игался и менял место беспрестанно, однако общий рисунок ни на  мгновение
не менялся - ни малейшая брешь не нарушала совершенство формы колеса  даже
на короткий миг  -  и  каждый  огонек  казался  одновременно  и  абсолютно
одиноким, таинственно следующим какому-то своему предназначению,  исполняя
танец, и неотрывной частью целого. Пока они танцевали, свет их  становился
все ярче до тех пор, пока звезды не потускнели на небе, потерявшись  в  их
сиянии, а  ночь  не  отступила  в  стороны,  подобно  отдаленному  зрителю
празднования.
     И красота, и восторг, вызванный танцем, превратили ожидание Кавинанта
в томительную боль.
     Потом в празднестве произошла новая перемена. Кавинант понял это лишь
тогда, когда Этиаран прикоснулась к его руке;  это  прикосновение  привело
его в чувство, и он увидел, что колесо  духов  медленно  наклоняется.  При
этом оно сохраняло свою форму и черная ступица  не  двигалась.  Постепенно
поворачивающееся  колесо  покосилось,  по  мере  того  как  внешние   духи
приближались к зрителям. Вскоре все растущая выпуклость образовала как  бы
перст, указывающий на Кавинанта.
     В  свою  очередь  Кавинант,  казалось,  с  еще  большей  силой   стал
чувствовать их песню - пронизывающий, экстатический напев; серенаду, столь
же страстную, как погребальная панихида,  и  столь  же  бесстрастную,  как
величественное безличное утверждение. Их приближающиеся огоньки  наполнили
его благоговением и очарованием, так что внутренне он весь сжался, потеряв
способность шевелиться. Круг за кругом духи все  приближались  к  нему,  а
Кавинант, положив руки на колени, сидел неподвижно,  с  замершим  в  груди
сердцем, безмолвный перед лицом огненных танцоров.
     Время от времени этот длинный язык, выделившийся из  кольца,  зависал
над ним, и он видел, как каждый огонек  кланялся  ему,  проносясь  мимо  в
своем  чудном  танце.  Затем  край  языка  опустился,  и  движение   танца
замедлилось, словно для того, чтобы дать каждому духу возможность подольше
побыть в обществе Кавинанта. Вскоре огоньки уже крутились  возле  него  на
расстоянии протянутой руки. Затем вытянутая часть  кольца  вспыхнула,  как
будто танцоры пришли к какому-то решению. Ближайший дух двинулся вперед  и
опустился на обручальное кольцо Кавинанта.
     Тот вздрогнул, ожидая, что огонек обожжет его,  но  никакой  боли  не
последовало. Пламя трепетало на кольце, словно на фитиле, и Кавинант начал
слегка улавливать гармонию песни празднования через палец, на котором было
кольцо. Не улетая с кольца, дух танцевал и  подпрыгивал,  словно  мотылек,
пьющий нектар с цветка, и мало-помалу цвет его из  желто-оранжевого  цвета
пламени превращался в серебристо-белый.
     Когда трансформация  завершилась,  дух  вспорхнул,  а  на  его  место
опустился другой. Последовала дальнейшая смена огоньков, каждый из которых
танцевал на его кольце, пока не становился серебристым, и по мере того как
беспокойство Кавинанта исчезало, смена огоньков  происходила  быстрее.  За
короткое время почти  весь  отделившийся  от  кольца  язык  превратился  в
сверкающую белым стайку духов. Каждый новый огонек без промедления садился
на  Белое  Золото  кольца  Кавинанта,  словно  торопясь  достичь   некоего
апофеоза, некой кульминации своего существования.
     Вскоре эмоциональный настрой  Кавинанта  достиг  такого  уровня,  что
сидеть он уже не мог. В волнении он вскочил на ноги, подняв руку с кольцом
так, чтобы духи могли заряжаться на нем светом, не опускаясь вниз.
     Этиаран встала рядом с ним.  Кавинант  не  мог  оторвать  взгляда  от
трансформации, которую каким-то образом сделало возможным его  кольцо,  но
Этиаран смотрела на весь танец.
     То, что она увидела, заставило ее вцепиться ему в руку.
     - Нет! Именем семи! Этого не должно быть!
     Ее крик вывел Кавинанта из оцепенения; он перевел взгляд на чашу.
     То, что он увидел, заставило  его  покачнуться,  словно  от  удара  в
сердце.
