вшись,  он  набрал  полные  горсти  пылающего
гравия и бросил им прямо в лицо.
   Морэм ощутил прилив невероятной, пронзительной силы. Аматин тоже;  защита
окрепла, стала прочнее. Огонь Трелла не задел ни Морэма, ни Торма. В  глазах
Высокого Лорда вспыхнула  неуместная  радость;  постоянная  сдержанность,  к
которой он принуждал себя, исчезла; только сейчас ему стала  до  конца  ясна
тайная сущность Осквернения. Она скрывала в себе невероятную  мощь  -  мощь,
обнаружить источник которой Лордам мешала  данная  ими  Клятва  Мира;  мощь,
которую можно было использовать и для защиты. Не  только  отчаяние  способно
было открыть к ней доступ.
   Грудью, руками, жезлом Морэм ощутил приток новой  силы;  сама  его  плоть
стала неуязвимой. Торм тоже почувствовал ее влияние. Он снова  твердо  стоял
на ногах, сопротивляясь губительному воздействию Трелла, используя теперь не
только все свои знания, но и силу, которая изливалась на него от Морэма.
   Стоя друг против друга, почти  лицом  к  лицу,  оба  гравелингаса  делали
одинаковые  жесты,  пели  одни  и  те  же  могущественные   песни   мастеров
радхамаерля, призвав все тайное знание - но с прямо противоположными целями.
Вокруг  огонь  выл  и  бесновался,  грозя  уничтожить  Ревелстоун,   а   они
выкрикивали свои яростные призывы, пытаясь подчинить бушующее пламя.
   Вооруженный силой Высокого Лорда, отзывавшейся на каждый его жест,  слово
или ноту, исполненный безграничной любви к камню, страдающий вместе  с  ним,
Торм в  конце  концов  сумел  повернуть  Осквернение  вспять.  Дернувшись  в
последний раз, Трелл рухнул на колени, и огонь начал ослабевать.
   Сила, поддерживавшая пламя, иссякла,  и  по  залу  будто  пронесся  порыв
шквального ветра. Жар сразу ослаб;  из  вентиляционных  отверстий  в  Палату
устремился свежий, прохладный воздух. Воспаленные глаза Морэма снова  обрели
способность видеть.
   Плача от радости и горя, он помог Торму вытащить Трелла из ямы с гравием.
Гравелингас,  казалось,  не  замечал  их  присутствия.  Бросая  по  сторонам
безумные взгляды, он отрывисто бормотал:
   - Цел и невредим... Все погибло... Все...
   Потом, сидя на полу у ног Морэма и обхватив голову руками,  он  полностью
ушел в себя, лишь изредка вздрагивая, будто собираясь зарыдать, но не мог.
   Долго-долго Торм и Морэм смотрели в глаза друг другу,  пытаясь  до  конца
осознать, что и как им удалось сделать. В лице  Хранителя  появилось  нечто,
заставлявшее вспомнить  о  выжженной  пустыне,  которая  никогда  больше  не
зазеленеет. В конце концов он произнес, кивнув в сторону Трелла:
   - Настало время траура. Все мы, мастера  радхамаерля,  будем  скорбеть  о
том, что с ним произошло.
   В этот момент на верхних ступенях лестницы послышался  быстрый  топот,  а
вслед за тем взволнованный голос закричал:
   -  Высокий  Лорд!  Мертвецы...  Рассыпались  в  прах!  Атака  Сатансфиста
захлебнулась, мы удержали внутренние ворота!
   Сквозь слезы Морэм оглядел Палату Совета. Разрушения были  очень  велики.
Стол и кресла Лордов расплавились, ступени  стали  неровными,  нижние  ярусы
балконов тоже заметно изуродовал огонь. Но в целом Палата Совета  уцелела  -
так же, как и сам Замок.
   В глазах Морэма все расплывалось от слез, и ему показалось, что он  видит
две одетые в голубое фигуры, которые спускались к  нему  по  ступенькам.  Он
смахнул слезы и вправду увидел рядом с Лордом Аматин Лорда Лорию.
   Подойдя к нему, Лория посмотрела прямо ему в лицо.
   - Я оставила девочек у Вольного  Ученика  Мерцающего  озера,  -  смущенно
произнесла она. - Может быть, им удастся спастись. Я вернулась.., когда  мне
достало духу их оставить.
   Она внимательно посмотрела на Морэма.  Проследив  за  его  взглядом,  она
увидела, что тот не отводил глаз от  крилла  Лорика.  Стол,  в  который  был
воткнут крилл, уцелел, и  драгоценный  камень,  вделанный  в  рукоять  меча,
светился над ним неярким белым огнем - цветом надежды.
