ко земля, казалось, была так же  полна
чистой звучной жизненности, как и прежде. Вскоре он уже  перешел  на  легкий
бег, чтобы нагнать Этиаран.
   К вечеру Кавинант вновь почувствовал зловоние зла, словно наступил  ногой
в кислоту. На этот раз его реакция была более быстрой, чем в первый  раз,  и
он рванулся вперед так, словно спасался от удара  молнии,  а  из  его  горла
вырвался невольный крик. Этиаран бегом вернулась к нему и  увидела,  что  он
яростно шарит руками по траве, яростно выдирая целые пучки.
   - Здесь! - сказал он, ударяя кулаком по земле. - Клянусь дьяволом!
   Это было здесь!
   Этиаран молча смотрела на него.  Кавинант  вскочил  и  гневно  указал  на
землю.
   - Неужели вы этого не чувствуете? Это было здесь! Проклятье! -  Руки  его
дрожали. - Как вы миновали это место?
   - Я ничего не почувствовала, - спокойно ответила она.
   Кавинант вздрогнул и опустил руку.
   - У меня было такое чувство, словно я... Словно я ступил ногой в  зыбучий
песок... Или в кислоту... Или... - Он  вспомнил  убитого  вейнхима....Или  в
убийство.
   Этиаран медленно опустилась  на  колени  возле  того  места,  на  которое
указывал Кавинант.  Мгновение  она  изучала  его,  затем  потрогала  руками.
Поднявшись, она сказала:
   - Я ничего не чувствую...
   - Оно исчезло! - перебил он ее.
   - ...Но мне  не  дано  чувствовать  все,  что  чувствуют  мастера  учения
радхамаэрль, - продолжала она. - А вы ощущали это прежде?
   - Да. Один раз. Раньше.
   - Ах, - вздохнула Этиаран, - если бы только я была Лордом  и  знала,  что
делать.  Где-то  глубоко  под  землей,  должно  быть,  развивается   зло   -
по-настоящему огромное зло, если даже холмы Анделейна не спасают от него. Но
пока еще оно чувствует себя неуверенно. Оно не задерживается на поверхности.
Мы должны надеяться обогнать его. Ах, человеческая слабость!
   С каждым днем наша скорость становится все менее приемлемой.
   Этиаран плотно закуталась в накидку и  пошла  вперед,  быстро  теряясь  в
сгущающихся сумерках. Она и Кавинант шли без остановки до тех пор, пока ночь
не стала непроницаемой, и лишь тонкий серп луны, почти полностью  истаявшей,
слабо светил высоко в небе среди звезд.
   На следующий день Кавинант наблюдал конвульсии зла, передаваемые  травой,
уже чаще. Дважды - утром, и четыре раза - днем и вечером. При этом он каждый
раз с внезапной яростью отдергивал ногу от почвы, и к  тому  времени,  когда
Этиаран остановилась на ночлег, его нервы от кончиков ног  до  корней  зубов
были натянуты как струна и  восприимчивы  к  любому  раздражению.  Он  остро
чувствовал, что такие недобрые места были оскорблением и даже предательством
по отношению к Анделейну, где каждая деталь, каждая  линия,  каждый  оттенок
неба, деревьев и трав поражали своей красотой.  Эти  предательские  ловушки,
боль и зловоние заставляли Кавинанта невольно опасаться самой земли,  словно
даже эта основа стала вызывать в нем сомнения.
   На пятый день после того, как они покинули настволье Парящее,  проплешины
в траве стали попадаться реже, но зато зло, казалось, стало  более  упорным.
Вскоре после полудня он обнаружил пятно, которое не исчезло после того,  как
он в первый раз его коснулся. Когда он  вновь  поставил  на  него  ногу,  то
почувствовал дрожь, словно в земле была  какая-то  болячка,  на  которую  он
наступил. От этой вибрации нога Кавинанта быстро онемела, а челюсти заныли -
так крепко он сцепил зубы. Однако он не стал отступать. Позвав  Этиаран,  он
встал коленями на траву и потрогал пятно  руками.  К  своему  удивлению,  он
ничего не почувствовал.
   Этиаран  тоже  исследовала  землю,  потом,  нахмурившись,  посмотрела  на
Кавинанта. Она тоже ничего не чувствовала.
   Но когда Кавинант прикоснулся к пятну ногой, то  снова  ощутил  вибрацию.
