ых
могучих  ритмичных  прыжках  -  девять  скакунов  со  звездами   на   лбу,
стремительных и буйных, как жизненный пульс Страны.  В  их  бодром  ржании
Кавинанту слышалось возбуждение  от  предстоящего  возвращения  домой,  на
Равнины Ра.
     Но члены отряда, покидая вудхелвен Парящий этим утром, не  отличались
ни бодростью, ни радостным возбуждением. Дозор Кеана уменьшился  на  шесть
воинов, а оставшиеся в живых были ослаблены. Казалось, на их лицах  лежала
тень, когда они скакали на север, к реке Мифиль. Лошадей,  оставшихся  без
всадников, взяли с собой, чтобы сменять уставших  скакунов.  Среди  отряда
трусцой бежал Морестранственник,  и  казалось,  что  он  несет  груз  всех
мертвых. На сгибе руки он держал Пьеттена, который  уснул  сразу  же,  как
только солнце исчезло с восточного горизонта. Ллаура  ехала  позади  Лорда
Морэма, держась за его одежду. Рядом  с  ним  она  казалась  сломленной  и
хрупкой, но у обоих было одинаковое выражение невысказанной боли.  Впереди
них  ехал  Протхолл,  и   плечи   его   выражали   такую   же   молчаливую
повелительность, как та, которой Этиаран заставляла Кавинанта двигаться от
подкаменья Мифиль к реке Соулсиз.
     Кавинант  рассеянно  размышлял  над  тем,  сколько  еще  времени  ему
придется подчиняться выбору других людей. Но потом он оставил эту мысль  и
поглядел на Стражей Крови. Казалось, из всех членов отряда лишь  они  одни
не пострадали морально в битве. Их короткие  накидки  свисали  лохмотьями,
они были такими же чумазыми, как  и  остальные,  один  из  них  был  убит,
несколько ранено. Они защищали Лордов - особенно Вариоля и Тамаранту -  до
самого последнего момента. Но в них  не  было  заметно  ни  усталости,  ни
депрессии, ни уныния.  Баннор  ехал  на  ранихине  рядом  с  Кавинантом  и
осматривался вокруг непроницаемым взором.
     Лошади могли двигаться только медленным, спотыкающимся шагом, но даже
эта медленная езда позволила  добраться  до  брода  через  Мифиль  еще  до
полудня.
     Отпустив лошадей на водопой и кормежку,  все,  кроме  Стражей  Крови,
погрузились в реку. Натираясь чудесным песком с  речного  дна,  они  смыли
кровь, грязь и боль смерти в широком течении реки Мифиль.  Чистая  кожа  и
ясный взор проступили из-под пятен  битвы.  Незалеченные  целебной  грязью
раны открылись и были начисто промыты; обрывки грязной одежды оторвались и
уплыли прочь. Кавинант вместе со всеми выстирал одежду, смыл  и  соскоблил
пятна с тела словно  в  попытке  избавиться  от  влияния  совершенного  им
убийства. И чтобы заполнить душевную пустоту, вызванную голодом, он  выпил
огромное количество воды.
     Потом, когда с этим делом было  покончено,  воины  пошли  к  лошадям,
чтобы достать из мешком новую одежду. Переодевшись и  снова  взяв  в  руки
оружие, они разошлись по постам в качестве часовых, дав теперь возможность
искупаться Тьювору и Стражам Крови.
     Стражам Крови удалось войти и выйти из реки без единого всплеска,  но
купались они очень шумно. Через несколько  минут  они  уже  переоделись  в
новую одежду и сидели верхом на ранихинах.  Ранихины  успели  восстановить
силы, повалявшись в траве Анделейна, пока  их  всадники  купались.  Теперь
отряд был готов продолжать путь. Высокий Лорд  Протхолл  подал  сигнал,  и
отряд поскакал на восток вдоль южного берега реки.
     Остаток дня прошел легко для всадников и лошадей. Под  копытами  была
мягкая трава, сбоку - чистая вода.  Сам  Анделейн,  казалось,  пульсировал
соком силы и здоровья.
     Люди Страны черпали исцеление в окрестностях гор.  Но  для  Кавинанта
этот день был тяжелым. Он был голоден, и  живительная  близость  Анделейна
лишь усиливала его голод.
     Он старался не смотреть туда, отказывая  себе  в  этом  зрелище,  как
отказывал в пище. Его исхудалое лицо застыло в мрачном напряжении, а глаза
были пусты от решимости. Он двигался по двойному пути: его плоть  тряслась
на спине Дьюры, удерживая его среди членов отряда, но мысленно  он  бродил
по дну пропасти, и ее темная, пустая бездомность причиняла ему боль.
