еликанов закончилось в Стране прежде, чем мой
народ завершил сооружение Коуэркри, своего дома в  Прибрежье.  Прежде  чем
начать трудиться на своих, подаренных им Лордами, землях, они вырезали  из
сердцевины горы Твердыню Лордов, как называют ее люди,  а  когда  Коуэркри
был завершен, Высоким Лордом был Лорик. Затем  мои  предки  обратили  свои
взгляды к остальному миру - к Солнцерождающему морю и к дружбе с землей.
     Теперь мастера учений и лиллианрилл,  и  радхамаэрль  хотели  постичь
учение великанов, и время Высокого Лорда Лорика  Заткнувшего  Вайлов  было
временем  великого  расцвета   учения   лиллианрилл.   Чтобы   еще   более
способствовать этому, великанам необходимо было некоторое время  пожить  в
Твердыне Лордов, - он перешел на тихое пение, словно  вызывая  заклинанием
былое величие благоговения великанов, - в  могущественном  Ревлстоне.  Это
было хорошо, поскольку Ревлстон поэтому не померк перед их взором.
     Но великаны были не особыми любителями ходить  пешком,  что,  кстати,
можно сказать о них и сейчас. Поэтому мои предки разведали реки, стекавшие
от Западных Гор к морю, и решили построить лодки. Правда, лодки  не  могут
пройти сюда с моря - как тебе, возможно, известно, гигантская трещина, над
которой стоит Грейвин Френдор, преграждает путь. И никто - будь то великан
или кто-нибудь другой - по собственной воле не  поплывет  по  ущелью  мимо
Великой Топи, Глотателя Жизни. Поэтому великаны  построили  доки  на  реке
Соулсиз выше по течению от Грейвин  Френдор  и  теснин,  именуемых  Ущелье
Предателя. Там они держали лодки, подобные этой, - там, а также в Твердыне
Лордов, у подножия водопадов Фэл, так что по меньшей мере  две  сотни  лиг
путешествия можно было совершить по воде, которую мы любим.
     Лорик и мастера учения лиллианрилл решили  помочь  великанам  в  этом
деле.  Использовав  свое  мастерство,   они   создали   золотую   жилу   -
могущественное дерево, которое они назвали лор-лиарилл, - и  стали  делать
из него рули и кили для наших речных лодок. И еще  Старые  Лорды  обещали,
что когда надежды, касающиеся нас, сбудутся, тогда  золотая  жила  поможет
нам.
     - Ах, довольно об этом, - великан коротко вздохнул. - Короче  говоря,
это судно привожу в движение  я.  -  Он  поднял  руки  от  руля,  и  лодка
неожиданно начала терять направление. - Или, точнее  говоря,  я  взываю  к
силе золотой жилы. Земля содержит жизнь и силу - она в камне, в воздухе, в
воде, в почве. Но жизнь в них как бы спрятана - как бы  дремлет.  Нужны  и
знания, и сила - и, к тому же, могучие жизненные песни -  чтобы  разбудить
их.
     Он снова ухватился за руль, и лодка вновь пошла вперед.
     - И потому я устал, - тяжело дыша, продолжал он. - Я не отдыхал с той
самой ночи, которая была накануне нашей встречи.
     Интонация его голоса напомнила  Кавинанту  о  слабости  Трелла  после
того, как гравлингас восстановил разбитый кувшин.
     - Два дня и две  ночи  я  не  давал  золотой  жиле  остановиться  или
замедлить свое действие, хотя все мои кости ноют от усталости.
     Увидев удивление на лице Кавинанта, великан добавил:
     - Да, мой друг, ты спал две ночи и один  день.  От  запада  Анделейна
через Центральные Равнины до границы Тротгарда более сотни лиг.
     Сделав паузу, он заключил:
     - "Глоток алмазов" иногда проделывает такие  вещи  с  людьми.  Но  ты
нуждался в отдыхе.
     Мгновение Кавинант  сидел  молча,  неподвижно  глядя  в  пол,  словно
выискивая место, где бы сквозь него можно было провалиться. Вокруг его рта
легли горькие складки, когда он поднял голову и сказал:
     - Ну, так теперь я отдохнул. Могу я чем-нибудь помочь?
     Морестранственник ответил  не  сразу.  Казалось,  за  крепкой  стеной
своего лба он взвешивает различные сомнения, прежде чем пробормотать:
     - Камень и море! Конечно, можешь. Но, тем не менее, сам факт, что  ты
спрашиваешь о том, можешь ли ты, говорит, что все  же  не  можешь.  Мешает
какое-то или нежелание, или незнание.
