го:
   - Кто вы такой, черт возьми? Я понятия не имею, о чем вы толкуете. Что вы
себе вообразили? Ничего я никому не делала.
   - В субботу ночью. Вы сделали это в субботу ночью.
   - Парень, ты пьян, что ли? Чтоб ты сдох! Сделала... Что Я такого сделала?
Освободи мой телефон!
   - Говорю вам - вы сделали это субботней ночью! Он велел вам сделать  это,
да? Вы назвали меня Береком.
   Берек Полурукий! Так звали  давно  умершего  героя  из  его  снов.  Люди,
живущие в Стране - люди из его снов, - были убеждены в том, что  он  и  есть
этот самый, заново родившийся Берек Полурукий, потому что  из-за  проказы  у
него на правой руке отсутствовали два пальца.
   - Признайтесь - это сумасшедший  старик  нищий  велел  вам  назвать  меня
Береком? Вот почему вы сделали это, да?
   Последовала долгая пауза, а потом она сказала уже другим тоном:
   - А, так это вы... Тот самый парень из ночного клуба... Люди болтали  про
вас, будто вы прокаженный.
   - Вы назвали меня Береком, - хрипло повторил Кавенант.
   - Прокаженный, надо же... О черт! Я ведь могла  поцеловать  вас.  У  меня
голова кругом пошла, когда я увидела вас.  Вы  чертовски  похожи  на  одного
моего приятеля.
   - Берек, - простонал Кавенант. - Почему Берек?
   - Что - "Берек"? Вы не правильно  меня  поняли.  Я  сказала  -  "Беррет".
Беррет Вильяме, мой старый друг. Мы с ним вместе пуд соли съели,  я  многому
научилась у него. Он всегда был  такой,  знаете..,  слегка  двинутый.  Вечно
шутил. Он часто приходил слушать, как я пою, но никогда слова не произносил.
Просто молча сидел и слушал. И вы были...
   - Он велел вам сделать это. Старый нищий приказал вам,  верно?  Он  хотел
навредить мне. Зачем?
   - Парень, если у тебя и проказа, похоже, она засела в мозгу.  Не  знаю  я
никаких нищих. Терпеть не могу стариков - какой от них прок?  Скажи,  может,
ты на самом деле Беррет Вильяме? То, что ты несешь, похоже на  одну  из  его
шуточек. Беррет, черт возьми, если это ты  и  просто  прикидываешься  кем-то
другим...
   Спазм опять сдавил внутренности. Кавенант  положил  телефонную  трубку  и
согнулся, схватившись за живот. Однако там слишком давно ничего не  было,  и
его не вырвало - последний раз он ел двое  суток  назад.  Пот  застилал  ему
глаза, он смахнул его пальцами и снова набрал номер справочного бюро.
   Полузасохшее мыло,  оставшееся  на  руках,  ожгло  глаза,  но  он  упрямо
выслушал новый номер и заказал еще один междугородный разговор. Ему  ответил
жесткий голос, явно принадлежащий военному:
   - Министерство Обороны.
   Кавенант, не обращая внимания на слезы, бежавшие по щекам, сказал:
   - Я хотел бы поговорить с Хайлом Троем. Еще один персонаж  из  его  снов.
Однако этот человек точно существовал, он пришел в Страну из реального  мира
и, следовательно, не был всего лишь плодом ночных кошмаров Кавенанта.
   - Хайл Трои? Минутку, сэр. - Послышался  шелест  страниц,  затем  тот  же
голос произнес:
   - Сэр, мне неизвестен человек с таким именем.
   - Хайл Трои, - повторил Кавенант. - Он  работает  у  вас..,  в  одном  из
научных отделов. С ним произошел несчастный случай. Если  он  не  погиб,  то
должен был уже вернуться к своей работе.
   Голос военного звучал теперь менее жестко:
   - Сэр, если он действительно работает здесь, то, возможно, засекречен.  В
этом случае я не могу соединить вас с ним.
   - Мне нужно всего лишь поговорить с ним, что здесь  такого?  -  простонал
Кавенант. - Позовите его. Я знаю, он не откажется поговорить со мной.
   - Как ваше имя, сэр?
   - Он будет говорить со мной?
   - Возможно, будет. И все же мне необходимо знать ваше имя.
   - О черт! - Кавенант вытер  глаза  тыльной  стороной  ладони  и  произнес
просительным тоном:
   - Хорошо. Меня зовут Томас Кавенант.
   - Да, сэр. Соединяю вас с майором Ролле. Может  быть,  он  сумеет  помочь
вам.
