что произошло на праздновании. Нападение
на духов не было предотвращено - и все же мы верим, что он как-то сражался
с юр-вайлами. Его попутчица винила и  себя,  и  его  в  том  зле,  которое
произошло во время танца.
     Кавинант дрожал.
     Как Лена, подумал он. Лена?
     Тьма набросилась на него, царапая когтями головокружения.
     Лена?..
     На миг он потерял способность видеть от заслонившей глаза черной воды
и грохота. Потом он вскочил на ноги. Он сделал это с Леной -  сделал  это?
Отодвинув с пути Веселую в сторону, он прыгнул к  огню.  Лена!  Размахивая
посохом, он накинулся на пламя. Но победить память он не  мог,  избавиться
от нее было не в его силах. Искры и  угли  полетели  во  все  стороны.  Он
сделал это с ней! Потрясая изуродованным кулаком в сторону  Протхолла,  он
крикнул:
     - Она не права! Я не мог помочь им! - Он думал:  "Лена!  Я...  Что  я
наделал? Я - прокаженный!"
     Люди вокруг него вскочили на  ноги.  Морэм  быстро  шагнул  вперед  и
предостерегающе поднял руку.
     - Спокойнее, Кавинант, - сказал он. - В чем дело? Мы - гости.
     Но несмотря на протест, Кавинант знал, что Этиаран была права.  Перед
его глазами снова проходили эпизоды битвы у вудхелвена Парящий,  когда  он
сам убивал и наивно думал, что быть убийцей - это что-то новое  для  него,
что-то беспрецедентное. Он стал им еще раньше, в нем  это  было  с  самого
начала его сна, с самого начала. Его интуиция  подсказывала  ему,  что  не
было никакой разницы между тем, что юр-вайлы сделали с духами, и тем,  что
он сделал с Леной. Он служил Лорду  Фаулу  с  самого  первого  дня  своего
пребывания в Стране.
     - Нет! - прошипел он так, словно его варили в кипящем котле. - Нет, я
больше не стану этого делать.  Я  не  собираюсь  больше  быть  жертвой.  -
Противоречие в  его  словах  яростью  потрясло  его,  словно  он  мысленно
воскликнул: Я изнасиловал ее! Я, вонючий поганый ублюдок!.
     Он чувствовал себя  таким  слабым,  словно  понимание  того,  что  он
сделал, разрушило его кости.
     Морэм настойчиво повторил:
     - Неверящий! В чем дело?
     - Нет! - ответил Кавинант. - Нет!
     Он попытался кричать, но голос звучал глухо и еле слышно.
     - Я не буду... Теперь терпеть это.  Это  неправильно.  Я  хочу  жить!
Слышите?
     - Кто ты? - прошипела сквозь зубы майнфрол Гибкая.  Быстро  встряхнув
головой и молниеносно взметнув руку вверх, она сорвала шнурок  с  волос  и
привела его в боевую готовность.
     Протхолл схватил ее  за  руку.  В  его  старческом  голосе  слышались
властность и мольба.
     - Прости, майнфрол. Тебе не  понять  этого.  Он  -  повелитель  Дикой
Магии, которая разрушает мир. Мы должны простить.
     - Простить? - почти крикнул Кавинант. Ноги его подкосились, но он  не
упал. Баннор подхватил его. - Нет, вы никогда не сможете меня простить.
     - Ты просишь наказать тебя? - недоверчиво спросил Морэм. - Что же  ты
сделал?
     - Прошу? - Кавинант напрягал все свои силы, чтобы  вспомнить  что-то.
Что-то чрезвычайно необходимое. Потом ему это удалось. Теперь он знал, что
ему следовало делать. - Нет. Позовите ранихинов.
     - Что? - негодующе огрызнулась Гибкая. И все рамены  эхом  подхватили
протест.
     - Ранихинов! Позовите их!