   Морэм услышал, как чей-то голос произнес:
   - Юр-Лорд Кавенант вернулся в Страну. Морэм не  замечал,  что  происходит
вокруг. Он подошел к столу, в который был воткнут  крилл,  протянул  руку  и
сжал рукоять меча. По тому, как она была горяча, он понял, что  это  правда.
Неверящий вернулся.
   Владея этой новою, внезапно обретенной мощью, он легко вытащил  крилл  из
камня. Обоюдоострое лезвие сверкало, тепло от рукояти разлилось по руке,  не
обжигая. Он повернулся к Лордам с  улыбкой,  которая,  словно  осенний  луч,
осветила его лицо.
   - Позовите Лорда Тревора, - сказал он, и в голосе его зазвенела  радость.
- Я знаю... Я обладаю знанием силы и хочу поделиться со всеми.

Глава 12

Аманибхавам

   Ненависть.
   Только она и уцелела в сознании  Кавенанта,  все  остальное  рухнуло  под
тяжестью происшедшего.
   Тяжело опираясь  на  копье,  он  выбрался  из  лощины  и  захромал  вниз.
Последние отблески костра Пьеттена некоторое время еще освещали ему  дорогу,
а потом наступила кромешная тьма. Искалеченная нога волочилась по земле,  от
непомерного напряжения и боли тело покрылось потом, леденевшим  на  холодном
ветру. Но, стискивая древко копья и шатаясь, он  шел  вперед,  поднимаясь  с
холма на холм. Постепенно он сворачивал на север, удаляясь от  Равнин  Ра  и
единственных оставшихся там друзей, и он  шел  туда  неверной  походкой,  не
задумываясь о том, куда идет.
   Позади с ножом в животе в луже  собственной  крови  лежала  Лена.  Елена,
оставленная где-то в Меленкурион Скайвейр, погибла, потеряна  навсегда..,  и
все из-за него, из-за его глупости, промахов и ошибок.
   Она никогда не существовала.
   Ранихины голодают, их убивают и  калечат.  Баннор  и  Мореход,  возможно,
погибли или находятся в отчаянном положении. Пьеттен, и Хайл Трои, и  Трелл,
и Триок - все они на его совести.
   Никто из них никогда не существовал.
   Не любимый никем, даже самим собой, трус, насильник, убийца, отверженный,
прокаженный - все это был он. Если бы он  только  знал,  до  чего  ненависть
изуродовала его с тех пор, когда он впервые узнал, что у него проказа.
   Ненависть... Ненависть?
   Впервые с тех пор, как начались  его  испытания  в  Стране,  он  оказался
совершенно один.
   Когда занялся бледный рассвет, Кавенант по-прежнему пробирался куда-то на
северо-восток. Угрюмый свет, лившийся с неба, в какой-то степени привел  его
в чувство. Найдя небольшую ложбину, он сел и попытался оценить ситуацию.
   Растирая  онемевшие  пальцы,  он  с  трудом  восстановил  кровообращение.
Раненая  нога  чудовищно  распухла,  кожа  потемнела;  стопа   торчала   под
неестественным углом, и сквозь корку засохшей крови в ране серебристо белели
сломанные кости.
   Вид раны был страшнее боли. Боль тупо отдавалась  в  коленной  чашечке  и
поднималась вверх до бедра, но сама лодыжка ныла вполне терпимо. Ступни были
стерты,  как  у  измученного  пилигрима.  Мелькнувшая  мысль  о  возможности
потерять раненую ногу не очень  его  взволновала  -  это  было  лишь  частью
испытаний, которых на самом деле не существовало.
   Он понятия не имел, как себе помочь. У  него  не  было  еды,  он  не  мог
развести костер, не понимал, где находится и куда идет. И  все  же  какая-то
неведомая сила снова погнала его вперед. Возможно,  полуосознанная  мысль  о
том, что только благодаря движению он еще жив.
   Поднявшись, он поскользнулся и упал,  вскрикнув  от  боли.  Зима  выла  и
бесновалась, точно торжествующий хищник,  дыхание  обжигало  горло.  Однако,
воткнув копье в мерзлую землю, цепляясь  за  древко,  он  снова  поднялся  и
двинулся вперед.
   С невероятным трудом он вскарабкался на очередной холм и начал спускаться
по склону. Руки дрожали от напряжения, пытаясь поднять всю тяжесть  тела,  и
постоянно соскальзывали с гладкого древка. Крутой подъем почти доконал  его.