   Послышался щелчок, воцарилось молчание, прерываемое лишь  потрескиванием,
похожим на тиканье часов. Напряжение нарастало. Рана на лбу  пульсировала  -
казалось, Кавенант слышал ее крик. Он прижал телефонную трубку плечом к  уху
и, обхватив себя руками, призвал на помощь все свое  самообладание.  Наконец
линия снова ожила.
   - Мистер Кавенант? - произнес мягкий,  вкрадчивый  голос.  -  Меня  зовут
мистер Ролле. Пока нам не удалось найти того человека, с которым  вы  хотите
поговорить. Знаете.., у нас ведь немаленькое министерство. Вы  не  могли  бы
еще что-нибудь рассказать о нем?
   - Его зовут Хайл Трои. Он работает в одном из ваших научных  отделов.  Он
слепой.
   Кавенант с трудом выдавливал из себя слова,  словно  губы  его  свело  от
холода.
   - Слепой, вы говорите? Мистер Кавенант, вы упоминали о несчастном случае.
Вы не могли бы рассказать поподробнее, что именно произошло?
   - Просто соедините меня с ним, и все. Есть он там или нет?
   После секундного колебания майор сказал:
   - Мистер Кавенант, в нашем министерстве слепые не работают. Вы  не  могли
бы сообщить источник вашей информации? Боюсь, вас ввели в заблуждение...
   Внезапно охваченный яростью, Кавенант закричал:
   - Он выпрыгнул из окна, когда в его квартире начался пожар! Он погиб! Его
вообще никогда не существовало!
   Он с бешенством выдернул  телефонный  провод  из  розетки  и,  не  глядя,
швырнул аппарат. Тот угодил в  часы,  висящие  на  стене,  и  упал  на  пол,
оставшись цел и невредим, в то время как часы, тоже рухнув,  разлетелись  на
куски.
   - Он умер всего несколько дней тому назад! Его никогда не существовало!
   В порыве гнева он лягнул кофейный столик онемевшей  ногой.  Тот  отлетел,
ударился о стену, от сотрясения упала и разбилась фотография Джоан. Кавенант
пнул ногой диван, бросился к книжному шкафу и одну за другой стал сбрасывать
на пол книги.
   В мгновение ока чистота и порядок, за которыми он так следил с  тех  пор,
как заболел проказой, превратились в опасный хаос. Порывистыми движениями он
выхватил из кармана  перочинный  нож,  открыл  его,  бросился  в  спальню  и
принялся кромсать подушку со следами  запекшейся  крови  на  ней.  В  воздух
взвилась туча белоснежных перьев, кружась и оседая на пол,  на  кровать,  на
остальную мебель. Увидев это, Кавенант сунул нож в карман и, хлопнув дверью,
выбежал из дома.
   Позади  Небесной  Фермы  находился  лес,  и  он  помчался  по   тропинке,
направляясь к уединенной хижине, где у него был рабочий кабинет. Если ему не
с кем было поговорить о своих бедах, может быть, он смог бы их описать?  Его
пальцы подергивались, как будто он уже печатал на машинке. "Помогите же мне,
помогите, помогите, помогите!"  Однако  когда  он  добрался  до  хижины,  то
обнаружил, что здесь уже побывал кто-то. Дверь была сорвана с петель,  лист,
вставленный в пишущую машинку, смят, кругом  валялись  обрывки  рукописей  и
всякий мусор. Все было в экскрементах, маленькие комнаты провоняли мочой.
   Он тупо уставился на весь этот разгром, пытаясь вспомнить -  может  быть,
он сам учинил это безобразие? Нет, он твердо знал, что не делал  этого.  Это
нападение,  подобное  поджогу   конюшни   несколько   недель   тому   назад.
Чудовищность неожиданного варварства ошеломила его - он напрочь забыл о том,
что всего несколько минут назад сам творил нечто подобное  у  себя  в  доме.
"Нет, я на такое не способен, - подумал он. - Я не безумный. Я не такой".
   У него возникло ощущение, что стены дома сдвигаются,  стискивают  его  со
всех сторон. Удушье сдавило грудь, снова к горлу подкатила тошнота, и  снова
это окончилось лишь судорожными спазмами. Стиснув зубы  и  тяжело  дыша,  он
выбежал в лес.