Она передалась в мозг чем-то вроде звука, с каким скребут ржавым  железом  о
железо; она покрыла его лоб капельками  пота;  она  вызвала  рычание  в  его
горле. По мере того как боль распространялась по костям,  посылая  вверх  по
ноге холодную немоту, Кавинант нагнулся и засунул руки себе под подошву.  Но
рука ничего не почувствовала; лишь нога была способна ощущать эту угрозу.
   Повинуясь внезапному импульсу, Кавинант сбросил  с  одной  ноги  ботинок,
стащил носок и поставил на пятно босую ногу. На этот раз  противоречие  было
еще более поразительным. Обутой в ботинок ногой он ощущал  зло,  а  босой  -
нет. И, тем не менее, его ощущения были  абсолютно  ясны,  зло  исходило  от
земли, а не от ботинка.
   Не долго думая,  Кавинант  стащил  ботинок  и  носок  со  второй  ноги  и
отшвырнул их от себя. Потом он  тяжело  опустился  на  траву,  зажав  обеими
руками гудящую голову.
   - У меня нет для вас сандалий, - стесненно сказала Этиаран. -  Однако  до
конца пути вам потребуется какая-то обувь.
   Кавинант едва ли слышал ее. Он остро чувствовал, что распознал опасность,
коробившую его в течение многих дней, хотя он сам того не  знал.  -  Значит,
именно так ты собираешься расправиться со мной, Фаул? прорычал он. - Сначала
мои нервы вернулись к жизни. Затем Анделейн заставил меня забыть... Затем  я
сбросил ботинки. Значит, это оно и есть? Нейтрализовать всю мою  самозащиту,
чтобы я не был в состоянии уберечься? Значит, именно так ты собираешься меня
уничтожить?
   - Мы должны идти дальше, - сказала Этиаран. - Решайте, как вам поступить.
   - Решать? Проклятье! - Кавинант вскочил.
   Содрогаясь от негодования, он процедил сквозь зубы:
   - Это не так-то легко.
   Затем он, осторожно ступая, начал искать свои ботинки и носки.
   Выжить!
   Он крепко зашнуровал ботинки, словно последние были  частью  доспехов.  В
течение всего остатка дня он шарахался прочь от всякого намека на пятно  зла
в земле и мрачно следовал за Этиаран с выражением  упорства  во  взгляде,  с
решимостью пробиться сквозь зло - зло земли - и сохранить свою независимость
и чувство собственного достоинства. К вечеру эта  его  решимость,  казалось,
увенчалась успехом. После особо злобной атаки в конце дня проявления  земной
боли исчезли. Кавинант не знал, вернутся они вновь или нет, но,  по  крайней
мере, на некоторое время он был  от  них  избавлен.  Наступившая  ночь  была
темной как никогда из-за неба, покрытого тучами, и  Этиаран  была  вынуждена
раньше обычного остановиться на ночлег. И тем  не  менее  отдохнуть  ей  как
следует - и Кавинанту тоже - не удалось. Мелкий беспрерывный  дождь  намочил
их одеяла, из-за чего оба не спали большую часть ночи, хотя и  расположились
после поисков укрытия под большой раскидистой ивой.
   Следующее утро - шестое со дня их ухода  из  настволья  -  было  ясным  и
полным обычной бодрости Анделейна. Этиаран встретила  его  с  нетерпением  и
поспешностью, которая выражалась в каждом ее движении, и та манера, в  какой
она  понуждала  Кавинанта   поторапливаться,   казалось,   выражала   больше
дружелюбия и общительности, чем когда бы то ни было  со  времени  начала  их
совместного пребывания. Ее желание  увеличить  скорость  было  заразительно;
Кавинант был рад разделить  его,  поскольку  это  избавляло  от  раздумий  о
возможности новых атак зла. Свой путь они продолжили  с  утра  почти  бегом.
День  был  словно  специально  предназначен  для  путешествия.  Воздух   был
прохладным,  солнце  -  ясным  и  бодрящим,  тропинка  -  прямой  и  ровной,
пружинящая трава словно помогала каждому шагу  Этиаран  и  Кавинанта.  И  ее
заразительное нетерпение заставляло Кавинанта  преодолевать  следом  за  ней
одну лигу за другой. К полудню Этиаран  замедлила  шаг,  чтобы  подкрепиться
драгоценными ягодами, в изобилии покрывающими кусты вдоль тропинки; но  даже
при этом скорость ее оставалась немалой, и по мере  приближения  вечера  она
вновь перешла на полубег. Затем еле заметная тропа,  указанная  ей  жителями
настволья,  привела  путников  на  край  широкой  долины.   После   короткой
остановки, во время которой Этиаран проверила  свою  ношу,  она  направилась
прямо вверх по длинному отлогому склону холма, который, казалось, тянулся на
большое расстояние в восточном направлении. Затем она  взяла  горизонтальное
направление вдоль  склона  холма,  которое  провело  ее  точно  между  двумя
сросшимися золотнями, росшими в сотне ярдов  над  долиной,  и  Кавинант  без
лишних вопросов шагал следом за ней, задыхаясь, бегом  взбираясь  вверх.  Он
слишком устал и выдохся, чтобы задавать вопросы.