     - Ты сумасшедший? Осторожнее, Кольценосец. Мы - рамены. Мы  не  зовем
их - мы служим. Они приходят тогда, когда хотят. Слишком много ты на  себя
берешь. И они никогда не приходят ночью.
     - Зовите, я вам говорю! Я! Зовите их!
     Что-то в его ужасной требовательности  смутило  ее.  Она  колебалась,
глядя на него со  смешанным  выражением  гнева,  протеста  и  неожиданного
сострадания, потом развернулась и вышла из-под навеса.
     Поддерживаемый Баннором, Кавинант заковылял вслед  за  ней.  Отряд  и
рамены потянулись за ним подобно следу, остающемуся в кильватере  корабля,
- следу ужасной ярости. Позади кровавая луна  только  что  показалась  над
скалой, и отдаленные равнины, видимые за пределами горных  подножий  перед
Мэнхоумом, уже были омыты алым  светом.  Этот  кровавый  поток,  казалось,
проник в саму структуру земли Страны.
     Майнфрол Гибкая шла сквозь ночь, направляясь к равнинам, пока наконец
не остановилась на площадке у дальнего края  Мэнхоума.  Кавинант  стоял  и
смотрел на  нее.  Слабым,  но  решительным  движением  он  освободился  от
поддержки Баннора и  остался  стоять  один,  словно  поврежденный  галеон,
выброшенный  на  берег  и  оставшийся  там  после  отлива,  занесенный  на
невозможную высоту среди рифов. Потом, двигаясь как деревянный, он подошел
к Гибкой.
     Кровавый отблеск луны лежал перед ним, словно мертвое море,  и  тянул
его, становясь все ярче вместе  с  тем,  как  всходила  луна.  Его  кольцо
холодно тлело. Он чувствовал себя так, словно был магнитом. Земля  и  небо
были одинакового алого цвета, и он шел, будто магнитный полюс, на  котором
сосредоточилась красная ночь - он и его кольцо,  сила,  которая  вынуждена
была осквернить этот прилив.
     Вскоре он уже стоял в центре открытой  площадки.  Собравшиеся  вокруг
были словно отделены от него невидимым занавесом тишины.
     Впереди него майнфрол Гибкая протянула руки, словно подзывая  к  себе
тьму. Внезапно она издала пронзительный крик.
     - Келенбрабанал марушин! Рушин хайнин  кленко  лирринарунал!  Ранихин
Келенбрабанал!
     Потом она свистнула один раз. Этот свист  эхом  отозвался  от  скалы,
словно визг.
     В течение долгого  времени  на  площадке  стояла  тишина.  Вызывающей
походкой Гибкая прошествовала назад в Мэнхоум. Проходя мимо Кавинанта, она
резко произнесла:
     - Я вызвала.
     Потом она оставила его, и он очутился один на один с луной.
     Но вскоре раздался топот копыт. Огромные лошади пожирали  расстояние.
Звук был столь мощным в ночной тишине, что казалось - сами горы катятся  к
Мэнхоуму. Ранихинов было много - несколько десятков. Кавинант усилием воли
заставил  себя  удерживаться  на  ногах.  Его  сердце,  казалось,  слишком
ослабело, чтобы биться дальше.  Едва  ли  он  замечал  молчаливую  тревогу
раменов.
     Затем внешний край площадки, казалось, приподнялся, и волна ранихинов
ворвалась на открытое пространство - почти сотня лошадей неслась плечом  к
плечу прямо на Кавинанта, словно стена.
     Возглас изумления и  восхищения  вырвался  у  раменов.  Мало  кто  из
старейших  майнфролов  когда-либо  видел  сразу  так  много  ранихинов.  А
Кавинант чувствовал, что видит саму гордую плоть Страны.  Он  боялся,  что
они затопчут его.
     Но стена обогнула его слева так, что в итоге  он  оказался  в  кольце
ранихинов. С развевающимися гривами и хвостами, со звездами  во  лбу,  они
заслонили собой весь мир. Топот их копыт ревел у Кавинанта в ушах.