     Я не буду...
     Он хотел жить.
     Я не...
     Время от времени прямо на дороге перед ним, как личный призыв Страны,
встречалась алианта, но он не поддавался.
     "Кавинант, - думал он, - Томас  Кавинант  Неверящий.  Грязный  гадкий
прокаженный".
     Когда все усиливающееся чувство голода заставило его заколебаться, он
вспомнил кровавое прикосновение Друла на своем  кольце,  и  его  решимость
восстановилась.
     Время  от  времени  Ллаура  смотрела  на  него  глазами,  в   которых
отражалась смерть вудхелвена Парящий, но он только  сильнее  укреплялся  в
своей решимости и продолжал путь.
     Я больше не буду убивать!
     Ему надо было найти какой-то другой ответ.
     Этой ночью он обнаружил, что с его кольцом произошла перемена. Теперь
все  свидетельства  того,  что  оно  сопротивляется  красным  вкраплениям,
исчезли. Под чудовищной луной его обручальное кольцо  стало  совсем  алым,
горя холодным светом на пальце, словно в алчном подчинении  власти  Друла.
На  следующее  утро  он  сел  на  Дьюру   человеком,   раздираемым   двумя
противоположными безумиями.
     Но в полуденном ветерке чувствовалось предвкушение лета. Воздух  стал
теплым и благоуханным от цветения земли. Повсюду самонадеянно  красовались
цветы и беззаботно пели птицы. Постепенно Кавинанта переполнило утомление.
Апатия  ослабила  натянутые  струны  его  воли.  Только  привычка  к  езде
удерживала его в седле. Он стал  нечувствительным  к  таким  поверхностным
ощущениям, и едва ли заметил, что река  начала  поворачивать  на  север  и
холмы стали выше. Он слепо отдался теплым течениям дня. Этой ночью он спал
глубоким сном, без сновидений, а на следующий день ехал дальше в таком  же
безразличии.
     Все возрастающая дремота не покидала его. Он ехал по степи, сам о том
не зная. Ему грозила опасность, которую он  не  сознавал.  Усталость  была
первым шагом к неумолимой логике  закона  проказы.  Следующим  шагом  была
гангрена, зловоние гниющей заживо плоти, настолько ужасное, что  некоторые
медики даже  не  могли  его  выносить  -  зловоние,  которое  окончательно
утверждало отвержение прокаженного настолько, что ему не могли противиться
ни простая жалость, ни отсутствие предрассудков. Но Кавинант путешествовал
по своему сну с разумом, наполненным сновидениями.
     Когда он начал приходить в себя - в  полдень  на  третий  день  после
ухода от вудхелвена Парящий и  на  восемнадцатый  со  времени  отъезда  из
Ревлстона, - то обнаружил, что перед ним расстилается Мшистый  Лес.  Отряд
стоял на вершине последнего холма, у подножия которого земля пропадала под
темной массой деревьев.
     Мшистый Лес прилегал к подножию холма подобно плещущемуся  морю,  его
края охватывали склоны  гор,  словно  деревья  впились  в  них  корнями  и
отказывались отойти назад. Темная разнообразная зелень  леса  простиралась
до горизонта на севере, юге и востоке. У нее был какой-то угрожающий  вид;
казалось, она бросала вызов отряду, решившему пройти через нее.
     Высокий Лорд Протхолл остановился на гребне холма и долго смотрел  на
лес, мысленно прикидывая,  сколько  времени  потребуется,  чтобы  объехать
Мшистый  Лес  вместо  того,  чтобы  бросить  вызов  этой  странной  угрозе
деревьев.
     Наконец он спешился. Посмотрев на всадников, он  заговорил,  и  глаза
его были полны потенциального гнева.
     - Сейчас мы будем отдыхать. Потом войдем в Мшистый  Лес  и  не  будем
останавливаться до тех  пор,  пока  не  доберемся  до  другого  его  края.
Путешествие займет день и ночь. Во время движения не должно быть видно  ни
одного клинка и ни одной искры. Понятно? Все оружие убрать в ножны, ножи -
в чехлы, наконечники копий обвязать кусками ткани. И не высекать ни единой
искры или вспышки огня. Я не намерен повторять. Мшистый Лес отличается еще
большей дикостью, чем Зломрачный Лес, и никто еще со спокойным сердцем  не
въезжал в этот лес. Деревья веками переносили страдания, и они  не  забыли
своего родства с Дремучим Удушителем. Молитесь,  чтобы  они  не  сокрушили
всех нас без разбора.
