корили свой ход, неотвратимо стремясь к ожидаемой скверной развязке и порождая новую волну слухов. Большая часть гарнизона Виттенштайнов покинула замок, сложив с себя ставшее опасным бремя верности. Подспудный страх перед инквизицией сделал свое дело, оказавшись сильнее открытых угроз, осады, клинков, стрел и приказов. Тильверт фон Виттенштайн метался, тщетно пытаясь остановить людей. Хозяйка не удерживала беглецов. Кто-то удалился молча, опустив глаза, двое-трое отказались от причитающейся за последнее время платы. Чаще уходили с высоко поднятой головой. Солдат, который некогда без шлема караулил на стене, сейчас вполголоса поносил хозяйку, называя ее ведьмой. Когда Виттенштайны после бескровного боя с инквизитором оценили потери, в гарнизоне обнаружилось всего пятеро оставшихся солдат, служивших еще покойному отцу Алиеноры. Все это как нельзя более устраивало ставших неразлучными фон Фирхофа и фон Тассельгорна. А пока эта пара героев настороженно бездействовала по соседству, под кровом гостеприимного поневоле Мартина...
     Однако даже доверенные лица Гагена, по прозвищу Капеллан-Придира, не силах предусмотреть все, и к вечеру того же дня дело повернулось неожиданным и неприятным для слуг Империи образом. Сначала на горизонте, на уже просохшей после грозы дороге, как всегда, показалось облачко пыли, потом оно превратилось в хорошо вооруженный отряд. Всадники, покрытые густым слоем дорожного праха, исчезли в воротах замка, решетка немедленно опустилась, мост был поднят, на шпиле взвился родовой вымпел Виттенштайнов, и старинная крепость неукротимых баронов вновь замкнулась в мрачной неприступности.
     После того, как вновь прибывшие очистились от пыли, их командир оказался уже знакомым нам Дайгалом, а прочие очень походили на вольных альвисов. Новоявленные защитники замка, затворив ворота, принялись обсуждать положение дел, которое, впрочем, все равно оставалось незавидным. Борьба кучки людей с Империей могла кончиться единственным образом, и все мыслимые усилия обещали лишь слегка отодвинуть гибельный финал...
     Когда два дня спустя резиденцию Виттенштайнов вновь посетил ?скромный ученый Людвиг?, его приняли. По крайней мере, внутрь ?богослова? пропустили безо всяких препятствий.
     - Хвала святому Иоанну! Рад видеть вас в добром здравии, благородная дама.
     - Я не желаю вам нездравия, но видеть вас совсем не рада.
     - Приму это к сведению! Верные слуги Господа и Империи не должны предаваться суетным обидам. Поэтому обратимся-ка лучше к нашему делу. У вас было время на размышление, благородная дама. Вы хорошо подумали? Теперь я жду вашего ответа.
     - Мне нечего сказать вам, никто из моих людей не склонялся ко злу. Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
     - Понятно. Однако обращение со злом и его носителями, знаете ли, требует некоторой практики и даже, я не побоюсь этого слова, является своего рода наукой и искусством одновременно. У вас нет этого умения, баронесса. Почему бы вам не обратиться за опытом и помощью к человеку более опытному... ко мне, например?
     Людвиг не без тайного удовольствия отметил, что его прекрасная собеседница едва сдержала готовый взметнуться снопом жалящих искр гнев.
     - Искренне верующему в высшую защиту не нужна эта ваша наука!
     - А я бы на вашем месте не зарекался, знаете ли, судьба может повернуться по-всякому... Вы верите в высшее добро?
     - Верю!
     - Тогда почему вы не хотите помочь тем, кто борется с высшим, абсолютным злом?
     - Абсолютным злом? Какое абсолютное зло вы нашли здесь? Мы не творили черной мессы, не призывали дьявола, не вершили запретной магии. Вы не со злом сражаетесь, доблестный, а служите благам и властям бренного мира. Рыцарь фон Фирхоф... словами о высшем зле вы прикрываете собственные подлости!
     Людвиг внутренне ахнул, на мгновение испытав нечто вроде восхищения, смешанного со снисходительной иронией. Того, что мимоходом, желая лишь уязвить собеседника побольнее, сказала Алиенора фон Виттенштайн, вполне достаточно для обвинения в оскорблении величества. Она женщина, и она безрассудна. Но не глупа. Уже около двухсот лет, с тех пор, как светская и духовная власть слились в Империи воедино, ?псы Господа? рьяно защищают интересы правителя земного.