Добравшись до вершины,  он  едва  не  задохнулся  и  сильно  закашлялся;  от
головокружения перед глазами все завертелось. Он стоял, опираясь  на  копье,
пока в голове не прояснилось.
   Вид, открывшийся сверху, подействовал на него угнетающе.  Серый  холод  и
смерть лежали везде до горизонта под серыми, безжизненными тучами - сплошной
серый цвет неутешной печали и страха; пасмурная, промозглая,  бесчувственная
серость, навевающая мысли о пепле и прахе. Серый ветер гнал серый холод  над
серыми промерзшими  холмами;  повсюду  в  складках  местности  лежали  серые
сугробы; серая наледь  на  черных,  безжизненных  ветвях  деревьев  с  левой
стороны холма только подчеркивала их хрупкость  и  беззащитность.  При  виде
всего этого зрелища серое оцепенение овладевало  душой  и  телом  каждого  -
присутствие Лорда Фоула Презирающего ощущалось везде.
   Чувствуя, что зуб на зуб не  попадает  от  холода,  Кавенант  захромал  с
высокого гребня вниз. Он не обращал внимания ни на боль, ни на резкий ветер,
ни на виднеющуюся повсюду алианту. Первобытный  инстинкт  удерживал  его  от
того, чтобы спуститься к реке, все остальные ощущения напрочь исчезли.
   Когда стало совсем светло, он начал оступаться все чаще и чаще. У него не
было больше сил держаться за копье; пальцы совсем не гнулись, и обледеневшее
древко все время выскальзывало из рук; потом он даже не заметил, когда и где
его выронил. Лед хрустел под ногами, и  Кавенант  постоянно  падал,  коротко
вскрикивая от боли. В конце концов  рухнув  в  очередной  раз  на  скованную
морозом землю и тяжело, хрипло дыша, он попытался уснуть.
   Однако и это ему не удалось; душа его жаждала не сна.  Она  упрямо  гнала
его вперед, заставляя забыть обо всем, кроме цели, которую он себе поставил.
С трудом дыша, он встал на колени и медленно поднялся; потом  с  решимостью,
удивившей его самого, перенес вес тела на покалеченную ногу.
   Раненая лодыжка  ничего  не  почувствовала.  Видимо,  полностью  онемела.
Правда, верхнюю часть ноги пронзила боль, но она была вполне терпимой. Он  с
трудом выпрямился, зашатался и.., снова двинулся вперед.
   Он шел долго, рывком ставя раненую ногу - точно марионетка, приводимая  в
действие неуклюжими пальцами. Он вновь и вновь падал; ступни стали похожи на
два куска льда, и он больше  не  мог  сохранять  равновесие  на  более-менее
крутых склонах, а между тем они становились  все  круче.  Почему-то  он  все
время забирал влево, где тянулись бесконечные обрывы и спуски, и  тогда  ему
казалось, что он вышел на край пропасти, хотя для здорового человека одолеть
их было бы пустяком. Теперь он все чаще взбирался наверх  ползком,  опираясь
на руки и колени, а вниз просто беспомощно скатывался. После каждого падения
он недолго отдыхал, но потом снова поднимался и шел -  или  полз  -  вперед,
подталкиваемый все тем же стремлением к цели, к встрече с  которой,  однако,
был совершенно не готов.
   Когда день пошел на убыль, передышки, которые  он  себе  устраивал  после
падений, удлинились. Вслушиваясь в то,  как  воздух  со  всхлипом  входит  в
легкие, он проникся убеждением, что целью всех его снов - видений?  иллюзий?
- было одно: доконать его.
   Ближе к вечеру он заснул, лежа  на  спине,  точно  пришпиленное  булавкой
насекомое;  просто  разом  провалился  в   сон.   Видения,   возникающие   в
подсознании, не приносили утешения, а  только  больше  беспокоили.  Снова  и
снова во сне он наносил удар Пьеттену, но теперь этот удар эхом отзывался  в
его душе, пробуждая воспоминания о  других  людях  -  Ллауре,  Служительнице
Гривы Печали, Елене, женщине,  которая  погибла,  защищая  его  у  настволья
Парящего.., почему он так и не спросил ни у кого, как ее звали? Во  сне  его
томило ощущение, что это он погубил их  всех.  Они  лежали  вокруг  него  на
снегу, их раны  зияли,  из  них  струилась  кровь,  а  в  отдалении  звучала
негромкая, незнакомая, странно чужая мелодия. Он напряженно вслушивался,  но
прежде чем смог как следует  различить  ее,  перед  ним  возникла  еще  одна
фигура, накренившаяся, точно покалеченный фрегат. Руки этого  убого  одетого
человека были обагрены кровью,  в  глазах  горела  жажда  убийства;  во  сне
Кавенант изо всех сил старался разглядеть его лицо,  но  это  ему  никак  не
удавалось. В страхе он поднял нож и вонзил в незащищенную  грудь;  и  только
тут увидел, что человек этот был он сам.