   Так они и поднимались по склону -  Этиаран,  взбегающая  вверх  с  высоко
поднятой головой и развевающимися волосами, словно она  видела  перед  собою
звездные врата неба, и Кавинант  -  спотыкающийся,  с  трудом  карабкающийся
следом за ней. Позади них садилось  солнце,  как  бы  делая  глубокий  выдох
облегчения после долго сдерживаемого вдоха. А склон впереди  них,  казалось,
необъятно простирался до самого неба.
   Кавинант  был  ошарашен,  когда  Этиаран,  добравшись  до  гребня  холма,
внезапно  остановилась,  схватила  его  за  плечи  и  закружила,   крича   с
ликованием:
   - Мы здесь! Мы успели вовремя!
   Кавинант потерял равновесие и упал на землю. Мгновение он  лежал,  тяжело
дыша, собирая остатки сил для того, чтобы с удивлением взирать  на  Этиаран.
Но она не замечала этого. Ее глаза были устремлены  вниз,  вдоль  восточного
склона холма, и голосом, срывающимся от усталости, ликования и благоговения,
она повторяла:
   - Банас Ниморам! Ах, радость сердца! Радость сердца Анделейна! Все  же  я
дожила до этого момента!
   Загипнотизированный  чарами  ее  голоса,  Кавинант  медленно  поднялся  и
устремил свой  взор  туда  же,  словно  надеялся  постичь  воплощенную  душу
Анделейна.
   И не смог удержаться от стона в первом приступе разочарования. Он не смог
увидеть ничего, что объясняло бы восторг Этиаран,  -  ничего,  что  было  бы
драгоценнее и  чудеснее,  чем  те  многочисленные  красоты  Анделейна,  мимо
которых они промчались с такой небрежностью. Там, внизу,  куда  он  смотрел,
трава переходила в гладкую широкую  чашу,  похожую  на  пиршественный  кубок
ночного неба. Солнце уже село, и в сумерках очертания чаши расплывались,  но
света звезд было достаточно, чтобы видеть, что кругом не было  ни  деревьев,
ни кустов - ничего, что могло  бы  возмутить  идеально  гладкую  поверхность
чаши. Она казалась такой безукоризненной, словно поверхность земли  посыпали
песком и отполировали. В  эту  ночь  звезды  казались  особенно  блестящими,
словно затмение луны понудило их  светить  ярче,  чем  прежде.  Но  Кавинант
чувствовал, что подобных вещей явно недостаточно, чтобы вознаградить  за  ту
усталость, которая пронизывала его до мозга костей.
   Однако Этиаран не оставила его стон без внимания. Взяв Кавинанта за руку,
она сказала:
   - Не спеши осуждать меня, - и потащила его вперед.
   Под ветвями последнего дерева, росшего у края чаши, она  сняла  рюкзак  и
села, прислонившись к стволу, глядя вниз, на  склон  холма.  Когда  Кавинант
присоединился к ней, она мягко сказала:
   - Обуздайте свое безумное сердце, Неверящий. Мы успели сюда вовремя.  Это
Банас Ниморам - новолуние в ночь весеннего  равноденствия.  Во  время  моего
поколения еще ни разу не было такой ночи, такой поры великолепия и  красоты.