     Он сделал паузу, оглядывая отряд,  пока  не  убедился,  что  все  его
поняли. Потом, уже мягче, он добавил:
     - Возможно, в Мшистом Лесу все же есть Защитник Леса, хотя это знание
было утеряно после Осквернения.
     Несколько воинов напряглись при словах "Защитник Леса". Но  Кавинант,
медленно избавляющийся  от  апатии,  не  почувствовал  того  благоговения,
которого, видимо, от него ждали. Он спросил, как спрашивал уже когда-то:
     - Вы что, поклоняетесь деревьям?
     - Поклоняетесь? - Протхолл, казалось, был озадачен. - Это  слово  мне
не понятно.
     Кавинант с удивлением уставился на него.
     Мгновением позже Высокий Лорд сказал:
     - Ты хочешь спросить, почитаем ли мы лес? Конечно.  Деревья  живы,  а
сила земли - во всех живых  вещах,  во  всех  камнях,  земле  и  деревьях.
Конечно, мы полагаем, что мы - слуги  этой  силы.  Мы  заботимся  о  жизни
Страны, - он оглянулся на лес на добавил: - Земная сила  принимает  разные
формы, от камня до дерева. Камень служит  основой  мира,  и  в  оправдание
слабости наших познаний - какими неглубокими они не были бы  -  эта  форма
силы не знает сама себя. Но с деревом все иначе.
     Когда-то,  в  глубоком   отдаленном   прошлом,   почти   вся   Страна
представляла собой единый необъятный Один Лес - одно могущественное дерево
от Меленкурион Скайвейр до Сарангрейвской Зыби и Прибрежья. И Лес этот был
живой. Он знал и приветствовал новую жизнь, которую люди принесли с  собой
в Страну. Но чувствовал боль,  когда  простые  люди  вырубали  и  выжигали
деревья,  чтобы  расчистить  место,  где  они  могли  бы  выращивать  свою
растительность. Ах, трудно  найти  другую  такую  же  глупость  в  истории
человечества.
     Прежде чем новость медленно распространилась по всему Лесу  и  каждое
дерево  узнало,  какая  опасность  ему  грозит,  сотни  лиг   жизни   были
истреблены. По нашим понятиям, на это потребовалось больше тысячелетия. Но
деревьям это, должно быть, казалось быстрым уничтожением.  К  концу  этого
времени во всей Стране осталось всего  лишь  четыре  места,  где  все  еще
влачила свое жалкое существование душа Леса - выжившая и  содрогавшаяся  в
своей благородной боли. И она решила защищать себя. Потом  Лес  Великанов,
Зломрачный Лес, Мшистый Лес и Дремучий Удушитель жили много  веков,  и  их
постоянная готовность выражалась в заботе  Защитников  Леса.  Они  помнили
свою боль, и никто - ни люди,  ни  вайлы,  ни  пещерники  -  из  тех,  кто
отваживался туда зайти, не возвращался.
     Теперь те времена уже позади.  Мы  не  знаем,  существуют  ли  сейчас
Защитники Леса, хотя лишь глупец может отрицать, что  Сиройл  Вейлвуд  все
еще обитает в Дремучем Удушителе. Но память о древних обидах,  позволявшая
деревьям давать отпор всем чужакам, теперь увядает. Лорды взяли  леса  под
свою защиту с той  поры,  когда  Берек  Полурукий  впервые  стал  обладать
Посохом Закона, - мы не допускали, чтобы численность деревьев сокращалась.
И все-таки, их дух падает. Разбитое на части,  совместное  сознание  лесов
умирает. И великолепие мира в связи с этим тускнеет.
     Протхолл на минуту печально умолк, прежде чем закончить:
     - Из уважения к оставшемуся духу и из почтения перед земной силой, мы
попросим позволения войти в лес одновременно  такому  большому  количеству
людей и животных. А всякий намек  на  угрозу  мы  ликвидируем  из  простой
осторожности. Дух леса еще жив.  А  сила  Мшистого  Леса  может  сокрушить
тысячу раз по тысяче человек, если случайно пробудить в деревьях память  о
боли.
     - Может там быть какая-нибудь опасность? - спросил Кеан.  -  Быть  ли
нам наготове?
     - Нет. В прежние времена слуги Лорда Фаула причинили  лесам  огромный
вред. Может быть, Зломрачный Лес и утратил силу, но Мшистый Лес ее помнит.