     С северо-восточного края чаши в золотистый свет вторгался клин  тьмы,
такой же непроницаемо-черный и не отражающий света,  как  само  порождение
ночи. Этот клин прокладывал себе узкий путь вниз, к танцовщикам, и  сквозь
песнь огней он нес в себе звук,  похожий  на  призрак  окровавленных  ног,
топчущих чистую правду. Упорно, безостановочно он  пробирался  внутрь,  не
нарушая  формации  круга.  В  течение  нескольких  мгновений  острие  тьмы
добралось до танцовщиков и начало пробираться в их середину.
     Кавинант с ужасом увидел, что танец не остановился и даже не замедлил
своего движения. При первом прикосновении клина  песнь  духов  исчезла  из
воздуха, словно с корнем выдранный цветок, не оставив после себя  никакого
звука, кроме шума,  похожего  на  приближающееся  убийство.  Но  танец  не
остановился.   Огоньки   продолжали   вращаться,   словно    не    замечая
происходившего с ними, беззащитные и  доверчивые.  Следуя  по  кругу,  они
оказывались на  дороге  у  черного  клина  и  исчезали,  словно  падали  в
пропасть. Ни одного духа уже не появлялось из этой тьмы.
     Проглатывая каждый соприкасающийся с  ним  огонек,  черный  клин  все
глубже вторгался в празднование.
     - Они все погибнут! - простонала Этиаран. - Они не могут остановиться
- не могут спастись бегством. Они должны исполнить  танец  до  конца.  Все
погибнут - каждый дух, каждый яркий огонек Страны! Этого не  должно  быть!
Помоги им, Кавинант, помоги им!
     Но Кавинант не знал, как помочь. Он был парализован. Зрелище  черного
клина вызвало в нем такую  тошноту,  словно  через  пропасть  онемения  он
наблюдал, как его пальцы пожирает сумасшедший. Его тошнило, он был взбешен
и беспомощен, как если бы слишком  долго  ждал  случая  защитить  себя,  и
теперь у него не было рук, с помощью которых он мог бы  это  сделать.  Нож
Триока выскользнул из его онемевших пальцев и исчез в темноте.
     Как?..
     Несколько мгновений Этиаран яростно теребила его.
     - Кавинант! Спаси их! - кричала она ему в лицо. Потом  повернулась  и
бросилась вниз, в долину, наперерез черной напасти.
     Духи!..
     Ее движение разбило лед ужаса, сковавшего  Кавинанта.  Схватив  посох
Барадакаса, он нырнул под светящийся поток и помчался следом  за  Этиаран,
все  время  пригибаясь,  чтобы  не  загораживать  дорогу  духам.  Безумие,
казалось, придало ему скорости; он поймал Этиаран, когда та  была  уже  на
полпути к центру колеса. Отбросив ее назад,  Кавинант  рванулся  к  клину,
подгоняемый подсознательным убеждением, что он должен добраться до  центра
раньше, чем это сделает тьма.
     Этиаран бросилась следом за ним, крича:
     - Берегись! Это юр-вайлы! Отродья Демонмглы!
     Кавинант едва слышал ее. Все в нем было сейчас подчинено  одному:  во
что бы то ни стало добраться первым до центра танца. Чтобы бежать быстрее,
он немного выпрямился, отклоняя голову в сторону  всякий  раз,  когда  дух
вспыхивал рядом с уровнем его глаз.
     Сделав последний рывок, он ворвался в пустую середину колеса.
     И остановился. Теперь он был достаточно  близко,  чтобы  видеть,  что
клин состоял из высоких, плотно прижатых друг  к  другу  фигур,  настолько
черных, что никакой свет не мог отразиться или заблестеть на их  коже.  По
мере того как беззащитные духи, вращаясь,  оказывались  рядом,  нападающие
проглатывали их.
     Юр-вайлы приближались. Острием  их  клина  служила  одна  фигура,  по
размерам превосходящая другие. Кавинант ясно различил  ее  очертания.  Она
была похожа на вейнхима, только выше и гораздо  отвратительнее  -  длинное
туловище, короткие конечности одинаковой длины,  заостренные  уши,  высоко
поставленные на голове, безглазое лицо, большую  часть  которого  занимали
огромные ноздри.
     Его щелеобразный рот распахивался, словно капкан, всякий  раз,  когда
поблизости пролетал дух. Из чудовищных ноздрей струилась слизь,  стекавшая
по бокам головы. Когда Кавинант оказался с ним лицом к лицу, нос  юр-вайла
сморщился, словно он унюхал новое развлечение, и он издал какой-то хриплый
лай, означавший, видимо, команду для  всех  остальных.  Весь  клин  тотчас
подался вперед.