     Фон Фирхоф постарался принять подобающий случаю мрачный вид, моментально подавив улыбку.
     - Итак, вы отказываетесь?
     - Приходится. Мне нечего рассказать вам.
     - Тогда мне тем более нечего здесь делать. Но перед тем как я уйду, послушайте одну историю.
     Людвиг, почувствовав легкий толчок опасности, отошел к окну и устроился так, чтобы без труда наблюдать за комнатой.
     - В одном баронстве, название которого для нас не имеет никакого значения, жил человек. Заметьте, отличающийся изрядными способностями и не обделенный ни природой, ни судьбой. Назовем его для краткости - Адальберт. Как многие хорошо образованные люди, этот Адальберт оказался не чужд желанию оставить после себя некую толику испачканного пергамента, а попросту говоря, отдал дань сочинительству, написал несколько занимательных песенок и хронику жизни тамошнего сеньора...
     Ощущение опасности усилилось. Людвиг окинул взглядом комнату. Кажется, по-прежнему никого, кроме него и хозяйки.
     - ...Сеньор Адальберта, к слову сказать, грамотный не в большей степени, чем его собственный рыцарский конь, по непонятному капризу захотел иметь письменную историю собственного рода и приказал ученому вассалу эту историю написать. Адальберт с охотой принялся за работу, однако вскоре столкнулся с прискорбным отсутствием исторических сведений. Попробуй живописать подвиги какого-нибудь захолустного владетеля, если и память-то о них давным-давно исчезла! Адальберт, впрочем, ничуть не смущался, возмещая нехватку правдивости игрой воображения. Он описывал лица и убранство, одежды, оружие и прекрасных коней, создавая удивительную историю, которая росла день ото дня...
     Людвигу показалась, что занавесь в глубине комнаты слегка шевельнулась. Ветерок проник сквозь неплотно прикрытые свинцовые рамы?
     - ...Однажды в галерее замка, отведенной для изображений предков барона, Адальберт увидел статую. Лицо и одежда ее в точности соответствовали описанным в хронике, но главным было не это. Ужас поразил сочинителя в тот момент, когда он понял, что истукан ранее не существовал! Однако статуя стояла крепко и казалась совсем не новой, напротив, мрамор ее чуть потрескался, а работа выдавала резец ваятеля прежних времен. Адальберт придавил свой страх и промолчал, слуги, гости, сам барон не заметили ничего, искренне считая, что скульптура стоит на своем месте давным-давно.
     Людвиг посмотрел на хозяйку дома. Она забыла обо всем, поглощенная рассказом, на лице играло то неопределенное выражение, которое присуще людям, колеблющимся на грани интуитивного раскрытия тайны.
     - ...Адальберт отложил в сторону перо, тогда ему казалось, что навсегда, даже хотел сжечь написанное, но не смог... Стойкости этого человека хватило ненадолго, странные истории, которые писала его рука, казались ему более правдивыми, чем сама правда, а сила, побуждающая его измышлять, оказалась непреодолимой. Он обратился к священнику, но ни молитвы, ни святая вода не помогали. И тогда Адальберт, перестав противиться таинственному зову, начал описывать все, что приходило ему в голову. Он создавал обольстительных женщин - они являлись ему во плоти. Свитки мудрости, золото, драгоценности, диковинки со всего света - все было доступно сочинителю, но, получив свой удивительный дар, этот человек утратил способность радоваться вещам, которых вожделеет сердце обыкновенного человека. Ни золото, ни любовь его не привлекали, и тоска овладела ученым. Волшебный дар показался жестокой шуткой неизвестных сил, и Адальберт попытался обмануть предназначение. Он с трудом дожидался вечера и описывал прошедший день, связывая случай и предопределенность цепью уже свершившегося. Однако не раз ему случалось забываться, повествуя о том, что еще не произошло. В рассказ вплетались истории других людей, баронов и горожан, властителей и простолюдинов. В конце концов, Адальберт перестал различать, описывает ли он историю мира или создает ее. Так он стал Адальбертом Хронистом...