К тому же, сегодня будет  затмение  луны.  Даже  Друл  Каменный  Червь  не
настолько безумен, чтобы посылать свои силы в Мшистый Лес в такое время. И
Презренный никогда не был таким глупцом.
     Воины молча спешились. Часть воинов Дозора принялась кормить лошадей,
а остальные наскоро приготовили еду. Вскоре весь отряд,  кроме  Кавинанта,
ужинал. После этого Стражи Крови разошлись по своим  постам,  а  остальные
члены отряда легли спать, чтобы отдохнуть  перед  долгим  переходом  через
лес.
     Когда они поднялись и были готовы двинуться в путь, Протхолл широкими
шагами взобрался на гребень холма. Здесь ветер дул  сильнее.  Он  развевал
его голубую мантию, подвязанную черным поясом, и уносил вдаль его крик:
     - Эй, Мшистый Лес! Лес Одного Леса, враг наших врагов! Мшистый Лес!
     Бескрайние просторы леса поглотили этот крик, и ему не ответило  даже
эхо.
     - Мы Лорды, враги твоих врагов и последователи учения лиллианрилл. Мы
должны пройти через лес!
     Слушай, Мшистый Лес! Мы ненавидим  топор  и  пламя,  приносящие  тебе
боль! Твои враги - это наши враги. Мы никогда не приносили с собой топор и
пламя, чтобы ранить тебя, и никогда не сделаем этого. Мшистый Лес, слушай!
Дай нам пройти!
     Его крик исчез в глубине леса. Наконец он опустил руки, повернулся  и
сошел вниз. Вскочив на коня, он еще раз пристально оглядел всех всадников.
По его сигналу они поехали вниз, к границе Мшистого Леса.
     Казалось, будто они упали в лес подобно камню. Только что  они  ехали
по склону холма - и вот уже углубились в темную пучину, и  солнечный  свет
угас подобно закрывшейся безвозвратно  двери.  Во  главе  отряда  двигался
Биринайр, положив на шею коня перед собой посох хайербренда. Следом за ним
ехал Тьювор на жеребце-ранихине по  имени  Марни.  Ранихинам  нечего  было
опасаться старого гнева Мшистого Леса, и Марни мог  бы  повести  за  собой
Биринайра, если бы старый хайербренд сбился с дороги.  За  ними  следовали
Протхолл и Морэм с Ллаурой, сидевшей  у  него  за  спиной,  а  за  ними  -
Кавинант и Морестранственник. Великан все еще нес спящего мальчика. Затем,
замыкая процессию, ехали Кеан со  своим  Дозором  вперемешку  со  Стражами
Крови.
     Пробираться через лес было несложно. Деревья  с  эбонитово-черными  и
красновато-коричневыми  стволами  были   хаотично   разбросаны   во   всех
направлениях, оставляя между собой пространство для  травы,  кустарника  и
животных, и всадники находили путь без труда. Но деревья были  невысокими.
Их приземистые стволы поднимались на пятнадцать  или  двадцать  футов  над
землей и там раскидывали узловатые,  клонящиеся  вниз  ветви,  отягощенные
листвой, так что отряд был полностью погружен во тьму Мшистого Леса. Ветви
переплетались так, что каждое дерево, казалось, стоит, тяжело опустив руки
на плечи сородичей. А с ветвей свисали  огромные  полосы  мха  -  темного,
густого, влажного - подобно медленно струящейся крови, замерзшей на  лету.
Мох качался перед всадниками, словно пытаясь повернуть их назад или  сбить
с дороги. И ни одного звука не раздавалось от земли, тоже покрытой  густым
глубоким мхом. Всадники ехали так беззвучно, словно по  лесу  передвигался
мираж.
     Инстинктивно  уклоняясь  от  прикосновений  темного   мха,   Кавинант
всматривался во все сгущающуюся темноту леса. Насколько  было  видно,  его
окружало гротескное безумие мха, ветвей и стволов. Но  за  пределом  явных
ощущений он мог видеть больше - видеть и обонять, и в тишине леса  слышать
щемящее  сердце  лесов.  Здесь  деревья  размышляли  над  своими  мрачными
воспоминаниями - широкий, пускающий ростки побег самосознания,  когда  дух
леса величественно царил на сотнях лиг над богатой землей, и тяжелый  груз
боли, ужаса и неверия, распространяющийся подобно волнам по глади  океана,
пока даже  отдаленные  листья  в  Стране  не  вздрогнули,  когда  началось
уничтожение деревьев, когда корни, ветви  и  все  остальное  вырубалось  и
калечилось топором и  пламенем.  И  выкорчеванные  пни,  и  суета  и  мука
животных, тоже убитых или лишенных дома,  здоровья  и  надежды,  и  чистая
песня  лесничего,  чей  напев  открывал   тайное,   злобное   удовольствие
уничтожения, ответного насилия над крошечными людьми, и вкус  их  крови  и
внутренностей, и вялая слабость, которой начиналась и  кончалась  яростная
радость, и деревьям  не  оставалось  ничего,  кроме  закоснелой  памяти  и
отчаяния, когда они видели, как ярость превращается в дремоту.