     Этиаран догнала Кавинанта и крикнула ему прямо в ухо:
     - Твоя рука! Посмотри на свою руку!
     Кавинант рывком поднял вверх  левую  руку.  На  его  кольце  все  еще
находился дух - сияя белым огнем и танцуя, словно в забытьи.
     В следующее мгновение главный юр-вайл ворвался  в  середину  танца  и
остановился. Нападавшие столпились, тесно прижавшись друг к другу плечами,
позади своего вожака. Черные, безобразные и жестокие, они  дружно  пускали
слюни и пожирали беззащитных духов.
     Кавинант содрогнулся,  словно  его  сердце  рассыпалось  в  прах.  Но
Этиаран яростно крикнула:
     - Нет! Надо бить их сейчас!
     Дрожа, Кавинант сделал шаг вперед. Он не имел  представления  о  том,
что должен сделать.
     Первый  юр-вайл  немедленно  взмахнул   длинным   ножом   с   горящим
кроваво-красным лезвием, от  которого  исходила  остужающая  сердце  сила.
Кавинант и Этиаран невольно отступили назад.
     Юр-вайл поднял руку, приготовившись к схватке.
     Повинуясь внезапному импульсу, Кавинант сунул белого, горящего чистым
пламенем духа прямо в морду юр-вайла.  С  рычанием,  в  котором  слышалась
боль, существо отпрыгнуло назад. Внезапная интуиция  овладела  Кавинантом.
Он быстро поднес конец своего посоха к горящему духу. Тотчас посох  словно
расцвел белым цветком яркого пламени, затмившего золото танца и бросившего
вызов силе юр-вайлов. Их лидер снова отступил.
     Но затем он вновь обрел прежнюю решимость. Прыгнув вперед,  он  сунул
прямо в сердцевину белого пламени свой кроваво-красный клинок.
     В центре танца столкнулись две силы. Клинок  юр-вайла  пылал  подобно
жаркой ненависти, а посох сиял так ослепительно, что Кавинант почти ничего
не видел вокруг. Их столкновение вызвало фонтан искр,  словно  сам  воздух
загорелся в крови и грозных молниях.
     Но юр-вайл был мастером своего учения. Его могущество заполнило  чашу
глубоким сыпучим звуком, похожим на треск огромного валуна под  гигантским
прессом. И огонь, зажженный Кавинантом, тотчас потух,  словно  затоптанный
тяжелым каблуком.
     Вырвавшаяся при  этом  сила  швырнула  его  и  Этиаран  на  землю.  С
торжествующим рычанием юр-вайлы приготовились к прыжку, который должен был
стать последним для Этиаран и Кавинанта.
     Кавинант увидел приближающийся красный клинок и съежился,  ощутив  на
себе пелену смерти.
     Но Этиаран успела вскочить на ноги с криком:
     - Меленкурион! Меленкурион абафа!
     По сравнению с мощью юр-вайлов, голос ее звучал слабо,  но  встретила
она их, твердо шагнув навстречу  клинку  предводителя.  На  мгновение  она
отвела его удар.
     Затем  сзади  и  с  запада  от  нее  раздался   вторящий   ей   крик.
Металлический голос, полный ярости, кричал:
     - Меленкурион абафа! Банас милл  банас  ниморил  кабаал!  Меленкурион
абафа! Абафа Ниморам!
     Этот голос стряхнул с Кавинанта  оцепенение  ужаса,  и  он,  шатаясь,
поднялся, чтобы прийти на помощь Этиаран. Но и вместе они не  смогли  дать
отпор юр-вайлу; он снова швырнул их на землю и сразу же прыгнул на них.
     Однако на полпути его остановила какая-то огромная неуклюжая  фигура,
перепрыгнувшая через людей и схватившаяся  с  юр-вайлом.  Мгновение  между
ними  длилась  яростная  борьба.  Затем  пришелец  выхватил   у   юр-вайла
кроваво-красный клинок и вонзил его в сердце черного отродья.
     Дружный рык вырвался из стаи  юр-вайлов.  Кавинант  услышал  какой-то
шум, издаваемый множеством бегущих  маленьких  ног.  Посмотрев  вверх,  он
увидел, как в чашу устремился поток маленьких зверушек: кроликов,  енотов,
ласок, кротов, лис и несколько  собак.  С  молчаливой  решительностью  они
набросились на юр-вайлов.
     Духи тем временем понемногу рассеивались. Пока Этиаран и  Кавинант  с
трудом поднимались с земли, из чаши вылетел последний огонек.