     Людвиг перевел дыхание. Теперь инстинкт просто кричал ему об опасности. Казалось, в комнате сгустились сумерки. По углам трепетали причудливые тени.
     - К счастью для всех нас, возможности человека ограничены и не в силах он переделать всю историю мира. Адальберт превратился в неуловимого скитальца, скрываясь от земных властителей, которые не прочь заполучить Хрониста в свои руки - это ценный приз для тех, кто жаждет могущества. Возможно, Адальберт, сам того не заметив, попросту переступил Грань, ушел в иной мир, отличный как от рая, так и от ада. Инквизиция Церена несколько лет безуспешно ищет его. Но реальны ли эти бесплодные поиски или они описаны самим Адальбертом?
     Людвиг хладнокровно отметил, что Виттенштайн уже находится на грани транса, как Алиенора вдруг встрепенулась, наполовину сбросив с себя липкую паутину магического рассказа.
     - Как странно... Так мы, вы и я, - реальны или только куклы в руках безумного повествователя? Моя жизнь - лишь чей-то вымысел? - Алиенора поежилась, как будто в летнее тепло проникло дуновение зимней стужи. - Впрочем, неважно! Этого не может быть, это не по божеским законам! Вы лжете и пытаетесь поймать меня на слове, обвинив в ереси! Немедленно уходите прочь!
     Людвиг едва не выдал острой досады. В подобных манипуляциях важны не слова - человека, волю которого хочешь незаметно подчинить, нужно лишь отвлечь, поставив его свободный разум перед неразрешимой загадкой. Момент был выбран правильно, но с таким отчаянным сопротивлением фон Фирхофу еще не приходилось сталкиваться.
     - Я уже ухожу. Но подумайте, прежде чем прикоснуться к скрываемой вами рукописи преступного Адальберта! Неужели вы позволите Хронисту изменить вашу жизнь, приспособив ее к извращенному вымыслу?
     Людвиг повысил голос, шагнул вперед. Незримая опасность звенела в воздухе. Женщина вздрогнула и отшатнулась, когда Фирхоф ловко перехватил ее руку.
     - Пустите! Негодяй! Вы не рыцарь! Вы...
     Договорить она не успела. Тонкая нить, сдерживающая опасность, лопнула. Упала сорванная занавесь в другом конце комнаты. За мгновение до удара Людвиг чуть отклонился в сторону, поэтому сохранил сознание. Только в глазах на мгновение потемнело, волшебник отлетел к стене и с трудом удержался на ногах. Второй удар почему-то не последовал, мир постепенно обрел плоть и перестал казаться почерневшей от времени фреской. Перед Людвигом стоял мужчина. Около сорока лет. Широкие плечи. Черные, откинутые назад волосы. Это лицо фон Фирхоф уже видел, совсем недавно, в том, прежнем, еще не успевшем сгореть Оводце, а под лопаткой носил свежую метку, оставленную стрелой арбалета. Людвиг поразился происшедшей перемене - сейчас серые глаза альвиса потемнели от ненависти. Ненависть ожесточила его лицо, стерев обычное выражение спокойной дерзости.
     - Мне надоело слушать твое вранье, денунциант. Отойди от нее. Ты ведь пришел взять меня, инквизитор?
     Людвиг ощутил внезапную усталость. Он нашел того, кого искал. Но это не меняет ничего. Можно сломать упорство отрицающего вину, но как заставить человека не выть от боли, сознаваясь в грехах, а помогать в деле чрезвычайной важности? Фон Фирхоф попробовал сделать это со слабой женщиной, но даже в этом случае проиграл...
     - Так вот ты каков, меткий стрелок...
     - Я не знал, что инквизиторы носят кольчуги под одеждой. Иначе метил бы в шею, а не в сердце.
     - Что ж, тебе не повезло, любезный. Ненависть мешает уму.
     - Мне есть за что ненавидеть вас. Вы отняли у меня все - небо в детстве, друзей в юности, имя предков, право на достоинство, дело всей жизни, почти отняли жизнь.
     - Так вы супруг госпожи Алиеноры, о существовании которого она предпочла не распространяться, потому что он потомок выбранных Жребием?
     Женщина скорчилась, прикрыла лицо руками, как будто защищаясь от удара. Мужчина заслонил ее и обнажил клинок. Отлетел в сторону плащ.