     Их кольцо сжималось все плотнее. Их рвущаяся наружу сила  вызывала  в
нем страх, заставляя крутиться на месте, словно он пытался увидеть их всех
одновременно.  Сердце  бешено  колотилось   в   груди.   Он   не   успевал
поворачиваться с  такой  скоростью,  чтобы  видеть  их  всех.  Это  усилие
заставило его споткнуться и упасть на колени. Но в следующее мгновение  он
снова поднялся, встав так, чтобы  оказаться  против  направления  вращения
кольца, и его лицо исказилось, будто в крике - сам крик затерялся в  громе
копыт ранихинов. Раскинув руки, он словно оперся о противостоящие стены.
     Медленно и мучительно,  переминаясь  с  ноги  на  ногу  и  роя  землю
копытами, ранихины остановились.  Они  смотрели  на  Кавинанта.  Глаза  их
вращались, у некоторых на губах была пена. Сначала Кавинант  не  понял  их
волнения.
     Внезапно раздался  крик  майнфролов.  Кавинант  узнал  голос  Ллауры.
Повернувшись, он увидел, что Пьеттен бежит к лошадям,  а  Ллаура  едва  не
успевает за ним и с каждым шагом все больше отстает. Ребенок  застал  всех
врасплох, все смотрели на Кавинанта. Теперь Пьеттен уже добрался до  круга
и протиснулся между ногами ранихинов, беспокойно рывших землю.
     Казалось неизбежным, что его растопчут. Его голова была по размеру не
больше, чем копыто  ранихина,  а  эти  копыта  находились  в  беспрерывном
движении. Воспользовавшись удобным моментом, Кавинант инстинктивно прыгнул
вперед и выхватил Пьеттена из-под копыт одного из коней.
     Но его рука, лишенная половины пальцев, не смогла удержать  мальчика,
и Пьеттен вырвался от него. Мгновенно вскочив  на  ноги,  он  бросился  на
Кавинанта и ударил его изо всех сил.
     - Они ненавидят тебя! - бушевал он. - Уходи!
     Свет луны упал на площадку, выделил ее среди окружающих гор.  В  алом
сиянии маленькое личико Пьеттена выглядело как пустыня.
     Ребенок продолжал молотить по нему кулаками, но Кавинант поднял его с
земли и обеими руками прижал к себе. Удерживая Пьеттена таким образом,  он
смотрел на ранихинов.
     Теперь он понял. Прежде он  слишком  старательно  избегал  их,  чтобы
заметить, как они реагируют на него. Они не угрожали  ему.  Этим  огромным
животным он внушал ужас. Только ужас. Глаза их сторонились его лица, и они
роняли вокруг себя хлопья пены. Мышцы ног и груди дрожали.  Тем  не  менее
они словно в агонии приближались  к  нему.  Древняя  традиция  нарушалась.
Вместо того, чтобы выбрать себе седока, они подчинялись его выбору.
     Импульсивным движением  Кавинант  освободил  левую  руку  и  взмахнул
холодным красным кольцом перед одним из ранихинов. Тот вздрогнул,  изогнув
шею, словно увидал перед собой змею, но не сошел с места.
     Кавинант снова прижал Пьеттена обеими руками.  Сопротивление  ребенка
теперь ослабло настолько, словно  он  подвергся  медленному  удушению.  Но
Неверящий продолжал сжимать его изо всех сил. Шатаясь, словно  он  не  мог
восстановить равновесие, он диким взглядом смотрел на ранихинов.
     Но он уже принял решение. Он видел, что ранихины узнали его кольцо.
     - Слушайте, - крикнул он, прижимая Пьеттена к себе, голосом, хриплым,
как дыхание.
     - Слушайте! Я заключаю с вами сделку. Поймите  правильно.  Проклятье!