     Кавинант понял. В его сознании  пронеслось  видение  темных  теней  и
убитых духов.
     - Дикая Магия! - простонал он. - Героизм! Это невыносимо!
     Мотнув головой, он  отогнал  от  себя  нахлынувшие  видения  и  резко
спросил:
     - Хочешь, я отдам тебе свое кольцо?
     - Хочешь? - прохрипел великан с таким видом, словно ему надлежало  бы
засмеяться, но не хотелось этого делать. - Хочешь?
     Его голос  болезненно  дрогнул,  словно  он  признавался  в  каком-то
заблуждении.
     - Не надо употреблять это слово, мой друг. "Хотеть" - естественно,  и
это может быть исполнено или нет без  всяких  вредных  последствий.  Лучше
скажи "жаждать". Жаждать - это желать  чего-либо  такого,  что  невозможно
получить. Да, я жажду твоего иного мира, Дикой Магии, Белого Золота.

           Дикая Магия заключена в каждом камне Страны,
           И Белое Золото может высвободить ее или подчинить...

     Я признаюсь в этом желании, но не искушай меня, сила  имеет  свойство
льстить своим узурпаторством. Я не принял бы  этого  кольца,  если  бы  ты
предложил его мне.
     - Но ты все же  знаешь,  как  им  пользоваться?  -  спросил  Кавинант
скучным голосом, наполовину ошеломленный вдруг зародившимся страхом  перед
его ответом.
     На этот раз Морестранственник все же растерялся и засмеялся. Юмор его
был изнуренным - жалкие остатки прежнего, но все же он был чист и весел.
     -  Ах,  смело  сказано,  мой  друг.  Так  алчность  наказывается   за
собственную глупость. Нет, я не знаю.  Если  Дикую  Магию  нельзя  вызвать
простым желанием воспользоваться ею, тогда  я  вообще  ее  не  понимаю.  У
великанов нет такого учения. Мы всегда действовали сами и надеялись только
на себя - хотя мы с удовольствием пользуемся такими  вещами,  как  золотая
жила. Что ж, я вознагражден за недостойные мысли.  Прошу  прощения,  Томас
Кавинант.
     Кавинант кивнул, словно получил неожиданную отмену приговора.  Он  не
желал знать, как именно действует Дикая  Магия;  он  не  хотел  видеть  ее
никоим образом. Просто носить это кольцо - и то было опасно. Он накрыл его
правой рукой и беззвучно, беспомощно посмотрел на великана.
     Спустя мгновение усталость великана взяла верх над его юмором.  Глаза
его затуманились, из приоткрытого рта вырвался усталый вздох. Он повис  на
руле, словно смех лишил его жизненных сил.
     - А теперь, мой друг, - произнес он, - мое  мужество  почти  иссякло.
Мне нужен твой рассказ.
     - Рассказ? - сказал Кавинант. - Я не  знаю,  о  чем  рассказывать.  Я
похоронил все в своей памяти.
     А свой роман он сжег - и новый, и первый, свой бестселлер. В них было
столько самодовольства, столько  абсолютной  слепоты  к  угрозам  проказы,
которая скрывалась тайком в засаде и могла неожиданно  появиться  в  любом
физическом или моральном существовании, - и столько неведения относительно
собственной слепоты. Они были падалью - как он сам; как и он сам, годились
только в пламя. Что мог он рассказать теперь?
     Но ему необходимо было двигаться, действовать, выжить. Безусловно, он
знал, что ранее стал  жертвой  сновидений.  Разве  не  узнал  он  этого  в
лепрозории, в гниении и рвоте? Да, да! Выжить! И, тем не менее,  этот  сон
ждал от него силы, ждал, чтобы  он  положил  конец  убийствам,  -  видения
вспыхивали  в  нем,  словно   осколки   зеркала,   в   котором   отражался
потусторонний мир. Джоан, полицейская  машина,  глаза  Друла  цвета  лавы.
Голова закружилась, словно он падал.
     Чтобы   скрыть   свою   внезапную   скорбь,   он    отодвинулся    от
Морестранственника, перешел на нос и встал лицом к северу.
     - Рассказ?-сказал он глухо. В действительности он все-таки знал  одну
историю во всей ее мрачности и пестроте  красок.  Он  быстро  перебрал  их
набор,  пока  не  нашел  одну,   соответствующую   другим   дополнительным
обстоятельствам, о которых необходимо было поведать.