   Он резко дернулся и в ужасе проснулся, чувствуя, что совсем замерз,  лежа
на снегу. Тогда он поднялся и заковылял дальше.
   К вечеру он добрался до холма, на который, несмотря  на  все  усилия,  не
смог подняться. Он попытался ползти по склону, но и так  у  него  ничего  не
получалось. Тогда он свернул влево и  двинулся  вдоль  подножия,  разыскивая
место, где был бы пологий склон; вскоре он обнаружил, что почему-то  катится
вниз. Когда  падение  закончилось  и  он  отдыхал,  недоуменно  оглядываясь,
оказалось, что ему каким-то  непонятным  образом  удалось  перевалить  через
гребень холма. Задыхаясь, он поднялся и продолжил путь.
   Немного погодя он обнаружил следы на снегу.
   В глубине души он понимал, что они должны были бы напугать  его,  но  при
виде них испытал лишь чувство облегчения. Следы означали, что  здесь  кто-то
прошел - прошел совсем недавно, иначе ветер уже успел бы их занести. И  этот
кто-то мог ему помочь.
   А помощь была необходима. Он был голоден,  замерз,  ослабел.  Под  коркой
засохшей крови и льда раненая нога все еще кровоточила.  Силы  его  были  на
исходе - остановись он еще раз и, очень возможно, остановится и  его  жизнь.
Этот след принадлежал человеку, который так или иначе мог бы решить всю  его
дальнейшую судьбу.
   Он двинулся по следам; они вели влево и вниз, в лощину между холмами.  Он
не сводил с них взгляда, боясь потерять, и опасался лишь, что путь,  которым
шел тот, кто их оставил, окажется ему не по силам. Потом  он  увидел  место,
где тот упал, истекая кровью, отдохнул и  поднялся  снова.  Вскоре  Кавенант
добрался до следующего холма. У него создалось впечатление,  что  теперь  он
шел по следами человека, который полз, как и  он  сам.  Еще  не  понимая  до
конца, в чем дело, он почувствовал себя обессиленным, всеми покинутым, и его
охватило такое отчаяние,  какого  никогда  прежде  в  Стране  испытывать  не
доводилось.
   В конце концов он  понял,  конечно,  что  произошло.  Он  больше  не  мог
обманываться, не мог скрывать от себя ужасную истину, которая заключалась  в
том, что все это время он шел по своим собственным следам и попросту  кружил
между холмами не в силах их преодолеть.
   И только тогда до него в полной мере дошло, что это конец. Последние силы
оставили его, он упал навзничь и скатился в неглубокую расщелину, засыпанную
снегом.
   Однако это был еще не конец; упав, он лицом уткнулся  во  что-то,  прежде
скрытое под снегом. Задыхаясь, чувствуя,  что  сердце  готово  выскочить  из
груди, он ощутил  сильный  запах,  настойчиво  бьющий  в  ноздри.  Острый  и
соблазнительный, запах привлек его внимание; с каждым вдохом желание узнать,
от чего он исходит, становилось все сильнее. Опираясь  на  руку,  другой  он
расчистил перед собой снег.
   И обнаружил траву, росшую под снегом. Каким-то чудом ей  удалось  выжить;
видны были даже неяркие желтые цветы.  Это  их  острый  аромат  привлек  его
внимание. У него не хватило сил сорвать их. Опустив лицо в траву, от  просто
откусил и съел несколько цветков.
   Как только он проглотил их, кровь в его жилах, казалось,  обезумела.  Это
неожиданное ощущение застало его врасплох, но он продолжал  срывать  ртом  и
жевать цветы. Когда он сделал это в четвертый  раз,  судорога  пронзила  все
тело и он рухнул в снег, неестественно выгнувшись и чувствуя,  как  яростная
сила разливается в жилах.
   Он закричал от ужасной боли. Однако почти сразу же ощущение  собственного
тела и вообще самого себя исчезло. Он оказался в черной пустоте, где не было
ничего, кроме зимы, и холодного ветра, и злобы. Он вновь видел Лорда  Фоула,
словно это был живой человек; нервы завибрировали, точно больше между ним  и
злом не было никакой преграды. Из глубин этого  странного  видения  возникла
одна мысль и пронзила его, точно копье. Он внезапно осознал то,  что  прежде
казалось невозможным.