Не надо подходить к Стране со своими стандартами и мерками.  Подождите.  Это
Банас Ниморам, празднование весны - самый чудесный обряд  из  всех  сокровищ
Страны. Если ты  не  потревожишь  воздуха  гневом,  мы  увидим  танец  духов
Анделейна. - Когда она говорила, в ее голосе была такая  глубокая  гармония,
как будто она пела, и Кавинант ощутил силу обещаемого ею, хотя  и  не  понял
этого. Сейчас было  не  время  задавать  вопросы,  и  Кавинант  приготовился
ожидать  обещанного  события.  Ждать  оказалось  нетрудно.  Сначала  Этиаран
передала Кавинанту хлеб и остатки вина, и ужин несколько освежил его. Затем,
по мере того как сгущалась ночь, он обнаружил, что воздух, струившийся к ним
из чаши, оказывает на него  успокаивающее,  расслабляющее  влияние.  Вдохнув
всеми легкими, он почувствовал, что этот целебный воздух словно выдувает  из
него все страхи и тревоги, полностью заполняет все его существо и  погружает
в  состояние  спокойного  ожидания.  Он  расслабился,   отдаваясь   омовению
ласкового ветерка, и устроился поудобнее, оперевшись о ствол  дерева.  Плечо
Этиаран  касалось  его,  овевая  теплом,  словно  она  простила  его.   Ночь
становилась все глубже, звезды ожидающе мигали, и  ветерок  продувал  сердце
Кавинанта, как бы просеивая сквозь него и унося прочь всю паутину и пыль - и
ожидание не было утомительным.
   Вдалеке  появился  первый  мигающий  огонек  -  словно  знак   решимости,
сфокусировавшей в себе всю окружавшую  ночь.  На  окружности  чаши  Кавинант
увидел пламя, похожее на пламя свечи, - крошечное на  таком  расстоянии,  но
все же ясно различимое, переливающееся желтым  и  оранжевым  так  отчетливо,
словно он держал подсвечник в руках. Он почувствовал  странную  уверенность,
что расстояние не имеет значения; если бы  пламя  находилось  перед  ним  на
траве, оно было бы по своей величине не больше его ладони.
   Когда появился первый дух, из горла Этиаран вырвался  вздох,  а  Кавинант
сел прямее, чтобы лучше сосредоточить внимание.
   Прозрачно мерцая и вращаясь, этот огонек стал  спускаться  вниз,  на  дно
чаши. Он был как раз на полпути, когда на северном краю чаши появился второй
огонек. Затем еще два духа  возникли  с  южного  края  -  и  потом,  слишком
внезапно, чтобы их можно было сосчитать, целый сонм огоньков со всех  сторон
стал собираться в чашу. Некоторые миновали Кавинанта и Этиаран и с той, и  с
другой стороны на  расстоянии  не  более  десяти  футов,  но,  казалось,  не
заметили наблюдателей; они  приближались  к  чаше,  медленно  кружась,  так,
словно каждый из них был один в горах и не зависел ни  от  какого  свечения,
кроме собственного. Тем не менее огоньки их сливались, образуя над  чашей  в
своем сиянии золотой купол, сквозь который звезды были едва видны;  и  время
от времени некоторые духи,  казалось,  кланялись  и  вращались  друг  вокруг
друга, словно разделяя свою радость на пути к центру чаши.
   Кавинант смотрел на движение тысяч огоньков, пролетающих  над  землей  на
высоте его плеча и прыгающих в чашу, и едва отваживался дышать.  От  избытка
изумления он чувствовал себя  посторонним  нежелательным  зрителем,  ставшим
причастным к какому-то оккультному обряду -  таинству,  не  предназначенному
для  глаз  человека.  Он  стиснул  себе  руками  грудь,  словно  возможность
досмотреть празднование до конца зависело от того, насколько тихо  он  будет
дышать;  словно  он  боялся,  что  любой  звук  может  нарушить  феерическое
кружение, спугнуть духов. Затем  в  скоплении  огоньков  произошла  какая-то
перемена. Высоко в небо  поднялась  высокая,  мерцающая  песня  без  слов  -
мелодия, фонтанами бьющая вверх, к звездам. Из центра чаши, где тысячи духов
вращались беспорядочно, каждый сам по себе, стала  выстраиваться  сверкающая
кружащаяся цепочка танцоров. Каждый дух, казалось, наконец нашел свое  место
в огромной замкнутой цепочке, имеющей форму колеса  и  заполнившей  половину
чаши, и затем это колесо начало вращаться вокруг центра. Но в  самом  центре
огоньков не было;  колесо  вращалось  вокруг  ступицы  абсолютной  тьмы,  не
отражавшей свечения духов. Как только песнь заполнила собой  ночь,  огромный
круг начал вращаться,  и  каждый  огонек  при  этом  танцевал  свой  особый,
таинственный, не  зависящий  от  других  танец,  отличающийся  движениями  и
раскачиваниями, - но каждый огонек тем не менее сохранял свое место в  общем
строю. А в пространстве между внутренней ступицей и внешним ободом  возникли
другие кольца, так что все колесо состояло теперь из многих колец, каждое из
которых вращалось. И ни один из духов не сохранял долго  одного  и  того  же
положения по отношению ко всей фигуре. Огоньки бесконечным потоком струились
сквозь движущийся рисунок, так что по мере вращения  колеса  отдельные  духи
перетанцовывали с места на  место,  то  кружась  вдоль  внешнего  обода,  то
вращаясь по спирали через  средние  кольца,  то  обвиваясь  вокруг  ступицы.