     - Мое терпение истощилось. Возьми оружие со стены, инквизитор. Возьми, и сразимся в честном бою. Один из нас - лишний.
     - Я не буду сражаться с тобой. Мое оружие не меч, альвис. И не арбалетная стрела в спину.
     - Я на собственной шкуре узнал оружие таких, как ты. Дыба и раскаленные клещи. Бери меч, мерзавец!
     - Нет.
     - Тогда я убью тебя без церемоний. Сначала тебя, потом мою жену. А потом пусть сбегаются твои братья-?собаки?. Мне все равно умирать, пыток я не боюсь. Замучить ее вам не удастся.
     Людвиг покачал головой.
     - Это все? Но я не собираюсь предавать вас духовному трибуналу. В малецефистике вы неповинны оба. А дело о попытке подстрелить семинариста Людвига не подлежит суду инквизиции... Значит, Людвига-инквизитора оно и не касается. Вы что-то еще хотите сказать?
     - Я ненавижу вас.
     - А я прощаю вас.
     - Я не верю тебе. Пес всегда остается лишь псом.
     - А ты стал волком. Вернись к людям.
     Людвиг повернулся и пошел прочь, ощущая опасность спиной и прикидывая, сможет ли его волшебство отразить последний, смертельный, выпад. Но выпада так и не последовало...
     Ненависть - любопытная субстанция, сродни четырем стихиям. Она способна затопить целые области и провинции, как вода, словно земля лежит тяжелым грузом, разрушительна, как ветер, и подобно огню требует постоянного питания.
     Ненависть более чем любовь питается взаимностью, а голодающая ненависть может погибнуть.
     Во всяком случае, нечто подобное пришло в голову Людвигу, когда вместо удара стали в спину он услышал не слишком приветливый, но зов. Убедившись, что его приглашают вернуться, посланец императора не стал проявлять чрезмерной гордости. И - вернулся.
     Дайгал уже убрал меч в ножны и сейчас стоял, скрестив руки на груди и с сомнением рассматривая бывшего инквизитора.
     - Ну так что же тебе нужно, ?пес Господа??
     Тассельгорн проснулся, почувствовав на щеке теплое прикосновение утреннего луча. Августовский день обещал стать еще одним в череде знойных дней затянувшегося лета. В отдалении лениво и безобидно звенела сталь - скучающие солдаты упражнялись на мечах, прыгая по булыжнику внутреннего двора. В углу комнаты чуть курился паром и пах травами чан с горячей водой, видимо, недавно принесенный слугой. Из внутренних покоев замка доносились вперемешку смех и звонкий голос - пела Маргарита фон Шарфенберг, таинственная сестра Мартина. Слов разобрать не удавалось. Тассельгорн ощутил азарт, сродни беспокойству - не попытаться ли познакомиться с певуньей поближе? Но тут же передумал - быть может, потом.
     Беспокойство, впрочем, не прошло, а превратилось в тихий беспечальный зов. Хотелось оставить тесные стены, пустить лошадь рысью по полям, проскакать лесной дорогой, заглянуть в таинственную тесноту холмов. Дела, связанные с книгой Адальберта, перестали казаться такими уж неотложными, с ними справится любимец Гагена, отъехавший по делам еще вчера... О, порази нас враг! - вернулся ли Людвиг? Барон стряхнул с себя оцепенение, потянулся за одеждой.
     - Эй, стража!
     На зов никто не явился. Молчание стало ответом на зов повторный. Тревога росла, почти переходя в панику. Барон, бросив одежду, заметался по комнате, отыскивая пояс с кинжалом.
     - Не надо спешить. Торопливый находит малое, но теряет большое...
     Тассельгорн, запнувшись о чан для омовений, чуть не упал в почти остывшую воду.
     В оконной нише, небрежно привалившись к стене и скрестив руки на груди, устроился Мастер. Посол вздохнул, набираясь терпения, если уж с утра является бес, то предпочтительнее, если это бес хорошо знакомый. На этот раз малефик выбрал облик щеголя-аристократа. Плащ небрежно откинут назад, под ним изысканно расшитая куртка фиалкового цвета, мягкая шапочка с пером сдвинута на глаза. Однако внешний лоск только усилил жуть чуждого. Бывший иерарх уничтоженного ордена показался Тассельгорну скорее принарядившимся демоном, чем продавшимся дьяволу человеком.