     Но юр-вайлы остались, и их размеры делали  атаку  маленьких  животных
похожей на яростное раздражение. Во внезапно наступившей темноте  стройные
ряды этих существ начали размыкаться, словно свет  прежде  был  для  этого
помехой, удерживая их в тесных рядах. Теперь они разъединились.
     Дюжины клинков, кипящих, будто лава, засверкали в темноте и с ужасным
единством принялись кромсать зверьков.
     Прежде  чем  Кавинант  успел  осознать  все  происходящее,  неуклюжая
фигура, спасшая их, повернулась и прошипела:
     - Бегите! На север, к реке. Я освободил духов.  А  теперь  мы  должны
выиграть время, чтобы дать вам бежать. Скорее!
     - Нет! - задыхаясь, произнесла Этиаран. -  Ты  здесь  один.  Зверьков
мало для такой битвы. Мы должны помочь вам в сражении.
     -  Нас  все  равно  мало,  даже  если  мы  будем  вместе!  -  крикнул
неизвестный ей в ответ. - Разве вы забыли свою задачу? Вы должны добраться
до Лордов! Должны! Друл должен заплатить за это осквернение! Бегите! У вас
мало времени! - С криком "Меленкурион абафа!" он развернулся и  прыгнул  в
гущу сражающихся, раскидывая юр-вайлов своими могучими кулаками.
     Помедлив  еще  мгновение  для  того,  чтобы  поднять  с  земли  посох
Барадакаса, Этиаран бросилась на  север.  И  Кавинант  последовал  за  ней
следом, мчась так, словно за его спиной сверкали клинки  юр-вайлов.  Света
звезд было достаточно, чтобы различать дорогу. Они взбежали по склону,  не
оглядываясь, не заботясь о своих рюкзаках, оставшихся на  месте  битвы,  -
они боялись думать о чем-либо, кроме того, что им необходимо  убежать  как
можно дальше. Оказавшись на краю чаши, они уже  почти  не  слышали  звуков
битвы. И все же они бежали, не останавливаясь, до  тех  пор,  пока  их  не
догнал короткий вскрик, полный боли и уходящей силы.
     При этом звуке Этиаран упала на колени и прижалась лбом к  земле,  не
скрывая отчаянных слез:
     - Он мертв! - стонала она. - Освободившийся мертв! Несчастная Страна!
Все мои дороги ведут к беде, и разрушение постигает все мои начинания. Я с
самого начала накликала на нас беду. Не будет теперь больше  празднований,
и в этом моя вина!
     Подняв лицо к Кавинанту, она произнесла, рыдая:
     - Возьми свой посох и ударь меня, Неверящий!
     Кавинант тупо смотрел ей в глаза, заполненные  болью.  Он  чувствовал
какое-то оцепенение от боли, горя и нерастраченной ярости  и  не  понимал,
почему Этиаран так бичевала себя.  Он  нагнулся  за  посохом,  потом  взял
Этиаран за руку и поднял с земли.
     Оглушенный и опустошенный, он вел ее вперед, в ночь, до тех пор, пока
она не выплакала свою боль и не  смогла  идти  дальше  сама.  Кавинанту  и
самому захотелось  поплакать,  но  за  время  своего  долгого  поединка  с
несчастьем быть прокаженным он забыл, как это делается, и  теперь  он  мог
лишь идти молча вперед. Когда Этиаран взяла себя в руки, он понял, что она
винит его в чем-то. Однако в течение всей бессонной ночи, пока они шли  на
север, он ничего не мог с этим поделать.
 
 
 
                              11. БЕЗДОМНЫЕ 
 
     Постепенно  ночь  стала  задыхаться,  словно  кем-то  придушенная,  и
бесцельно перешла в хмурый день - день, неуверенно  вступавший  на  землю,
словно не знающий, где кончается  рваная  пелена  тьмы  и  где  начинаются
тлеющие угольки света. Низкие тучи, казалось,  были  переполнены  горем  -
отяжелели и набухли от скопившейся скорби - и,  тем  не  менее,  они  были
бесплодны, не способны дать дождя, словно воздух слишком  сильно  сожалел,
чтобы заплакать. Сквозь этот рассвет неверной и тяжелой поступью двигались
Этиаран и Кавинант, как осколки разбитой погребальной песни.