   Сначала он двигался безо всякой цели, удаляясь от дома с такой скоростью,
на какую только был способен, - точно спасался от кого-то.  Но  когда  холмы
окрасились в цвета заката и в наступающих сумерках стало трудно  пробираться
между деревьями, он повернул к городу. Мысль о встрече с людьми соблазняла и
подстегивала его. Спотыкаясь в быстро густеющем мраке,  он  чувствовал,  как
сердце заливают волны сумасшедшей надежды. Временами у него мелькала  мысль,
что, может быть, один лишь вид самого обыкновенного лица, на котором не было
бы написано безжалостное осуждение, мог бы вернуть ему утерянное равновесие,
дать возможность спокойно обдумать все происшедшее и справиться с  тем,  что
так тревожило его.
   Он боялся увидеть такое лицо, хорошо представляя себе, как изменится  его
выражение при виде него.
   И все же  он  резкими  рывками  продолжал  двигаться  к  городу  -  точно
порхающий мотылек,  бездумно  летящий  навстречу  своей  гибели.  Окружающие
сторонились его из-за смертельной болезни, которая притаилась в крови,  и  с
этим он ничего поделать не мог. И все же его неистово тянуло к  людям,  хотя
общение с ними обещало лишь новые мучения. "Помогите, - молчаливо  восклицал
он, содрогаясь от того, что надежда тут же сменялась отчаянием.  -  Помогите
мне!"
   Но когда он добрался до города, когда выбежал из леса и оказался рядом  с
разбросанными на значительном  расстоянии  друг  от  друга  старыми  домами,
которые, словно защитный барьер, окружали деловой центр,  мужество  покинуло
его, и он не осмелился приблизиться ни к одному из них. Ярко освещенные окна
и крыльцо, подъездная дорожка, где он стал бы заметен, как на ладони, - нет,
у него не хватило духу подойти ни к одной из дверей и оказаться  у  всех  на
виду. Ночь надежно укрывала его от любопытных и недоброжелательных взглядов,
и он не мог так легко и просто покинуть это убежище.
   Разрываясь между разочарованием и надеждой, он  заставил  себя  двигаться
вперед. Переходя от дома к дому, он вглядывался в окна, словно надеясь найти
для себя хоть какое-то утешение. Но яркие огни, все как один, отвергали его.
Навязывать себя чужим, случайным людям... Явное неприличие такого  поведения
вкупе со страхом удерживали его. Люди находились в освещенных домах, в своем
убежище - как мог он ни с того, ни с сего вломиться к ним? То, чего он  ждал
от них, было слишком большой жертвой - а он не хотел больше никаких жертв.
   Так и крался  он  мимо  окраинных  домов,  точно  бесплотный  дух,  точно
вурдалак, не способный даже  никого  напугать,  пока  наконец  все  дома  не
остались позади. Тогда он повернул обратно, к Небесной Ферме, точно  гонимый
ветром хрупкий, сухой лист, годный только на растопку.
   В течение трех последующих дней его не раз охватывало  желание  покончить
счеты с жизнью. Сжечь дотла свой дом, превратив его в погребальный костер, в
котором сгорели бы все его нечистота и мерзость. Вскрыть  вены  и  позволить
страданию медленно  завладеть  собой,  незаметно  истощить  последние  силы.
Однако, у него не хватило  решимости  осуществить  эти  замыслы.  Разрываясь
между ужасными ощущениями и мыслями, осаждавшими его, он, казалось,  утратил
всякую способность принимать  решения.  Тот  крошечный  остаток  силы  воли,
который еще уцелел, он расходовал на то, чтобы не притрагиваться к еде и  не
давать себе покоя.
   Он постился уже однажды, и голод помог ему  тогда  преодолеть  самообман,
осознать в полной мере, как ужасно  он  обошелся  с  Леной,  матерью  Елены.
Сейчас он хотел добиться того же самого: отбросить все оправдания  и  отдать
себе отчет в том, что  он  собой  представляет,  во  всей  темной,  мрачной,
неприглядной полноте. Раз он был способен пасть так низко -  включая  и  то,
что он ничего не сделал для спасения Елены, - может быть, все его требования
честности и понимания не имели под  собой  никаких  оснований?  Может  быть,
начиная с самого рождения, все те подлости, на которые  его  душа  оказалась
способна, были предопределены, и он просто не догадывался,  каков  на  самом
деле?
   Труднее всего было преодолеть ставшее почти невыносимым желание заснуть -
он безумно боялся того, что тогда могло с ним произойти. Он знал, что  корни
его вины начинались именно там, где он оказывался  во  сне.  Позволить  себе
спать мог невинный младенец или какой-нибудь простак, но только не он.
