ым, заманчивым светом - сродни зыбкому, но соблазнительному мираклю.
     Невысокий, плотный, лысоватый, господин бургомистр не был героем, не выглядел героем и не желал становиться героем. Власти в городе, достатка в доме и уважения горожан вполне достаточно для добропорядочного человека. Когда-то, лет этак сорок назад, жизнерадостный юный Петер, сын оружейного мастера Файля и его супруги госпожи Хельги, был иным - он мечтал о возможности не только изготавливать отличные клинки, но и лично пустить такой клинок в дело, приобщившись к одной из пограничных войн Империи. Разумеется, со славой и немалой выгодой.
     Тогда и приключилось событие, на благоприятнейшие последствия которого теперь всерьез надеялся пожилой бургомистр. Недаром он ждал годы, не доверяя сведения канцелярии короны: нередко письма и прошения подданных Гизельгера исчезали в недрах канцелярии столь же бесследно, как пропадают смачно проглоченные болотом путники.
     Впрочем, если не кривить душой, когда-то драгоценные сведения и не казались господину Файлю столь уж важными, он почти забыл о них. Теперь - другое дело. Теперь - самое то...
     Сорок лет назад пятнадцатилетний непутевый Петер беззаботно проводил в холмах один их летних воскресных вечеров, отправившись туда, как только закончилась обязательная церковная служба. Он любил холмы. Блестела озерная вода под неяркими вечерними лучами, сплошной кустарник скрывал пологие склоны, примыкавшие к озеру. Особенно густыми были заросли в ложбине между двумя холмами. В кустах что-то возилось, подросток раздвинул ветви - в сторону метнулась птица - птенец перепелки, отставший от выводка. Добыча ловко увернулась, брошенный камень бесполезно улетел в бурьян, птенец ловко шмыгнул в траву. Одежда цеплялась за ветви, и сын оружейника, утыканный колючками шиповника и обожженный крапивой, с трудом продирался сквозь кусты.
     В конце концов башмак Файля зацепился за какую-то колдобину, и незадачливый птицелов упал, взметнув серое облако легкого цветочного пуха. Птенец скрылся в траве и затих. Юный оружейник попытался освободить ногу, отгреб в сторону почву вместе со слоем листвы, толстыми червяками, жирными перепутанными корнями и обнаружил дырку в земле.
     Не то чтобы подобные отверстия в земле были чем-то удивительны. Там, на противоположной стороне Эвельси, в крутом каменистом склоне, имелась настоящая просторная пещера, пещера с недоброй славой, о которой любили поговорить длинными зимними вечерами. В пещере, по старому варианту легенды, обитали горячащие воображение бесы, а по новому - останавливались для дележа добычи бродячие альвисы.
     Но это узкое отверстие открылось прямо под ногами, низко, в ложбине между холмов. Петер, обломав ногти, расширил дырку, поджег ветку огнивом, просунул руку с импровизированным факелом внутрь и попробовал оглядеть находку.
     Это была не пещера, а глубокий - не видно дна - колодец, который угрюмо уходил в таинственную темноту. Глубже чем на восемь локтей под поверхностью земли лежит ад - так учила святая церковь, а в ад, как известно, никто не торопится по доброй воле, Файль благоразумно отступил. Впрочем, в колодце все равно не было ступеней - по такой крутизне не спуститься, не подняться никому, исключение мог составить разве что бесплотный дух зла. Петер замаскировал отверстие ветвями и не стал болтать о находке.
     Теперь старое полузабытое приключение юности могло обернуться немалой выгодой, но и грозило немалым риском.
     О том, что альвисы живут где-то под холмами, знали все. Знал об этом и Файль - и тогда знал, и теперь: пропадал скот, исчезали одинокие путники. Впрочем, на Фробург разбойники не нападали - на штурм хорошо укрепленного города им явно не хватало ни сил, ни мужества.
     Господин Петер Файль, бургомистр, напрочь потерявший за прошедшие годы тягу к прогулкам в холмах, не считал нужным отряжать городских арбалетчиков в карательные походы - разыскивать вход в подземный ад представлялось весьма неблагоразумным деянием, коль скоро сама преисподняя не особенно беспокоит добрых горожан. Не держали охрану и у подозрительных пещер - однажды городской магистрат на свою беду все же решился на этот шаг.