     Кавинант чувствовал, что деревья ничего  не  знают  о  Лордах  или  о
дружбе - Лорды были слишком редким явлением в Стране, чтобы о них помнили.
     Нет, это была слабость, упадок чувств, печаль,  беспомощный  сон.  То
тут, то там можно было услышать  деревья,  которые  все  еще  не  спали  и
жаждали крови. Но их было слишком мало. Мшистый Лес мог только размышлять,
лишенный сил своей стародавней потерей.
     Рука из мха ударила Кавинанта,  оставив  на  лице  мокрое  пятно.  Он
поспешно вытер влагу рукой, словно это была кислота.
     Потом  солнце  село,  и  даже  этот  сумрачный  свет  угас.  Кавинант
наклонился вперед, насторожившись и  опасаясь,  что  ведущий  их  Биринайр
собьется с пути или натолкнется на занавес из мха и будет задушен.  Но  по
мере того как тьма просачивалась, словно стекала с  окружающих  ветвей,  с
лесом начала происходить перемена. Постепенно на стволах стало  появляться
серебристое мерцание - появляться и усиливаться  по  мере  того  как  ночь
наполняла лес, пока каждое дерево не засияло, словно потерявшаяся во мраке
душа. Серебристый свет был достаточно ярок, чтобы освещать всадникам путь.
Сквозь подвижные облака этого свечения полотнища мха свисали  словно  тени
бездны - черные дыры, ведущие в пустоту. Они придавали  лесу  запятнанный,
прокаженный вид. Но отряд теснее сомкнул ряды и продолжал двигаться  через
ночь,  освещенную  только  отблеском  деревьев  и  красным  светом  кольца
Кавинанта.
     Он чувствовал, что может  услышать  испуганное  бормотание  деревьев,
раздающееся при виде его обручального  кольца.  Это  пульсирующее  красное
сияние ужасало и его самого.
     Пальцы   мха   скользили   по   его   лицу   влажными    проверяющими
прикосновениями. Он сцепил руки под сердцем, пытаясь сжаться,  уменьшиться
в размерах и проехать незамеченным, словно бы он затаил под одеждой  топор
и страшился, как бы деревья этого не обнаружили.
     Этот длинный переход был подобен боли от нанесенной  раны.  Отдельные
световые пятна наконец слились, и отряд вновь очутился среди сумерек  дня.
Кавинанта передернуло от озноба. Поглядев внутрь себя,  он  увидел  нечто,
заставившее его оцепенеть. Он  почувствовал,  что  вместилище  его  ярости
полно тьмой.
     Он был пойман в сети безысходности. Тьма была чашей,  которую  он  не
мог ни выпить, ни выплеснуть.
     И он дрожал от голода.
     Он едва мог удержаться от того, чтобы не нанести ответный удар мокрым
клочьям мха.
     Тем временем отряд все так же  продвигался  сквозь  сумерки  Мшистого
Леса. Все молчали, задыхаясь в  окружении  ветвей,  и  в  этом  клубящемся
безмолвии Кавинант чувствовал себя таким потерянным, словно  он  сбился  с
дороги в старом лесу, который покрывал когда-то  всю  Страну.  Со  смутной
яростью он наклонился, избегая прикосновения мха. Время шло, и внутри него
все росло желание закричать.
     Потом Биринайр наконец взмахнул над головой посохом и  тихо  крикнул.
Лошади поняли и, спотыкаясь, перешли на  усталый  бег  следом  за  сильным
шагом ранихинов. На мгновение деревья, казалось, отступили  назад,  словно
отпрянув от безумия отряда. Потом всадники вырвались  на  солнечный  свет.
Они оказались под полуденным небом на склоне,  постепенно  понижающемся  к
реке, преградившей им путь. Биринайр и Марни безошибочно вывели их прямо к
броду через Роумсидж.
     С хриплым криком облегчения воины ударили пятками по бокам  скакунов,
и отряд бодрым галопом помчался вниз по склону. Вскоре лошади  погрузились
в поток, обдавая себя и своих счастливых седоков хо