имущество, дом  и  скот  были  бы
сожжены дотла. А он, его жена, дети и близкие родственники были бы сосланы в
отдаленное поселение, где стали бы жить в жалкой  нищете  вместе  с  другими
людьми, страдающими той же болезнью. Он провел бы остаток  своей  жизни  там
безо всякого лечения, безо всякой надежды - в то время,  как  отвратительное
уродство обезображивало бы его руки, ноги и лицо - до тех пор, пока он,  его
жена, дети и близкие родственники не умерли бы все от гангрены.
   Как ты считаешь - жестоко это? А теперь послушай, что  произошло  с  этим
человеком на самом деле. Как только он понял, что  у  него  за  болезнь,  он
сразу отправился к своему врачу. Врач отправил его в  лепрозорий  -  одного,
без семьи - и там распространение болезни было приостановлено.  Его  лечили,
давали лекарства и обучали - в общем,  восстанавливали.  Затем  его  послали
домой, чтобы он мог жить "нормальной" жизнью вместе с женой  и  детьми.  Как
чудесно. И была всего лишь одна проблема. И он не мог вынести этого.  Начать
хотя бы с того, что ему начали докучать соседи. О, сначала они не знали, что
он болен, - они  понятия  не  имели,  что  такое  проказа,  и  не  знали  ее
признаков, - но местная газета напечатала статью о нем, так что все в городе
теперь знали, что он - прокаженный.  Они  стали  избегать  его,  ненавидели,
потому что не знали, как с ним теперь быть. Затем у него начались  трудности
с самолечением. В стране, где он родился, не выпускалось нужных  лекарств  и
не  практиковалась  лепротерапия,  и  потому  он  в  глубине  души  верил  в
действенность этих средств, в то, что  после  того,  как  его  болезнь  была
приостановлена, он был вылечен, прощен, избавлен от состояния, худшего,  чем
состояние медленной смерти. Но увы! Как  только  он  перестал  заботиться  о
себе,  онемение  вновь  начало  распространяться.  Затем  наступило   резкое
ухудшение. Внезапно он обнаруживает, что за его спиной  -  пока  он  утратил
бдительность и не был настороже - его семья отстранилась от него. Они отнюдь
не хотели делить с ним его беду - куда там. Они хотели избавиться  от  него,
вернуться к той жизни, которой жили прежде.
   Поэтому они решили вновь упрятать его в лепрозорий. Но  после  того,  как
его посадили в самолет - кстати говоря, самолетов в его родной  стране  тоже
не было, - он заперся в туалетной  комнате  с  таким  чувством,  словно  его
лишили наследства и  не  объяснили  причин,  и  вскрыл  вены  на  запястьях.
Кавинант с широко раскрытыми глазами словно  бы  со  стороны  слушал  самого
себя. Он бы с радостью заплакал над судьбой человека, о котором рассказывал,
если бы это можно было сделать, не жертвуя собственной защитой. Но он не мог
заплакать. Вместо этого  он  тяжело  сглотнул  и  вновь  отдался  во  власть
движущей его инерции.
   - Я расскажу тебе еще кое-что о шоке культуры. В  любом  мире  есть  свои
особенные способы покончить с жизнью самоубийством, и  гораздо  легче  убить
себя каким-нибудь непривычным методом. Я так и не смог вскрыть себе вены.  Я
слишком много читал об этом - и слишком много об этом говорил. Эти "слишком"
просто отпечатались во мне. Я бы не мог сделать это как следует. Но я мог бы
отправиться в тот мир, куда  ушел  этот  человек,  выпив,  например,  чаю  с
беладонной и не испытывая при этом тошноты. Потому что я недостаточно хорошо
знаю об этом. В этом есть что-то смутное, что-то неясное - поэтому не совсем
фатальное.
   Итак, этот бедный человек в туалете сидел более часа,  глядя,  как  кровь
стекает в раковину. Он не пытался призвать кого-то на помощь, пока  внезапно
не осознал, что собирается умереть, хотя он и так уже  мертв,  как  если  бы
накануне выпил чая с белладонной. Тогда он попытался открыть дверь,  но  был
уже слишком слаб. И он не знал, какую кнопку нажать, чтобы вызвать помощь. В
конце концов его нашли в гротескной  позе  с  ободранными  пальцами,  словно
он...  Словно  он  пытался  проползти  под  дверь.  Он...  Кавинант  не  мог
продолжать. Скорбь сдавила ему горло, и  некоторое  время  он  сидел  молча,
глядя, как вода с каким-то жалобным звуком струится мимо. Он чувствовал себя
больным и слишком отчаявшимся, чтобы  выжить;  он  не  мог  поддаться  этому
соблазну. Затем до его  сознания  дошел  голос  Морестранственника.  Великан
мягко спросил:
   - Так значит, поэтому ты не любишь рассказывать истории?