     Наступивший день не принес с  собой  никакой  перемены  для  них,  не
изменил пути, по которому они безбоязненно  -  поскольку  вся  способность
бояться уже израсходовалась - шли на север. День и ночь были не  что  иное
как маскировка, пестрая одежда для неизменной тени сердца Страны.  Они  не
могли знать, сколько вреда нанесено этому сердцу. Они могли судить об этом
лишь по своему собственному сердцу - и в течение всей долгой мрачной  ночи
и последовавшего за осквернением празднования дня  они  шли,  преследуемые
увиденным и невосприимчивые ни к чему другому, словно даже голод, жажда  и
усталость перестали для них существовать.
     Этой ночью их плоть  дошла  до  крайней  степени  измождения,  и  они
забылись тяжелым сном, будучи более не в силах даже бояться  погони.  Пока
они спали, напряжение в небе несколько разрядилось. Голубая молния  словно
цепом ударила по горам; заворчал, будто выражая  долго  подавляемую  боль,
гром. Когда путники проснулись, солнце стояло над ними, а их  одежда  была
вымочена ночным дождем. Но солнце и утро не в состоянии были  залечить  их
израненную память. Они поднялись,  шатаясь,  на  ноги,  как  трупы,  поели
алианты, выпили воды из источника и пошли дальше, двигаясь так, словно  их
охватило трупное окоченение.
     И все-таки время,  алианта  и  воздух  Анделейна  мало-помалу  начали
воскрешать в них людей. Усталый мозг Кавинанта постепенно  стал  работать;
сковывающий  ужас  кровопролития  начал  отступать,  уступая  место  более
привычной, заурядной боли. Он все  еще  слышал  крик  Этиаран:  "Кавинант,
помоги им!". И этот крик заставлял его кровь холодеть от бессилия.
     "Духи! Духи!" - внутренне стонал он где-то глубоко в подсознании. Они
были так прекрасны, а он был так беспомощен, чтобы спасти их.
     И все-таки Этиаран считала, что он был в  состоянии  спасти  их;  она
ожидала, что он применит какую-то силу - так же, как Лена, Барадакас и все
остальные, кого он встречал на своем пути. Они видели в нем  возрожденного
Берека Полурукого, повелителя Дикой Магии.
     У тебя есть сила, сказал ему Презренный, но ты  никогда  не  узнаешь,
как ею распоряжаться. И он действительно не знал. Откуда  ему  знать  это?
Что общего у него с магией или даже со снами?
     И все же духи проявили почтение к его  кольцу,  словно  почувствовали
его утраченную человеческую природу. Оно изменяло их.
     Через некоторое время он сказал, вернее - подумал вслух:
     - Если бы я мог, я бы спас их.
     - У тебя есть сила. - Голос Этиаран был лишен всяких эмоций: ровный и
бесстрастный, он словно бы утратил способность выражать горе или гнев.
     - Какая сила? - с болью в голосе спросил Кавинант.
     - А для чего же ты носишь Белое Золото?
     - Это просто  кольцо.  Я  ношу  его...  Я  ношу  его  потому,  что  я
прокаженный. Я ничего не знаю ни о какой силе.
     Этиаран не смотрела на него.
     - Я не могу в это поверить. Ты закрыт для меня.
     При этих ее словах ему захотелось протестовать, схватить ее за  плечи
и крикнуть ей в лицо: "Закрыт? Смотри - смотри на меня! Я не Берек!  Я  не
герой. Я слишком болен для этого". Но ему не хватало силы. Он был чересчур
тяжело ранен - как своим бессилием, так и невозможным требованием Этиаран.
     Как?
     Духи!
     Как могло такое случиться со мной?
     Несколько секунд он вздыхал над этим вопросом.  Потом  он  решил  про
себя: "Я должен был знать..."
     Он должен был услышать угрозу для себя  в  песне  Этиаран  о  Береке,
увидеть ее в Анделейне,  почувствовать  в  перемене,  произошедшей  с  его
ботинками. Но он был глух, слеп, нем. Движение вперед так  захватило  его,
он так стремился убежать от одного безумия, что  не  обратил  внимания  на
другое безумие, к которому вела тропа его сна. Этот сон хотел  сделать  из
него героя, спасителя; и таким образом он соблазнял его, гнал  вперед  все
быстрее и быстрее, так, чтобы у него не оставалось времени позаботиться  о
себе; чтобы он рисковал своей жизнью ради духов Страны, ради иллюзий.  При
этом единственная разница между Этиаран и Лордом Фаулом заключалась в том,
что Презренный желал ему неудачи во всем этом.
     Ты никогда не узнаешь, как ею распоряжаться. Конечно, он  никогда  не
узнает. Под гнетом слабости в нем постепенно росла волна гнева. Ему снился
сон - это было ответом