Поймите правильно.  Сделку.  Слушайте!  Я  не  могу  этого  выносить...  Я
распадаюсь  на части.  На части.  -  Он еще  крепче прижал Пьеттена.  -  Я
вижу...  Вижу,  что происходит с вами.  Вы боитесь.  Вы думаете,  что я...
Хорошо. Вы свободны. Мне не нужен никто из вас.
     Ранихины со страхом смотрели на него.
     - Но вы должны что-то сделать для меня. Вы  должны  уступить  мне!  -
Этот крик отнял у него почти все силы. - Вы... Страна... - он задыхался, в
его голосе слышалась мольба. - Дайте мне жить! Не просите слишком много.
     Но он знал, что в ответ на его слова ему  от  них  было  нужно  нечто
большее, чем готовность вытерпеть его неверие.
     - Слушайте, слушайте! Если вы мне понадобитесь, то будет лучше,  если
вы  явитесь.  Чтобы  мне  не  приходилось  становиться   героем.   Поймите
правильно.
     Глаза его слепили слезы, но он не плакал.
     - И... Вот еще что... Еще одно... Лена... Лена! Девушка. Она живет  в
подкаменье Мифиль. Дочь Трелла и Этиаран. Я хочу... Я хочу,  чтобы  кто-то
из вас направился  к  ней.  Сегодня  ночью.  И  каждый  год.  В  последнее
полнолуние перед серединой весны. Ранихины - это...  Это  то,  о  чем  она
мечтает.
     Он смахнул слезы и увидел, что ранихины смотрят на  него  так,  точно
понимают все, что он пытается сказать.
     - А теперь идите, - прошептал он. - Пожалейте меня.
     С внезапным могучим и единодушным ржанием все ранихины встали  вокруг
него на дыбы,  ударив  копытами  воздух  над  его  головой,  словно  давая
обещание. Потом они развернулись с облегченным фырканьем и понеслись прочь
от Мэнхоума. Лунный свет, казалось, не  касался  их.  Они  упали  за  край
площадки и исчезли, словно сама земля приняла их в свои объятия.
     Ллаура почти сразу же оказалась  рядом  с  Кавинантом.  Она  медленно
высвободила из его рук Пьеттена и  посмотрела  на  него  долгим  взглядом,
понять который он не мог, потом отвернулась. Он пошел за ней, едва  волоча
ноги, словно перегруженный обломками самого  себя.  Он  слышал  удивленные
голоса раменов. Удивление их было так велико, что в его  поступке  они  не
увидели ничего обидного. Он был вне их и слышал, как они говорили:
     - Они почтили его ржанием.
     Но ему было все равно. Он был болен от чувства, что ничем не овладел,
ничего не доказал, ничего не решил.
     Лорд Морэм подошел к нему. Кавинант не поднял  на  него  взгляда,  но
услышал неподдельное удивление в голосе Лорда, когда тот сказал:
     - Ах, Лорд! Подобная честь еще не оказывалась  простому  смертному  -
будь то мужчина или женщина. Многие приходили на равнины и были предложены
ранихинам - и получали отказ. А когда была предложена Лорд Тамаранта,  моя
мать, пять ранихинов выбрали ее - пять! Это была высочайшая  честь.  Но  о
подобном мы никогда не слышали. Ты отказал им? Отказал?
     - Отказал, - тяжело вздохнув, простонал  Кавинант.  -  Они  ненавидят
меня.
     Он прошел мимо Морэма в глубину Мэнхоума. Двигаясь нетвердыми шагами,
как корабль с разбитым килем,  он  направился  к  ближайшему  костру,  где
готовилась  еда.  Рамены  уступали  ему  дорогу   и   смотрели   вслед   с
благоговением. Ему было все равно. Подойдя к костру,  он  схватил  первое,
что попалось под руку. Мясо выскользнуло из его больных пальцев. Тогда  он
зажал мясо в левой руке и жадно принялся за еду.