   Кавинант вскочил, охваченный внезапной яростью.
   - Эта ваша Страна пытается убить меня! - свирепо прошипел он. - Она... Вы
принуждаете меня к тому, чтобы я покончил  с  собой!  Белое  Золото!  Берек!
Духи! Вы творите со мной такие вещи, которых я не могу перенести.  Я  совсем
не  такой  -  я  живу  в  ином  мире.  Все  эти...  Соблазны!  Проклятье!  Я
прокаженный! Неужели вы не понимаете этого?
   Взгляд  великана  и  горящий  взгляд  Кавинанта  надолго  встретились,  и
сочувствие в глазах Морестранственника заставило Кавинанта утихомириться. Он
стоял, вцепившись в край борта, в то время как  великан  устало  и  печально
смотрел на него. Кавинант увидел, что он его  не  понимает;  "проказа"  была
словом, которое, казалось, не имело в Стране никакого смысла.
   - Давай! - сказал Кавинант с болью в голосе. - Смейся над этим. Радость в
ушах того, кто слушает.
   Однако великан доказал, что он все же понимает кое-что.  Сунув  руку  под
куртку, он вытащил  кожаный  сверток,  развернув  который,  обнаружил  перед
Кавинантом большой кусок тонкой гибкой шкуры.
   -  Здесь,  -  сказал  он,  -  ты  увидишь  много  подобного,  прежде  чем
расстанешься со Страной. Это клинго. Великаны завезли его в Страну много лет
назад - но я избавлю нас обоих от труда рассказывать, - он оторвал  от  угла
шкуры небольшой клочок и отдал его Кавинанту. С обеих сторон клочок оказался
липким, но легко передавался из рук в руки, не  оставляя  при  этом  никаких
клейких пятен.
   - Доверься ему. Положи свое кольцо на этот клочок и спрячь  под  одеждой.
Никто тогда не будет знать, что у тебя есть талисман Дикой  Магии.  Кавинант
тотчас же ухватился за эту идею. Стащив кольцо с пальца, он положил  его  на
клочок клинго. То крепко прилипло: он не мог стряхнуть  кольцо,  однако  без
труда мог оторвать его. Кивнув самому себе, он положил кольцо на кожу, затем
расстегнул  рубашку  и  прилепил  клинго  в  центре  груди.  Клинго  надежно
прикрепилось, не доставляя при этом Кавинанту никакого  неудобства.  Быстро,
словно  стараясь  не  упустить  представившуюся  возможность,  он  застегнул
рубашку. К своему удивлению он, казалось, начал  ощущать  вес  кольца  своим
сердцем, но решил не обращать на это внимания.  Морестранственник  аккуратно
свернул клинго и убрал сверток под куртку. Затем он снова быстро взглянул на
Кавинанта. Тот попытался улыбнуться в ответ, но  его  лицо,  казалось,  было
способно изображать лишь оскал. Наконец он отвернулся и вновь уселся на носу
лодки, наблюдая за  ее  ходом  и  "переваривая"  то,  что  сделал  для  него
Морестранственник. Поразмышляв некоторое время, он вспомнил про каменный нож
Этиаран. Нож  делал  возможным  самодисциплину,  в  которой  Кавинант  остро
нуждался. Он перегнулся через борт лодки, чтобы увлажнить лицо,  затем  взял
нож  и  усердно  сбрил  бакенбарды.  Растительности   на   лице   была   уже
восьмидневной, однако острое, гладкое лезвие выбрило его щеки и шею,  ничуть
не поранив его при этом. Но он уже отвык от подобных  упражнений,  отвык  от
риска;  мысль  о  возможности  пораниться  до  крови  заставила  его  сердце
затрепетать. Потом он начал понимать, как срочно ему надо вернуться  в  свой
реальный мир и восстановить свои навыки прежде, чем он окончательно  утратит
способность выживать, будучи прокаженным.