Каждый дух двигался и менял место беспрестанно, однако общий рисунок  ни  на
мгновение не менялся - ни малейшая  брешь  не  нарушала  совершенство  формы
колеса даже на короткий  миг  -  и  каждый  огонек  казался  одновременно  и
абсолютно одиноким, таинственно следующим какому-то  своему  предназначению,
исполняя танец, и неотрывной частью целого.  Пока  они  танцевали,  свет  их
становился все  ярче  до  тех  пор,  пока  звезды  не  потускнели  на  небе,
потерявшись в их сиянии, а ночь не отступила в стороны, подобно  отдаленному
зрителю празднования.
   И красота, и восторг, вызванный танцем, превратили ожидание  Кавинанта  в
томительную боль.
   Потом в празднестве произошла новая перемена.  Кавинант  понял  это  лишь
тогда, когда Этиаран прикоснулась к его руке; это прикосновение привело  его
в чувство, и он увидел, что колесо духов медленно наклоняется. При этом  оно
сохраняло свою форму и черная ступица не двигалась.
   Постепенно поворачивающееся колесо покосилось, по мере того  как  внешние
духи приближались к зрителям. Вскоре все растущая выпуклость образовала  как
бы перст, указывающий на Кавинанта.
   В свою очередь Кавинант, казалось, с еще большей силой  стал  чувствовать
их песню - пронизывающий, экстатический напев; серенаду, столь же страстную,
как  погребальная  песнь,  и  столь  же  бесстрастную,  как   величественное
безличное утверждение. Их приближающиеся огоньки наполнили его благоговением
и очарованием,  так  что  внутренне  он  весь  сжался,  потеряв  способность
шевелиться. Круг за кругом духи все приближались к нему, а Кавинант, положив
руки на колени, сидел неподвижно, с замершим  в  груди  сердцем,  безмолвный
перед лицом огненных танцоров. Время от времени длинный  язык,  выделившийся
из кольца, зависал над ним, и он видел,  как  каждый  огонек  кланялся  ему,
проносясь мимо в своем чудном танце. Затем край языка опустился, и  движение
танца замедлилось, словно для того,  чтобы  дать  каждому  духу  возможность
подольше побыть в обществе Кавинанта. Вскоре  огоньки  уже  крутились  возле
него на расстоянии протянутой руки. Затем вытянутая часть кольца  вспыхнула,
как будто танцоры пришли к какому-то решению. Ближайший дух двинулся  вперед
и опустился на обручальное кольцо Кавинанта.
   Тот вздрогнул, ожидая,  что  огонек  обожжет  его,  но  никакой  боли  не
последовало. Пламя трепетало на кольце, словно на фитиле, и  Кавинант  начал
слегка улавливать гармонию песни празднования через палец, на  котором  было
кольцо. Не улетая с кольца, дух  танцевал  и  подпрыгивал,  словно  мотылек,
пьющий нектар с цветка, и мало-помалу цвет  его  из  желто-оранжевого  цвета
пламени превращался в серебристо-белый.
   Когда трансформация завершилась, дух вспорхнул, а на его место  опустился
другой. Последовала дальнейшая смена огоньков, каждый из которых танцевал на
его кольце, пока не становился серебристым, и по мере того как  беспокойство
Кавинанта исчезало, смена огоньков происходила быстрее.  За  короткое  время
почти весь отделившийся от кольца язык превратился в сверкающую белым стайку
духов. Каждый новый огонек без промедления садился на  Белое  Золото  кольца
Кавинанта, словно  торопясь  достичь  некоего  апофеоза,  некой  кульминации
своего существования.
   Вскоре эмоциональный настрой Кавинанта достиг такого уровня,  что  сидеть
он уже не мог. В волнении он вскочил на ноги, подняв  руку  с  кольцом  так,
чтобы духи могли заряжаться на нем светом, не опускаясь вниз.
   Этиаран  встала  рядом  с  ним.  Кавинант  не  мог  оторвать  взгляда  от
трансформации, которую каким-то образом сделало  возможным  его  кольцо,  но
Этиаран смотрела на весь танец.
   То, что она увидела, заставило ее вцепиться ему в руку.
   - Нет! Именем Семи! Этого не должно быть!
   Ее крик выв