     Стража у ?недоброй? пещеры за несколько месяцев не увидела и тени альвиса, ничего, кроме голых каменных стен. Скучающие солдаты через несколько недель уже неистово резались в кости под сводами этой же пещеры, через пару месяцев крепкие башмаки городских шлюх протоптали туда сухую широкую тропу, а отправку в охранение арбалетчики дружно называли ?съездить в столицу?. Особенно восторгался административной идеей магистратов негласный цех воров и нищебродов - стража на улицах Фробурга заметно поредела.
     Запоздало спохватившись, господин Файль твердой рукой прекратил соблазн. Охранный отряд сняли и приставили к полезному делу внутри городских стен, а дальняя пещера осталась мирно зарастать шиповником и крапивой.
     Прошли годы - кто бы мог подумать, что так все обернется? Теперь бургомистр лишь пожимал тучными плечами. Впрочем, погибшие в нежданно начавшейся войне с альвисами города стояли довольно далеко от Фробурга.
     Головная боль императора и канцелярии короны открывала городу и господину бургомистру возможность... Чего возможность? Потерять покой и благосостояние, коль скоро война придет сюда? Или, может быть, сохранить жизнь и имущество, раз уж военная сила Церена соберется здесь? Купить городу еще большее благоволение императора за тайные сведения? Получить лично для себя, Петера Файля, награду за преданность? Или, может быть, честно и без задних мыслей выполнить долг перед Империей, которой, как ни крути, обязан город своим процветанием?
     Впрочем, жребий уже брошен, и не в силах господина Файля помешать ослиным скачкам истории. Но долго, очень долго не мог этой ночью заснуть почтенный бургомистр Фробурга...
     - Государь, насколько все же я могу пойти навстречу требованиям уэстеров? - Билвиц принимал последние наставления, почтительно стоя перед императором.
     - В отношении компенсации их расходов на помощь - на любые требования... в разумных пределах, друг мой. Ты сам знаешь разумные пределы, за что я тебя и люблю. В отношении спорных территорий - нет, ни лоскутка, этот пирог не для их гнилых зубов. Но и не отказывай окончательно, выиграй время, пока разберешься, что за дела там происходят. Я не буду учить тебя, ты хитер, как старый лис, Билвиц, используй свои возможности и своих людей. Возьми почтовых голубей, отсылай все новости немедленно. Мне не нравятся признания, вырванные у той пары Отрицающих. Мне не нравится подозрительная возня в баронствах западных окраин, близких к Уэстоку. И помни - для нас очень важна помощь уэстеров в войне с альвисами, но в конце концов Империя может обойтись и без нее.
     - Государь, вы решили-таки использовать то, о чем рассказал вам этот боязливый бургомистр?
     - Мой верноподданный бургомистр, Билвиц... - Император укоризненно улыбнулся. - То, что он поведал, довольно интересно. Смотри сюда... Вот тут, на карте... Разными красками окрашены места, в которых более-менее часто случались нападения за последние несколько лет. Красным цветом - четыре погибших города. Ты ничего не замечаешь?..
     - Почти правильный круг. Вокруг Фробурга более-менее спокойно. Чем дальше, тем чаще стычки, больше убитых...
     - А тем не менее здесь есть пещеры, должны быть и альвисы. Должны быть, но их почти не видно и не слышно. За последние три года - ни одного убитого солдата в гарнизоне, всего несколько ограблений довольно темного происхождения. Ты понимаешь?
     - Если бы я хотел спрятать то, что важнее всего, я бы положил это нечто на видное место, как безобидный предмет, и больше не трогал, мой император.
     - Ты прав и понял правильно. Здесь их гнездо. Доказательств нет, но мы оба - оба! - чувствуем, что это так. Мне понадобится четыре-пять месяцев, чтобы предположения стали уверенностью. Тогда начнется наша война. А пока - разреши для меня вопрос с уэстерами, старый друг. Отсутствие вестей - хорошие вести, если дело обернется плохо - воспользуйся голубиной почтой. И запомни, не записывая...
     Император медленно перечислил имена - те самые, которые не доверяют бумаге. Советник молча слушал.