     Он ничего не замечал  вокруг,  почти  не  пережевывал  мясо  и,  едва
проглотив один  кусок,  тут  же  запихивал  в  рот  следующий.  Потом  ему
захотелось  пить.  Он  оглянулся  вокруг,   увидел   великана,   стоявшего
неподалеку с бутылью "глотка  алмазов",  до  смешного  миниатюрной  в  его
огромной руке.
     Кавинант забрал у него бутылку и залпом осушил ее. Потом он некоторое
время стоял не  двигаясь,  ожидая  воздействия  напитка.  Оно  последовало
быстро.
     Вскоре его голову начал заполнять туман.  В  ушах  зазвенело,  словно
звуки Мэнхоума доносились со дна колодца. Он знал, что скоро его  сознание
отключится, и очень хотел этого, но прежде чем это случилось, боль в груди
заставила его сказать:
     - Великан, я... Мне нужны друзья.
     - А почему ты считаешь, что их у тебя нет?
     Кавинант закрыл глаза, и перед  его  взором  предстало  все,  что  он
сделал в Стране.
     - Не будь наивным.
     - Тогда - значит, ты все же веришь в нашу реальность.
     - Что? - Кавинант словно цеплялся за смысл сказанных  великаном  слов
руками, на которых не было пальцев.
     - Ведь ты  думаешь,  что  мы  не  сможем  простить  тебя,  -  пояснил
Морестранственник. - А кто простил бы тебя с большей готовностью, чем твой
собственный сон?
     - Нет, - сказал Неверящий. - Сны никогда не прощают.
     Потом  он  перестал  видеть  свет  костра  и  доброе  лицо  великана,
погрузившись в забытье.



                              20. ПОИСК НАДЕЖДЫ

     Он вздрагивал, блуждая во сне, в ожидании ночных кошмаров, но  их  не
было. Сквозь туманные подъемы и падения ночных скитаний, словно  даже  вне
его чувств, он оставался настороже по отношению к Стране - ощущал, что  за
ним наблюдают издали. Взгляд этот был обеспокоенным и  доброжелательным  и
напоминал ему того старого нищего, который заставил его прочитать  эссе  о
фундаментальном вопросе этики.
     Проснувшись, он  обнаружил,  что  Мэнхоум  уже  ярко  освещен  лучами
солнца.
     Темный потолок пещеры был почти не виден, но  свет,  отражавшийся  от
пола, казалось, рассеивал гнетущий вес  камня.  Лучи  солнца  проникали  в
Мэнхоум достаточно глубоко, чтобы Кавинант мог определить,  что  проснулся
ровно в полдень теплого, уже почти летнего дня.  Он  лежал  возле  дальней
стены пещеры в полной тишине. Рядом с ним сидел великан.
     Кавинант на мгновение снова закрыл глаза. Он  вспомнил,  что  пережил
вызов  ранихинов.  И  у  него  было  смутное  чувство,  что   его   сделка
действительно вступила в силу. Подняв веки, он спросил так, словно  только
что восстал из мертвых:
     - Сколько времени я спал?
     - Здравствуй и добро пожаловать, мой друг, - ответил великан. -  Судя
по тебе, мой "глоток алмазов" стал слабее. Ты проспал всего  лишь  ночь  и
утро.
     С удовольствием потянувшись, Кавинант сказал:
     - Наверное, дело в привычке. Я так часто делаю это, что...  стал  уже
почти нечувствителен к нему.
     - Нечувствительность - редкое умение, - усмехнулся Морестранственник.
     - Я бы так не сказал. Среди нас прокаженных гораздо больше, чем  тебе
кажется.
     Он  внезапно  нахмурился,  словно  поймал  себя   на   непроизвольном
нарушении своей  заранее  предрешенной  выдержанности.  И,  чтобы  его  не
восприняли всерьез, добавил мрачным тоном:
     - При этом я более широко толкую это слово...