   Позднее в этот день пошел дождь, и легкая  морось  испещрила  поверхность
реки, раздробив отражение неба на мириады осколков. Водяная пыль, словно  из
пульверизатора, орошала его лицо, медленно стекая на одежду, так что наконец
ему стало так сыро и неуютно, словно он промок насквозь.  Но  он  мирился  с
этим, впав в какое-то монотонное забытье, размышляя о том, что выиграл и что
потерял, спрятав свое кольцо. Наконец день пошел на убыль. Тьма  возникла  в
воздухе незаметно, словно дождь просто стал темнее, и в сумерках Кавинант  и
великан  мрачно  поужинали.  Великан  был  так  слаб,  что   едва   мог   бы
самостоятельно принять пищу, но с помощью Кавинанта  заставил  себя  неплохо
поесть и выпить немного "глотка  алмазов".  Затем  и  тот,  и  другой  вновь
замолчали. Кавинант  был  рад  наступлению  темноты;  она  избавила  его  от
возможности видеть всю изможденность великана. Перспектива провести ночь  на
сыром полу лодки вовсе не привлекала его, и, скорчившись у борта,  мокрый  и
продрогший, он попытался расслабиться и уснуть.
   Через некоторое время Морестранственник стал напевать слабым голосом:

   Камень и море крепко связаны с жизнью,
   Они - два неизменных
   Символа мира:
   Одно - постоянство в покое,
   Другое - постоянство в движении,
   Носители Силы, которая Сохраняет...

   Казалось, он черпал силы  в  этой  песне,  с  ее  помощью  безостановочно
передвигая лодку против течения, направляя ее на север,  словно  не  было  в
мире такой усталости, которая могла бы заставить его  поколебаться.  Наконец
дождь прекратился;  завеса  облаков  медленно  разорвалась.  Но  Кавинант  и
великан не нашли облегчения в просветлевшем небе.  Над  горизонтом,  подобно
кляксе, поставленной дьяволом, стояла луна на поруганном звездном фоне.  Она
окрасила окружающую местность  в  цвет  сырого  мяса,  наполнив  все  вокруг
какими-то странными  исчезающими  формами  малинового  цвета,  напоминающими
призраков немыслимых убийств. От этого цвета  исходила  какая-то  гнилостная
эманация, словно Страна освещалась неким злом, некой отравой. Песня великана
стала пугающе  слабой,  почти  неслышной,  и  даже  сами  звезды,  казалось,
шарахались с пути, по которому двигалась луна.
   Однако рассвет принес омытый солнечным  светом  день,  не  омрачаемый  ни
единым намеком или воспоминанием о мерзком пятне. Когда Кавинант поднялся  и
осмотрелся вокруг, то прямо  к  северу  увидел  горы.  Они  простирались  на
восток, где на вершинах самых высоких из них  все  еще  лежал  снег;  однако
горная цепь резко обрывалась в том месте, где она встречалась с рекой Белой.
До гор, казалось, было уже рукой подать.
   - Десять лиг,  -  хрипло  прошептал  великан,  -  против  такого  течения
потребуется не меньше половины дня.
   Внешний вид великана наполнил Кавинанта острым страхом.
   Морестранственник с пустым взглядом и обвисшими губами был похож на труп.
Борода его казалась  более  седой,  словно  за  одну  ночь  он  постарел  на
несколько лет, и ручеек слюны, которую он не  в  силах  был  контролировать,
бежал из угла его рта. Пульс  в  его  висках  был  едва  заметен.  Но  рука,
держащая руль, оставалась так же крепка, как будто она была выточена из того
же прочного, обветренного непогодой дерева, и лодка уверенно шла  по  волнам
реки, все более неспокойной.
   Кавинант двинулся на корму, чтобы попытаться помочь.  Он  вытер  великану
губы,   затем   приподнял   бурдюк   с   "глотком   алмазов"   так,    чтобы
Морестранственник мог  напиться.  Что-то  похожее  на  улыбку  тронуло  губы
великана, и он произнес, тяжело дыша:
   - Камень и море. Быть твоим другом непросто. Переправлять  тебя  вниз  по
течению проси другого перевозчика. Те места  назначения  годятся  для  более
сильных душ, чем моя.
   - Ерунда, - сдавленно сказал Кавинант. - За это о тебе сложат песни.
   Как ты думаешь, это стоит того?
   Великан попытался ответить, но усилие заставило его отчаянно закашляться,
и ему пришлось уйти в себя, сконцентрировать угасающий огонь своего духа  на
руке, сжимающей руль, и на движении лодки.
   - Ничего, ничего, - мягко сказал Кавинант. - Каждый,  кто  помогает  мне,
неизменно кончает так же - усталостью до  изнеможения  -  по  той  или  иной
причине. Если бы я был поэтом, я сам сложил бы о тебе песню.