   То, что давало ему силы выполнить задуманное, было  выше  него.  Тошнота,
постоянно  сосущая  под   ложечкой,   помогала   воздерживаться   от   пищи.
Невыполненные обязательства не давали ему уйти из жизни. Всякий  раз,  когда
силы, казалось, полностью иссякали, точно какой-то  неведомый  ветер  уносил
его, и он мчался по холмам, покрывая милю за милей, вверх и вниз по лесистой
местности вдоль реки Греческих  Праведников,  текущей  рядом  с  городом.  И
каждый раз он приходил  в  себя  дома,  понимая,  что  просто  бредил  среди
обломков мебели, которые впивались ему в  бока,  мешая  заснуть  непробудным
сном.
   В процессе этого сумасшедшего бега он нисколько не  беспокоился  о  своей
болезни.  ВНК  -  Визуальный  Надзор  за  Конечностями  -  и  другие  навыки
самозащиты, от которых зависела его  борьба  с  проказой,  -  всем  этим  он
пренебрег,  словно  любые  попытки  приостановить  распространение   болезни
утратили  для  него  всякое  значение.  Лоб  загноился.  Холодное   онемение
медленно,  но  верно  распространялось  по  рукам  и  ногам.   Он,   однако,
игнорировал угрожающую опасность - он заслужил ее.
   Настроение  обреченности  и  безысходности  усиливалось  с   наступлением
вечера. Надвигающиеся сумерки несли с собой мрак  и  уныние,  потребность  в
человеческом обществе становилась нестерпимой.  Она  гнала  его  вперед,  он
плевался и скрежетал зубами, но вновь и  вновь  уходил  "во  тьму  внешнюю",
пробираясь к манящим огням города. И опять он пытался заставить себя подойти
к какому-нибудь дому, и опять у него  не  хватало  на  это  мужества.  Люди,
укрывшиеся за стенами своих домов, оказались для него недостижимы, точно они
принадлежали другому миру. Ночь не приносила  ему  ничего,  кроме  обманутых
надежд, он по-прежнему оставался лишен всякой  помощи,  предоставлен  самому
себе и своей боли, раздирающей череп.
   Елена умерла, потому что он не сделал ничего, чтобы спасти ее.  Она  была
его дочерью, он любил ее - и все же позволил ей умереть.
   Она вообще никогда не существовала.
   Все это было выше его понимания.
   Позднее, в ночь  на  четверг,  во  время  его  одиноких  скитаний  что-то
изменилось.  Опустошенная  душа,  внезапно  очнувшись,  ощутила   неподалеку
движение.., темный, неясный шум.., легкий  ветерок.  Голоса,  казавшиеся  во
мраке  бесплотными,  выводили  скорбную  мелодию,  точно  призывая  к   себе
заблудшие души. Стихи и хоровое пение печалью отозвались в его  душе.  Елена
тоже пела... Все в ее семье пели... Пробираясь между  деревьями  на  окраине
города, он пошел в том направлении, откуда доносилась грустная мелодия.
   Она привела его к вытоптанной площадке, которая обычно служила местом для
проведения городских торжеств. Несколько человек  также  спешили  туда,  как
будто они опаздывали, и Кавенант посторонился на узкой  тропинке,  пропуская
их. Добравшись до площадки, он увидел огромный  тент,  натянутый  в  центре.
Края были подвернуты со всех сторон, и свет ярких фонарей  освещал  то,  что
происходило под брезентом.
   Там на скамьях сидело множество людей. Несколько распорядителей подошли к
опоздавшим и отвели на пустые места в задних рядах. Скамьи были  обращены  к
широкой платформе, на которой сидели три человека. Рядом с ними  возвышалась
кафедра, а позади стоял временный алтарь, наскоро  сколоченный  из  сосновых
досок и украшенный витыми свечами и потускневшим золотым крестом.
   Когда те, кто пришел позже,  уселись,  один  из  людей,  находившихся  на
платформе, - невысокий плотный мужчина, одетый  в  унылый  черный  костюм  и
белую рубашку, - поднялся и подошел к  кафедре.  Звучным,  берущим  за  душу
голосом он произнес:
   - Давайте помолимся.
   Люди опустили головы. Кавенант почувствовал острое желание отвернуться от
происходящего и уйти, но его остановила спокойная уверенность, зазвучавшая в
голосе человека, когда тот положил руки на кафедру и начал молиться:
   - Дорогой Иисус, Господь и Спаситель  наш!  Пожалуйста,  загляни  в  души
людей, собравшихся здесь. Загляни в их сердца. Господи - Ты  увидишь  в  них
боль, и обиду, и одиночество, и печаль, и, конечно, грех, но еще Ты  увидишь
в них страстное желание быть с Тобой. Ободри их. Господи, помоги им,  исцели
их. Научи их жить в мире с собой и чуду молитвы именем Твоим. Аминь.