Глава 6

ПОЛЕ КАМНЕЙ

     (Империя, Пещеры, осень 6999 года от Сотворения Мира)
     Нора Виттенштайн как следует поплакала, потом заснула, а когда проснулась, не сумела понять, сколько же времени прошло - мешало отсутствие дневного света.
     Она осторожно осмотрелась, комната оставалась пустой, но в ней оказалось два выхода, один, прикрытый занавесью из пестрой грубой льняной ткани, был тем самым, которым пользовался альвис, второй, узкий лаз, скрывался за прикрепленной к стене плетенной из камыша циновкой. Нора отодвинула препятствие и осторожно заглянула в отверстие. В пещерной темноте горел очаг, дым от него поднимался вверх по трубе, сделанной из глиняных кирпичей и переходящей в каменный дымоход, который, в свою очередь, исчезал в скальном потолке.
     Алиенора тихо проскользнула в дверь, и ее тут же остановил резкий окрик. Девушка обернулась - источником крика оказался странного вида старик. Его неровные седые волосы, видимо, были просто обрезаны ножом, темную сухую кожу на круглом, одутловатом безбородом лице прорезали бесчисленные морщины, круглые заплывшие глаза глядели упрямо и злобно.
     У твари не было кисти правой руки. Сделав обрубком руки неопределенный жест, который можно было истолковать как приглашение садиться на плетеную подстилку, старик изрек нечто, оказавшееся фразой на исковерканном имперском языке:
     - Сатись. Пить хотчешь?
     Потом ловко, одной рукой извлек откуда-то вторую кружку, наполнил ее молочно-белой жидкостью из аккуратного кувшинчика и подал ее Норе. Непрозрачная жидкость ничем не пахла. Нора попробовала сделать вид, что отхлебнула, слегка смочила жидкостью губы. Бесцветные глаза старика заметили ее маневр, лицо сморщилось в злой гримасе, обнажились прекрасно сохранившиеся острые зубы. Растерявшись, она зажмурилась и сделала большой глоток. То, что на вид было так похоже на молоко, на вкус напоминало нечто среднее между жидким огнем и простоквашей - сочетание омерзительное. Глядя на кашляющую девицу, старик хрипло захохотал, будто пролаял, и показал еще один образец высокого имперского слога:
     - Мой сын место полесных весчей таскат сюда клупых бап.
     Он был зол и раздражен и доволен подвернувшимся развлечением. На этот раз Нора лучше уловила смысл сказанного, встала и поспешно вышла обратно в первую комнату, оставив мерзкого старика наслаждаться выпивкой в одиночестве.
     Странно, за ней никто не следил и никто не помешал ей откинуть пестрый тканый полог и выйти наружу. Там оказался коридор: неровные стены, угловатый излом камня над головой и тесная тропинка под ногами. В ?коридоре? стояла бы кромешная тьма, не проникай туда свет из ?комнаты?. Норе пришлось вернуться обратно за лампой. Ход был очень странным, не похожим на обычные, естественные пещеры, все-таки относительно ровный пол, наверняка обработанные рукой каменотеса стены. Стены терялись в темноте, потолок, как оказалось, совсем не был низким. Дочь Виттенштайнов никогда не задумывалась, как возводят стены бургов, прокладывают прочные дороги, какими трудами поднимают стены столичных храмов.
     Но тут она поневоле прикинула, сколько усилий потрачено на то, чтобы высечь в камне такой длинный проход. Получилось - очень, очень много.
     По обеим сторонам коридора на неравном расстоянии друг от друга были устроены неправильной формы проходы, занавешенные изнутри плетенными из камыша циновками или грубой тканью. Девушка осторожно отодвинула одну из циновок, за ней открылась комната, почти такая же, как та, из которой вышла сама Нора. Неровные каменные стены, неправильной формы потолок, рухлядь на полу, глиняная посуда. В углу комнаты что-то притулилось, то ли груда тряпья, то ли скорчившаяся фигура, фигура чуть шевельнулась, когда на нее упал свет - это была женщина лет тридцати, очень худая и изможденная, спутанные грязные волосы наполовину скрывали лицо. Женщина сидела на корточках, уперев подбородок в стиснутые поверх колен руки, и смотрела неподвижными глазами в темный угол. Алиенора ощутила инстинктивное родство людей, погруженных в несчастье, и осторожно дотронулась до плеча незнакомки:
     - Ты кто?