     - Вы не удивлены, мессир? - вежливо поинтересовался демон.
     - Не слишком. Что вам нужно?
     - Так, мелочи. Обстоятельства переменились.
     - Проваливайте в ад! Что еще за обстоятельства, мессир дьявол?
     - Спокойствие, барон. У меня хорошие вести. Прославленный герой, посланец Богов - ого! - великий воин, Сын Неба и далее в том же духе, словом, правитель востока Сарган соблаговолил откликнуться на ваше верноподданническое письмо...
     - Я не писал никакого письма!
     - Конечно. Я сберег вашу изрядно потрепанную совесть, взяв на себя это нечистое цело.
     Тассельгорн, не смея гневаться на опасного гостя, лишь простонал в отчаянии:
     - Послушайте, любезный, ну какого же черта...
     Черт щелчком сбил с рукава роскошной куртки невидимую соринку и сокрушенно покачал головой, обращаясь куда-то в пространство:
     - Как мало в людях понимания!
     Тассельгорн поморщился.
     - Чего вы хотите от меня?
     - Это не я, это Сарган желает встретиться с вами в приграничных горах.
     - Зачем?
     - Затем, чтобы принять от вас заверения в преданности, друг мой. Вы ведь согласились предать собственного императора, поскольку нашли для нашей погрязшей в заблуждениях Империи лучшего, достойнейшего правителя...
     - Кого? - тупо спросил барон.
     - Саргана, разумеется.
     В следующее мгновение прямо в лицо гостю устремилась увесистая каменная статуэтка степной черепахи - первое, что подвернулось под руку несчастному Тассельгорну. Мастер как ни в чем не бывало на лету подхватил импровизированный снаряд и аккуратно поставил его на инкрустированный столик.
     - В чем дело, мессир посол? И чем же вы недовольны? Вы сами, мой благородный интриган, хотели встречи с повелителем варваров... Мечтали заманить его в ловушку...
     - Я ничего не хочу от вас! Я не твой, дьявол. Давно уже не твой!
     - Мой, мой, не сомневайся... В общем, вы меня поняли, любезный барон. Времена меняются. Ваш отряд нуждается в чистке и пересмотре рядов. Кто не с нами, тот против нас!
     - Господи...
     - А вот этого - не надо.
     - ...за что мне такая судьба?! Послушайте, да вы рехнулись! Вы можете погубить меня, признаю, я в вашей воле, но зачем вам нужна власть вонючего варвара?! Во-первых, это невозможно! Ему не справиться с Империей! А во-вторых... Я видел это животное не раз, имел сомнительную честь беседовать. Ему безразличен не только Господь, но и Дьявол, это просто-напросто закоренелый язычник, который и своих богов-то чтит как собутыльников, когда о них вспомнит! А как я объясню моим людям такую перемену обстоятельств?! Скажу, что это обман или внезапно изобретенная уловка? Но они же не поверят мне!
     - Это ваши трудности, друг мой. Придумайте, где же, в конце концов, ваше воображение!
     - Послушайте, Мастер, я знаю, что бесу чуждо милосердие, но пощадите меня. Делайте, что хотите, я бесполезен для вас - я не могу!
     - Полно, полно - можете.
     - Почему - я?!
     - Не стану льстить вам, Тассельгорн. Вы избраны не за личные достоинства. Просто оказались в нужное время, в нужном месте, в нужном качестве, меня в большей степени интересует ваш друг инквизитор - как его теперь зовут? Фон Фирхоф?
     - Так обращайтесь к нему!
     - Забавный совет. Мне не нужна его помощь, мне... нужен он сам. Вы мне поможете. Итак, вам следует...
     Тассельгорн, потеряв остатки самообладания, отчаянно взвыл...
     Людям, преступившим обычай, закон или признаваемые данными свыше запреты, не свойственно винить себя. Вор считает виновным обобранного толстосума, беспутная жена - рогоносца мужа, изгнанный из Эбертальского университета за лень студиозус посвящает декану иронические куплеты, награждая ненавистного ретрограда-декана ослиными ушами. Умный и образованный Тассельгорн не был в этом отношении исключением. Попав, и, в общем-то, незаслуженно, в безжалостную петлю обстоятельств, он не посмел открыто возненавидеть Мастера - э