     - Я расскажу тебе один рассказ. Правдивый рассказ.
     Ухватившись  за  край  борта,  он  попытался  справиться   со   своим
головокружением.
     - Это  рассказ  о  шоке  культуры.  Знаешь  ли  ты,  что  такое  "шок
культуры"? - Морестранственник ничего не ответил. - Впрочем, это  неважно.
Я расскажу тебе об этом. Шок культуры -  это  то,  что  происходит,  когда
человека высылают из его собственного мира и помещают в такое  место,  где
предположения, точнее... э... стандарты личности...  настолько  отличаются
от прежних, так что он совершенно не в состоянии  их  понять.  Он  устроен
иначе. Если он... податлив и мягок... Он может притвориться кем-то другим,
пока не попадет обратно в  свой  собственный  мир.  Или  он  может  просто
отступиться и позволить делать с собой все что угодно  -  так  или  иначе.
Иного пути нет.
     Я приведу тебе пример. Пока я был в лепрозории,  доктора  говорили  о
человеке,   прокаженном   подобно   мне.   Отверженном.   Он   представлял
классический случай. Он приехал из  другой  страны,  где  проказа  гораздо
более распространена, - он, должно быть, подхватил ее бациллой еще  будучи
ребенком, а по прошествии многих лет, когда у него уже была  жена  и  трое
детей, он внезапно почувствовал омертвление ступней  ног,  а  затем  начал
слепнуть.
     Ну так вот,  если бы он остался в той стране,  где  родился,  он  был
бы...  Там ведь болезнь более  распространена...  Там это было бы замечено
уже на ранней стадии.  И как только это было бы замечено,  он и его жена и
дети,  и все,  что  ему принадлежало  -  его дом  и его скот,  его близкие
родственники - все они были бы объявлены "нечистыми". Его имущество, дом и
скот были бы сожжены дотла.  А он,  его жена,  дети и близкие родственники
были бы сосланы в отдаленное поселение,  где стали бы жить в жалкой нищете
вместе с другими людьми, страдающими той же болезнью. Он провел бы остаток
своей жизни там безо всякого лечения,  безо всякой надежды  -  в то время,
как отвратительное уродство обезображивало бы его руки,  ноги и лицо  - до
тех пор, пока он,  его жена,  дети и близкие родственники не умерли бы все
от гангрены.
     Как ты считаешь - жестоко это? А теперь  послушай,  что  произошло  с
этим человеком на самом деле. Как только он понял, что у него за  болезнь,
он сразу отправился к своему врачу.  Врач  отправил  его  в  лепрозорий  -
одного, без семьи - и там распространение болезни было приостановлено. Его
лечили, давали лекарства и обучали - в общем, восстанавливали.  Затем  его
послали домой, чтобы он мог жить "нормальной"  жизнью  вместе  с  женой  и
детьми. Как чудесно. И была всего лишь одна проблема. И он не мог  вынести
этого.
     Начать хотя бы с того, что ему начали докучать соседи. О, сначала они
не знали, что он болен, - они понятия не имели, что такое  проказа,  и  не
знали ее признаков, - но местная газета напечатала статью о нем,  так  что
все в городе теперь знали, что он - прокаженный. Они стали  избегать  его,
ненавидели, потому что не знали, как с  ним  теперь  быть.  Затем  у  него
начались  трудности  с  самолечением.  В  стране,  где  он   родился,   не
выпускалось нужных лекарств и не практиковалась лепротерапия, и потому  он
в глубине души верил в действенность этих средств, в то, что  после  того,
как его болезнь была приостановлена, он был вылечен, прощен,  избавлен  от
состояния, худшего, чем состояние медленной смерти. Но увы! Как только  он
перестал заботиться о себе, онемение вновь начало распространяться.  Затем
наступило резкое ухудшение. Внезапно он обнаруживает, что за его спиной  -
пока он утратил бдительность и не был настороже - его  семья  отстранилась
от него. Они отнюдь не хотели делить с ним его беду - куда там. Они хотели
избавиться от него, вернуться к той жизни, которой жили прежде.
     Поэтому они решили вновь упрятать его в лепрозорий.  Но  после  того,
как его посадили в самолет - кстати говоря, самолетов в его родной  стране
тоже не было, - он заперся в туалетной комнате с  таким  чувством,  словно
его лишили наследства и не объяснили причин, и вскрыл вены на запястьях.