   Магия.
   Мысль мелькнула - и тут же снова исчезла. Магия -  древняя  сила;  ее  не
существовало, не могло существовать. И все же она  являлась  частью  Страны,
хотя он и не признавал ее. Эта мысль болью отозвалась в его сознании,  точно
кто-то безжалостно повернул в ране копье.
   В его ушах зазвучали слова Морэма: "Ты сам - Белое Золото". Какой в  этом
смысл? Он бессилен. Кавенант узнал откровения, но почерпнуть в нем жизненную
силу не мог. Магия - сила.  Прежде  всего  -  сила.  Она  ускользала,  такая
близкая и такая недостижимая. Судьба Страны была намертво запечатана в Белом
Золоте его кольца, а он не мог спасти даже самого себя.
   Осуждая себя неизвестно за что, он ощутил, что пророческий дар и  безумие
стали неотделимы; он запутался в  противоречиях,  стремясь  к  тому,  чтобы,
совместив их, заполнить зияющий разрыв в своей душе.
   Потом перед глазами замелькали резкие вспышки, и мысли о  магии  погасли,
затуманились. Сознание вернулось, и он обнаружил,  что  держится  на  ногах,
хотя не мог вспомнить, когда и как поднялся.  Вспышки  продолжали  мелькать,
словно безмолвная навязчивая мелодия. Дикий свет травы  здоровья  и  безумия
играл во всех его мышцах и жилах; он засмеялся, внезапно с пугающей ясностью
осознав, насколько тщетны были все его усилия. Он надеялся выжить в одиночку
- это ли не безумие?
   Ему предстояло умереть - отвратительной смертью прокаженного.
   Смех сменился неясным бормотанием. Спотыкаясь, хромая, Падая, он  побрел,
направляясь к мертвым деревьям.  Каждый  раз,  падая,  он  снова  разражался
смехом, не пытаясь постичь скрытого сарказма своих страданий. Теперь он даже
желал, чтобы и в самом деле наступил конец, который, так  или  иначе,  сулил
отдых; и тем не менее яркие всполохи, не гаснувшие  в  сознании,  заставляли
его каждый раз подниматься и продолжать путь к опушке леса.
   Теперь он все отчетливее слышал странную мелодию и пришел к  выводу,  что
это пели деревья - и пели для него. Вспышки перед глазами то появлялись,  то
исчезали, между ними и музыкой, которая не умолкала в ушах, была непонятная,
но отчетливая связь. Иногда огни плясали прямо перед ним, а когда он пытался
протянуть к ним руку и схватить, точно алианту, они рассыпались,  оказываясь
вне пределов досягаемости. Однако потом они снова и  снова  манили  к  себе,
пока в конце концов он ни обнаружил, что оказался среди черных стволов.
   Уже на краю леса он почувствовал, что стало заметно теплее. Дневной  свет
за спиной растаял, впереди не было ничего, кроме мрачной глубины леса. И все
же с приходом ночи зимний холод не усилился, как этого следовало ожидать, а,
напротив, ослабел. Между черными стволами снега было  мало  и  кое-где  даже
проглядывала живая зелень. Ветви  отдельных  деревьев  тесно  переплетались,
точно деревья держались друг за друга - точь-в-точь израненные, но верные  и
преданные друзья, которые не падают только потому, что вместе. На снегу  там
и сям мелькали цепочки следов, проложенные животными; они так петляли, что у
Кавенанта начинала кружиться голова, когда он  пытался  проследить  за  ними
взглядом. И с каждым шагом становилось все теплее.
   Мало-помалу вокруг него стал заметен тусклый зеленоватый свет. "Что это?"
- с удивлением и страхом подумал он.  Но  только  когда  влажная  прядь  мха
коснулась лица, он неожиданно понял, куда забрел.
   Стволы и ветви деревьев слабо светились,  как  будто  облитые  призрачным
лунным светом. Со всех сторон вокруг Кавенанта они мерцали, точно светящаяся
паутина; казалось, чьи-то белые глаза неотступно следят за ним.  И  со  всех
ветвей свисал влажный черный мох, похожий на занавеси и канаты.
   Страх - безумный, нерассуждающий - овладел им. Он повернулся  и  бросился
обратно. Однако раненая  нога  на  каждом  шагу  подгибалась,  да  и  музыка
деревьев странным образом удерживала от бегства. Ее