   И все люди вместе повторили:
   - Аминь.
   Голос человека притягивал. Кавенант услышал в нем отголосок искренности и
сострадания. Конечно, он не  был  уверен  в  том,  что  ему  это  просто  не
показалось, - то немногое, что он знал об искренности, в  его  воспоминаниях
было связано только со снами. Да и молиться он  не  умел.  Вместо  этого  он
осторожно стал продвигаться вперед и, подойдя совсем близко к тенту,  прочел
то, что было написано  на  большой  вывеске,  висящей  рядом  с  платформой.
Надпись гласила:

   ПАСХАЛЬНЫЙ ПОХОД
   Д-р Б. Сэм. Джонсон
   Возрождение и исцеление
   Только сегодня вечером

   Другой человек из числа сидящих на платформе  приблизился  к  кафедре.  У
него был высокий воротничок, какие обычно носят  священники,  на  шее  висел
серебряный крест. Поправив пальцем  тяжелые  очки  на  носу,  он  с  сияющей
улыбкой взглянул на сидящих людей.
   - Я счастлив, - заявил он, - что нас посетили  доктор  Джонсон  и  Матфей
Логан. Их имена известны по всей стране в  связи  с  плодотворным  служением
духовным потребностям простых людей - таких, как мы с  вами.  Нужно  ли  мне
рассказывать вам о том, как много среди  нас  нуждающихся  в  возрождении  и
исцелении? Всем нам нужна спасительная вера, в особенности сейчас, во  время
светлого праздника Пасхи. Доктор Джонсон и мистер Логан  делают  все,  чтобы
помочь нам вновь обрести веру и вернуться к несравненной благодати Божьей.
   Снова поднялся невысокий мужчина, одетый в черное, и произнес:
   - Благодарю вас, сэр.
   Священник,  стоящий  за  кафедрой,  на  мгновение  заколебался  с   таким
выражением, точно его неожиданно прервали и он был удивлен  этим,  но  потом
все же уступил свое место Джонсону, который спокойно продолжал:
   - Друзья мои, здесь с нами мой дорогой брат во Христе, Матфей  Логан.  Вы
уже слышали его удивительное,  прекрасное  пение.  Теперь  он  почитает  вам
пророческое Слово Божье. Прошу, брат Логан.
   Когда Матфей Логан, мужчина могучего  телосложения,  подошел  к  кафедре,
Джонсон,  казалось,  стал  еще  меньше  ростом.  Несмотря  на  почти  полное
отсутствие шеи, голова Логана, которая как  будто  сидела  прямо  на  мощных
плечах, возвышалась почти на полметра над головой его собрата. Он положил на
кафедру черный томик Библии, нашел нужное место и начал читать без какого бы
то ни было вступления:
   - "Если же не послушаете Меня, и не будете исполнять всех заповедей  сих,
и если презрите Мои постановления.., то и Я поступлю с вами  так:  пошлю  на
вас ужас, чахлость и горячку, от которых истомятся глаза и измучится душа, и
будете сеять семена ваши напрасно, и враги ваши съедят их. Обращу  лицо  Мое
на вас, и падете пред  врагами  вашими,  и  будут  господствовать  над  вами
неприятели ваши, и побежите, когда никто не гонится за вами... И  небо  ваше
сделаю как железо, и землю вашу как медь. И напрасно будет  истощаться  сила
ваша, и земля ваша не даст произрастений своих,  и  дерева  земли  не  дадут
плодов своих. Если же после сего пойдете против Меня и не  захотите  слушать
Меня, то Я прибавлю вам ударов всемеро за грехи ваши. Пошлю  на  вас  зверей
полевых, которые лишат вас детей, истребят скот ваш, и вас уменьшат, так что
опустеют дороги ваши. Если и после сего  не  исправитесь  и  пойдете  против
Меня, то и Я в ярости пойду против вас, и поражу вас всемеро за грехи  ваши.
И наведу на вас мстительный меч в отмщение за завет; если же вы укроетесь  в
города ваши, то пошлю на вас язву, и преданы будете в руки врага".
   Голос Матфея Логана звучал внушительно  и  сурово,  и  Кавенант  невольно
поддался силе удивительных слов. Обещание кары сжало его сердце -