     Кавинант с широко раскрытыми глазами  словно  бы  со  стороны  слушал
самого себя. Он бы с радостью заплакал над  судьбой  человека,  о  котором
рассказывал, если бы  это  можно  было  сделать,  не  жертвуя  собственной
защитой. Но он не мог заплакать. Вместо этого он тяжело сглотнул  и  вновь
отдался во власть движущей его инерции.
     - Я расскажу тебе еще кое-что о шоке культуры. В любом мире есть свои
особенные способы покончить с жизнью самоубийством, и гораздо легче  убить
себя каким-нибудь непривычным методом. Я  никогда  не  смог  вскрыть  себе
вены. Я слишком много читал об этом - и слишком много об этом говорил. Эти
"слишком" просто отпечатались во мне. Я бы не мог сделать это как следует.
Но я мог бы  отправиться  в  тот  мир,  куда  ушел  этот  человек,  выпив,
например, чаю с беладонной и не испытывая при этом тошноты. Потому  что  я
недостаточно хорошо знаю об этом.  В  этом  есть  что-то  смутное,  что-то
неясное - поэтому не совсем фатальное.
     Итак, этот бедный человек в туалете  сидел  более  часа,  глядя,  как
кровь стекает в раковину. Он не пытался призвать кого-то на  помощь,  пока
внезапно не осознал, что собирается умереть, хотя он и так уже мертв,  как
если бы накануне выпил чая с беладонной. Тогда он попытался открыть дверь,
но был уже слишком слаб. И он не знал, какую кнопку нажать, чтобы  вызвать
помощь. В конце концов его нашли в гротескной позе с ободранными пальцами,
словно он... Словно он пытался проползти под дверь. Он...
     Кавинант не мог продолжать. Скорбь сдавила  ему  горло,  и  некоторое
время он сидел молча, глядя, как вода с каким-то жалобным звуком  струится
мимо. Он чувствовал себя больным и слишком отчаявшимся, чтобы  выжить;  он
не мог поддаться  этому  соблазну.  Затем  до  его  сознания  дошел  голос
Морестранственника. Великан мягко спросил:
     - Так значит, поэтому ты не любишь рассказывать истории?
     Кавинант вскочил, охваченный внезапной яростью.
     - Эта  ваша  Страна  пытается  убить  меня!  - свирепо прошипел он. -
Она... Вы принуждаете меня к тому, чтобы я покончил с собой! Белое Золото!
Берек! Духи! Вы творите со мной такие вещи, которых я не могу перенести. Я
совсем не такой - я живу в ином мире. Все эти...  Соблазны!  Проклятье!  Я
прокаженный! Неужели вы не понимаете этого?
     Взгляд великана и горящий взгляд  Кавинанта  надолго  встретились,  и
сочувствие в глазах Морестранственника заставило Кавинанта  утихомириться.
Он стоял, вцепившись в край  борта,  в  то  время  как  великан  устало  и
печально смотрел на  него.  Кавинант  увидел,  что  он  его  не  понимает;
"проказа" была словом, которое,  казалось,  не  имело  в  Стране  никакого
смысла.
     - Давай! - сказал Кавинант с  болью  в  голосе.  -  Смейся  на  этим.
Радость в ушах того, кто слушает.
     Однако великан доказал, что он все же понимает  кое-что.  Сунув  руку
под куртку, он вытащил кожаный сверток, развернув который, обнаружил перед
Кавинантом большой кусок тонкой гибкой шкуры.
     - Здесь, - сказал он,  -  ты  увидишь  много  подобного,  прежде  чем
расстанешься со Страной. Это клинго. Великаны завезли его в  Страну  много
лет назад - но я избавлю нас обоих от труда рассказывать, - он оторвал  от
угла шкуры небольшой клочок и отдал его Кавинанту. С обеих  сторон  клочок
оказался липким, но легко передавался из рук в руки, не оставляя при  этом
никаких клейких пятен.
     - Доверься ему. Положи свое  кольцо  на  этот  клочок  и  спрячь  под
одеждой. Никто тогда не будет знать, что у тебя есть талисман Дикой Магии.
     Кавинант тотчас же ухватился за эту идею. Стащив кольцо с пальца,  он
положил его на клочок клинго. То крепко  прилипло:  он  не  мог  стряхнуть
кольцо, однако без труда мог оторвать его. Кивнув самому себе, он  положил
кольцо на кожу, затем расстегнул рубашку и прилепил клинго в центре груди.