     Женщина подняла на нее расширенные безумием глаза, зрачки сузились, взгляд стал более осмысленным, и незнакомка, пружинисто распрямившись, куницей бросилась на девушку, стараясь ухватить ее за шею. Женщина что-то кричала на непонятном языке, в ее словах билась боль и ненависть. Нора вырвалась, оставив клок волос в чужих цепких пальцах, выскочила в коридор и бросилась обратно - туда, где взяла лампу. К счастью, лампа не разбилась, и в слабом свете было заметно, что странная женщина не пытается пуститься вдогонку.
     Прежняя комната оказалась уже занятой - в углу сидели двое детей, мальчик лет восьми и трехлетняя девочка. Мальчишка был черноволос и чем-то походил на альвиса, которого Нора совсем недавно пыталась победить в честном бою. Девочка с потоком волос морковного цвета держала за ошейник и гладила любимую собаку Виттенштайнов - Мышку. Наверное, девчонка сделалась бы вороватой конопатой дрянью, если бы жила на солнце, подумала Нора. Но малышка казалась очень бледной, худенькой и смотрела испуганно. Кожа на тонкой детской руке, вцепившейся в серебряный ошейник, была белой почти до синевы. Такса, узнав хозяйку, одобрительно взвизгнула, перевернулась на толстый бок и завиляла хлыстиком хвоста.
     - Эге. Девица Нора, похоже, проиграла битву с Иланой.
     Нора резко обернулась, за спиной обнаружился ее главный враг, тот самый альвис-оскорбитель.
     - Не лезь к ней, понятно? Вообще туда не ходи. Илана не в себе. Она тебя порвет на части, чужачка, а я не собираюсь повсюду ходить за девицей Норой и спасать ее от заслуженной трепки после каждой устроенной глупости.
     Обстоятельства не располагали к продолжению словесной битвы - дочь Виттенштайнов решила, что ради истины стоит проигнорировать наглость негодяя.
     - А что случилось с Иланой?
     - Тебе все еще не ясно? Илана сумасшедшая.
     - Почему?
     - То, что твои братья там, наверху, сделали с ее родными, вполне достаточная причина. Если ты так любопытна - их сожгли. На медленном огне.
     Альвис повернулся, чтобы уйти.
     - Подожди!
     - Чего тебе еще надо? Ты не у себя в поместье, девица.
     - Как тебя зовут?
     - Дайгал.
     - Как долго я пробуду в этих подземельях, Дайгал?
     - Что, не нравится? - альвис обернулся, уходя. - Мы проводим здесь всю свою жизнь.

***

     ?...А поставленного перед лицом священного трибунала следует вопрошать трижды - верует ли он в Создателя нашего и святых. Ежели обвиняемый не верует, его следует судить как отступника, верует - как извратителя?.
     (Брат Руис. ?Руководство страждущему инквизитору?)

     Теплым днем ласковой ранней осени жители Эберталя собрались на обширном пастбищном пустыре близ городской стены, чтобы увидеть зрелище, ставшее в последние годы не таким уж редким, но еще не вполне им прискучившее. Праздник устраивала инквизиция.
     Наименее занимательной разновидностью подобного зрелища считалось торжественное отречение от сатаны старух-колдуний, пойманных на порче скота и тому подобных прегрешениях. Старухи, как правило, охотно отрекались и отделывались надеванием позорного балахона и чтением внушительного списка молитв, которые по неграмотности приходилось твердить вслед за измученным священником трибунала - перечницы дьявола нередко глуховаты.
     Заметное оживление у зрителей вызывала публичная экзекуция авторов сатирических виршей, нецеломудренно прикоснувшихся к легендам о праведницах и мученицах Империи. Писаки терпели тщательную порку с мужеством, прямо пропорциональным поэтическому дару, а крамольные рукописи продавались потом из-под полы по утроенной цене.