   Молча  проклиная  свою  беспомощность,  он  покормил  великана   дольками
мандарина,  не  оставив  для  себя  ни  кусочка.   Когда   он   смотрел   на
Морестранственника - огромное существо, отринувшее сейчас все,  даже  всякие
признаки чувства юмора и собственного достоинства, словно  это  были  только
придатки, все, кроме  способности  вызывать  ценой  самопожертвования  силу,
причин которой Кавинант понять не мог, - когда он смотрел  на  великана,  то
чувствовал себя в  каком-то  иррациональном  долгу  перед  ним,  словно  ему
навязывали путем обмана, не обращая ни малейшего внимания  на  его  согласие
или несогласие,  получение  ростовщического  процента  с  его  единственного
друга.
   - Каждый, кто помогает мне, -  пробормотал  он  снова.  Он  поднял  цену,
которую люди Страны готовы были заплатить за него, до устрашающих  размеров.
Наконец, не в силах более выносить это зрелище, он вернулся на  нос  и  стал
смотреть на громады гор вокруг тоскливым взглядом, проворчав:
   - Я этого не просил.
   "Неужели я настолько ненавижу самого себя?" - требовательно задал он себе
вопрос.  Однако  единственным  ответом  на   него   было   хриплое   дыхание
Морестранственника.
   Так  прошла  половина  утра,  и  время,  появляющееся  из   непроницаемой
субстанции, отмерялось лишь этими хриплыми вздохами  великана,  похожими  на
удары мясника по туше. Окружавший лодку пейзаж застыл,  словно  подобравшись
для прыжка в небо. Горы стали выше и более  зазубрены;  вереск  и  индийская
смоковница, покрывавшие равнины, постепенно уступили  место  жесткой,  более
похожей на низкорослый кустарник траве и  изредка  встречавшимся  кедрам.  А
впереди за холмами горы становились все выше с каждым изгибом  реки.  Теперь
Кавинант мог видеть, что западная оконечность горной цепи круто  обрывалась,
переходя в плато, образуя как бы лестницу, ведущую в горы,  -  высота  плато
достигала, вероятно, двух или трех тысяч футов, и заканчивалось  оно  прямым
утесом у  подножия  гор.  С  плато  падал  водопад,  и  благодаря  какому-то
световому эффекту каскад его сверкал бледно-голубым  светом,  низвергаясь  с
огромной высоты.
   - Водопады Фэл, - сказал Кавинант самому себе. Несмотря  на  шум  дыхания
великана, он почувствовал, как дрогнуло его сердце, словно он приближался  к
чему-то величественному.
   Однако скорость приближения неуклонно уменьшалась. По мере того как Белая
углублялась в ущелье между  горами,  она  сужалась,  и  в  результате  этого
течение становилось все более  неспокойным.  Изнурение  великана,  казалось,
достигло предела. Его дыхание превратилось  в  сплошной  хрип  и,  казалось,
могло задушить его в любую минуту; он продвигал лодку вперед  со  скоростью,
не превышающей скорость пешехода. Кавинант  не  представлял  себе,  как  они
смогут одолеть оставшееся расстояние.
   Он принялся рассматривать берега, подыскивая  место,  где  они  могли  бы
причалить лодку, намереваясь как-нибудь заставить великана подогнать лодку к
берегу. Но вдруг в воздухе раздался низкий грохот, похожий на топот  бегущих
лошадей. Какого черта?..  В  мозгу  вспыхнуло  видение  юр-вайлов.  Кавинант
схватил посох, лежавший на дне  лодки,  и  сжал  его,  пытаясь  держать  под
контролем внезапный барабанный бой своей тревоги.
   В следующий момент,  подобно  волне,  поднимающейся  над  гребнем  холма,
впереди по течению и к востоку от  лодки  появилась  дюжина  бегущих  легким
галопом лошадей с наездниками. Наездники были людьми - мужчины и женщины.  В
то же мгновение, когда они увидели лодку, один из них что-то крикнул, и  вся
группа перешла на галоп, вихрем пронеслась вниз по склону и  остановилась  у
берега реки.
   Всадники были похожи на воинов. На них  были  высокие  сапоги  с  мягкими
подошвами  и  черные  краги,  а   также   черные   безрукавки,   нагрудники,
выплавленные из какого-то желтого металла, и  желтые  налобные  повязки.  На
поясе у каждого висел короткий меч, лук и  колчан  со  стрелами  за  спиной.
Бегло оглядев их, Кавинант заметил характерные черты как жи