Клинго надежно прикрепилось, не  доставляя  при  этом  Кавинанту  никакого
дискомфорта.  Быстро,  словно  стараясь   не   упустить   предоставившуюся
возможность, он застегнул рубашку. К своему удивлению он, казалось,  начал
ощущать вес кольца своим сердцем, но решил не обращать на это внимания.
     Морестранственник  аккуратно  свернул  клинго  и  убрал  сверток  под
куртку. Затем  он  снова  быстро  взглянул  на  Кавинанта.  Тот  попытался
улыбнуться в ответ, но его лицо, казалось, было способно  изображать  лишь
оскал. Наконец он отвернулся и вновь уселся на носу лодки, наблюдая за  ее
ходом и "переваривая" то, что сделал для него Морестранственник.
     Поразмышляв некоторое время, он вспомнил про  каменный  нож  Этиаран.
Нож делал возможным самодисциплину, в которой Кавинант остро нуждался.  Он
перегнулся через борт лодки,  чтобы  увлажнить  лицо,  затем  взял  нож  и
усердно сбрил бакенбарды. Растительности на лице была  уже  восьмидневной,
однако острое, гладкое лезвие выбрило его щеки и шею,  ничуть  не  поранив
его при этом. Но он уже отвык от  подобных  упражнений,  отвык  от  риска;
мысль о возможности пораниться до крови заставила его сердце  затрепетать.
Потом он начал понимать, как срочно ему надо вернуться в свой реальный мир
и восстановить свои навыки прежде, чем он окончательно утратит способность
выживать, будучи прокаженным.
     Позднее  в  этот  день  пошел  дождь,  и  легкая   морось   испещрила
поверхность реки, раздробив отражение неба на  мириады  осколков.  Водяная
пыль, словно из пульверизатора,  орошала  его  лицо,  медленно  стекая  на
одежду, так что наконец ему стало так сыро и  неуютно,  словно  он  промок
насквозь. Но он мирился  с  этим,  впав  в  какое-то  монотонное  забытье,
размышляя о том, что он выиграл и что потерял, спрятав свое кольцо.
     Наконец день пошел на  убыль.  Тьма  возникла  в  воздухе  незаметно,
словно дождь просто стал темнее, и в сумерках Кавинант  и  великан  мрачно
поужинали. Великан был так слаб, что едва мог  бы  самостоятельно  принять
пищу, но с помощью Кавинанта заставил себя неплохо поесть и выпить немного
"глотка алмазов". Затем и тот, и другой вновь замолчали.
     Кавинант был рад наступлению темноты; она избавила его от возможности
видеть всю изможденность великана. Перспектива провести ночь на сыром полу
лодки  вовсе  не  привлекала  его,  и,  скорчившись  у  борта,  мокрый   и
продрогший, он попытался расслабиться и уснуть.
     Через некоторое время Морестранственник стал напевать слабым голосом:

                 Камень и море крепко связаны с жизнью,
                 Они - два неизменных
                 Символа мира:
                 Одно - постоянство в покое,
                 Другое - постоянство в движении,
                 Носители Силы, которая Сохраняет...

     Казалось, он черпал силы в этой песне, с  ее  помощью  безостановочно
передвигая лодку против течения, направляя ее на север, словно не  было  в
мире такой усталости, которая могла бы заставить его поколебаться.
     Наконец дождь прекратился; завеса облаков  медленно  разорвалась.  Но
Кавинант  и  великан  не  нашли  облегчения  в  просветлевшем  небе.   Над
горизонтом,  подобно  кляксе,  поставленной  дьяволом,  стояла   луна   на
поруганном звездном фоне. Она окрасила окружающую местность в цвет  сырого
мяса,  наполнив  все  вокруг  какими-то  странными   исчезающими   формами
малинового цвета, напоминающими призраков  немыслимых  убийств.  От  этого
цвета исходила какая-то  гнилостная  эманация,  словно  Страна  освещалась
неким злом, некой отравой. Песня  великана  стала  пугающе  слабой,  почти
неслышной, и даже сами звезды, казалось, шарахались с  пути,  по  которому
двигалась луна.
     Однако рассвет принес омытый солнечным светом день, не омрачаемый  ни
единым намеком или воспоминанием о мерзком пятне. Когда Кавинант  поднялся
и осмотрелся вокруг, то прямо к северу увидел горы.  Они  простирались  на
восток, где на вершинах самых высоких из них все еще  лежал  снег;  однако