     На этом символические наказания заканчивались. За повторное отступничество полагался костер, поэтому более всего страдали несчастные, которые ради заработка стойко промышляли магическими афродизиаками на заказ: пышнотелая ведьма-алхимичка, на костре, в широченной покаянной робе, сплошь покрытой стилизованными изображениями вызванных ею прегрешений, по замыслу святых отцов являла собою чрезвычайно поучительный символ.
     Случалось, казнили родовитого, просвещенного поклонника Сатаны. Таких просто боялись, и страх уничтожал самую возможность сочувствия.
     В тот день предстояло зрелище пятого рода, и люди, удобно и без лишней толчеи расположившиеся на просторном пастбище, деловито переговаривались.
     - А почему жгут, а не вешают?
     - Дурак, если бы они были заговорщики из знатных, им бы головы срубили, если бы бандиты-разбойники - повесили, фальшивомонетчики - сварили в масле, а с альвисами что еще делать, если не жечь?
     - А разве они не бандиты?
     - Бандиты, конечно, но не совсем. Вот Мартин, брат жены моего дядюшки, - настоящий был бандит, правильный. Двадцать душ погубил, но под землю не спускался, с дьяволом не знался и десятую часть добычи в церковную кружку опускал. Во всяком правильном бандите своя малая правда имеется. Правда, когда Мартина поймали, не помог ему святой Никлаус, все равно повесили.
     - А альвисы в бога не верят...
     - У них вместо бога дьявол! Говорят, они трупы своих жрут!
     - Нет, они нас жрут!
     - Твои мозги, похоже, уже сожрали.
     - Иди ты... в пещеру.
     - Сам туда проваливай.
     Звуки ссоры заглушила крикливая торговка свежими булочками. Наконец, подъехала открытая повозка с осужденными - в сопровождении конной стражи, под надзором секретаря трибунала в аккуратной маленькой двуколке. Приговоренные разочаровали - бледные, покалеченные, оборванные, они едва держались на ногах.
     - Ну и чучела.
     - Может, что-нибудь интересное покричат, пока их жечь будут. Вот два года назад колдуна жгли, так он на костре о конце мира пророчествовал.
     - Они нашего языка не знают.
     - Глупости.
     Повозка накренилась, ткнувшись о камень, и встала. Стража оттеснила пропащую четверку к столбам. Казнимых огнем обычно приковывали цепью, что и было немедленно проделано. Подмастерья мэтра-исполнителя подвинули поближе вязанки хвороста, на топливо брызнули жидкого масла.
     - А почему им священника из обители для исповеди не прислали?
     - Ты добряк, а все же тупая голова. Если бы им священники были нужны, так это были бы не альвисы, а просто бандиты, их бы повесили, а не сожгли.
     - Так что, если разбойник в храм ходить перестанет - он альвисом станет?
     - Эй-эй! Молчи. Ишь, чего удумал, длинноязыкий! А ты тоже хорош - соблазняешь мужа моего на греховные слова...
     - Тебе везде сугубые грехи мерещатся, Марта. С чего бы это? Эге.
     Марта густо покраснела.
     Казнь не начиналась - опаздывал император. Разговоры перешли в сумбурные выкрики, толпа теряла терпение. Преступники безмолвно ждали - двое в полубессознательном состоянии почти повисли на цепях, двое других, придерживаемые железом, переминались у столбов, опустив головы.
     Один из них поднял помеченное свежим синяком круглое лицо и что-то негромко сказал соседу. Расстояние от столба до столба позволило приговоренным обменяться несколькими фразами. Если бы жители Эберталя понимали чужое наречие, они бы услышали следующее:
     - Что ты сказал этим отступникам в черных масках, брат? Тем, что знают наш язык?
     - Ничего.
     - А те двое?
     - Они мало знали.
     - Значит, сказали.
     - Они долго молчали, у каждого есть предел терпения. Осуждаешь?
     - Скоро это все кончится?
     - Не знаю. Наверное, ждут своего вождя. Потерпи еще немного. И прощай.
     - Прощай, брат. Легкой тебе дороги за последнюю черту.
     Подъехала карета Гизельгера - массивный закрытый экипаж, запряженный шестеркой белых лошадей.
     Глашатай читал приговор, голос гас на обширном, распахнутом навстречу небу пространстве, половина слов потерялась.
     - ...вступив