     Но его попытка пошутить только озадачила великана.  Спустя  несколько
мгновений тот медленно спросил:
     - А другие... Прокаженный - слово неподходящее. Оно слишком  короткое
для обозначения таких, как ты. Мне не знакомо это слово,  но  мои  уши  не
слышат в нем ничего, кроме жестокости.
     Кавинант сел на своем ложе и отбросил одеяло.
     - На самом деле это  не  так  уж  и  жестоко.  -  Предмет  разговора,
казалось, внушал ему стыд. Пока он говорил об этом, он не мог  смотреть  в
лицо великану.  -  Это  либо  бессмысленная  случайность,  либо  полнейшая
закономерность. И если бы это было жестоко, то оно случалось бы чаще.
     - Чаще?
     - Конечно же. Если бы проказа была актом жестокости -  Создателя  или
кого-то еще,  -  она  не  была  бы  столь  редка.  Зачем  довольствоваться
несколькими  тысячами  несчастных  жертв,  если  можно   иметь   несколько
миллионов?
     - Случайность? - пробормотал великан. - Друг мой, ты  смущаешь  меня,
говоря об этом с такой поспешностью.  Возможно,  в  твоем  мире  Создатель
может противопоставить Презренному лишь ограниченную силу.
     - Возможно. Но я думаю, мой мир живет совсем не по  тем  же  законам,
как у этого.
     - Но, тем не менее: ты сказал - разве не так? - что прокаженные  есть
везде.
     - Это было шуткой. Или метафорой. - Кавинант сделал еще одну  попытку
превратить свой сарказм в юмор. - Я никогда не видел разницы  между  этими
понятиями.
     Великан долго смотрел на него, потом спросил осторожно:
     - Мой друг, ты шутишь?
     Кавинант встретил взгляд великана зловещей усмешкой.
     - Кажется, нет. Но не беспокойся об этом. - Кавинант решил, что  пора
бы прекратить этот разговор. -  Неплохо  было  бы  поесть  чего-нибудь.  Я
голоден.
     К его облегчению, великан тихонько засмеялся.
     - Ах, Томас Кавинант, ты помнишь, наверное, наше путешествие по  реке
в Твердыню Лордов? Наверное, в моей серьезности  есть  что-то  такое,  что
возбуждает аппетит.
     Протянув руку куда-то в сторону, он достал поднос с хлебом,  сыром  и
фруктами, а также с флягой вина. Пока Кавинант поглощал пищу, он продолжал
тихо  посмеиваться.  Насытившись,  Кавинант  решил  наконец-то  оглядеться
вокруг. И испытал настоящее потрясение, обнаружив, что пещера была обильно
украшена цветами. Гирлянды и букеты лежали повсюду, словно за ночь  каждый
рамен вырастил сад, изобилующий белыми цветами и зеленью. Белое и  зеленое
смягчало суровую обстановку  Мэнхоума,  создавая  впечатление,  что  камни
покрыты прекрасным ковром.
     - Ты удивлен? - спросил великан. - Эти цветы - в твою  честь.  Многие
рамены собирали их всю ночь. Ты тронул сердца ранихинов,  а  рамены  -  не
бездушны,  хоть  и  не  отличаются  благодарностью.  Их  посетило  чудо  -
пятьдесят ранихинов предложили себя одному человеку. Я думаю, что подобным
ранихины не почтили бы даже сам Анделейн. Поэтому  они  выказали  тебе  ту
честь, какая оказалась им по силам. А раньше, до Осквернения, они могли бы
оказать тебе куда более запоминающуюся честь.
     - Честь? -  эхом  отозвался  Кавинант.  Великан  уселся  поудобнее  и
сказал, словно начиная длинное повествование:
     - Я знаю об этом лишь по словам других,  потому  что  сам  не  видел,
какой была Страна до Оскв