атый юноша добродушного вида - недавно отпраздновал свое шестнадцатилетие.
     - Подумайте, принц, десять, двадцать лет - большой срок.
     - Мой прадед ждал дольше.
     - Ждал - небесный гром, он мог ждать! А помните, что он получил? Трехлетнее правление на склоне лет.
     В узких глазах Дитмара блеснул то ли огонек насмешки, то ли отблеск факела.
     - Но тогда были спокойные времена, не то что сейчас. Десять тысяч ваших подданных погибло, заметьте, мой принц, не в бою, не от недорода или чумы, которые как приходят по воле Бога, так и уходят, когда иссякнет высший гнев. От колдовства - вида магии наиболее мерзкой и противной человеческому разуму и чувству. И это колдовство пришло не от тайных еретиков столицы, не от дьявольских сект и не от демонических ритуалов, которые еще практикуются иногда темными вилланами приграничных баронств. От отбросов Империи, сброда, нелюдей.
     - Я знаю, Дитмар. - Гаген тряхнул доходящими до плеч каштановыми волосами. И, слегка нахмурившись, добавил: - Что же ты хочешь предложить?
     - То, что нужно было сделать нашим отцам - выкурить это гнездо, Hortus Alvis, потомство дьявола, которому нет места на священной имперской земле.
     - Думаю, отцу будет не так-то просто найти тех, кто оставит псовую охоту, турниры и полезет в тесные пещеры, где даже боевое копье поднять невозможно.
     Дитмар едва заметно улыбнулся, непонятно было, задело ли его замечание царственного друга.
     - Лезть под землю? Но в этом нет надобности! В конце концов, туда можно послать наемных солдат. Наших собственных или западных. Принц Уэстока готов дать их. Имеет ли смысл отказываться от помощи, если платить за нее придется куда меньше, чем потеряем мы, не приняв ее?
     - И ты опять про то же самое, друг мой. Отец никогда не пустит армию уэстеров на землю Империи. Он никогда не согласится...
     В глазах графа опять мелькнули и погасли золотистые искорки:
     - Ни один император не может вечно оставаться императором.
     Легок на помине! Громче заиграли притихшие было музыканты. Дверь пиршественного зала распахнулась перед императором, и в зале появился сам Гизельгер. Рядом вперевалку шагал невысокий, круглолицый, похожий на ходячий шар барон Эркенбальдом, старый собутыльник церенского правителя. Гизельгер, против ожидания, был весел. Громкий голос повелителя, казалось, заполнил все пространство. Гаген махнул рукой собеседнику, призывая его задержаться в нише, и шагнул на свет факелов, направляясь навстречу отцу и повелителю.
     - Я ждал, когда ты придешь, государь. Что решено?
     - Готовься. Нужны надежные слуги, небольшой отряд отборных солдат и хорошие лошади. Мы едем по делам Империи как частные лица. - Император беззаботно улыбнулся, казалось, преднамеренно ничего не объясняя и забавляясь растерянностью своего наследника.
     Их окружила свита, Гизельгер поднялся на возвышение и сел рядом с императрицей Юттой в высокое резное дубовое кресло, потянулся к блюду с мясом. Трещали факелы, шумели гости, неистово заскакали вновь пробравшиеся в распахнутую дверь шуты. В углу зала тихо вышел из-за гобелена и направился к выходу Дитмар.
     Через два часа, когда последний свет вечера уже перестал сочиться сквозь мелкие стекла окон, шум наполовину утих и гости погрузились в ту странную задумчивость, которой иногда кончаются веселые застолья. По обычаю присутствующие на пиру императорские борзые, с густой волнистой шерстью, изящно изогнутые, насытясь щедрыми подачками, лежали в углу зала, рассматривая веселящийся цвет знати красивыми грустными глазами. Расступились слуги, вперед вышел менестрель, поклонился императорской чете и запел, сопровождая пение заунывной игрой на лютне:

     Я шел дорогою чужой
     В далекой стороне.
     В ночи без звезд твои глаза
     Как солнце были мне.
     Зеленых в небе нет светил,
     Но трудною порой
     Свет изумрудных глаз твоих
     Хранил мой путь домой.
     И если спросят у меня -
     Уйдет ли мир во тьму
     Иль смерть погасит изумруд -
     Я мира не приму.
     Пусть гаснут звезды и луна
     И камень станет - прах.
     Милее света высших сфер
     Огонь в твоих глазах.

     Прогудел и оборвался последний аккорд. Несколько мгновений, пока магия песни не рассеялась, молчали, задумавшись, рыцари и дамы. Красивая песня, но есть в ней едва заметный оттенок ереси. Стряхнув мимолетную грусть, подняли кубки, рассмеялись, кто-то, изменив голос, громко выкрикнул рискованную шутку. Худощавая бледная дама в туго затянутом платье возмущенно подняла тонко выщипанную бровь. На ее бледных скулах внезапно выступил кирпичный румянец. Смех усилился. Через минуту всеобщее внимание уже занимал пожилой рыцарь, усыпленный то ли вином, то ли песней менестреля. Герой раскатисто храпел. Кое-кто немедленно побожился, что этот престарелый воин служил еще деду Гизельгера.
     Праздник продолжался, и ничего не предвещало нарушения обычного хода событий. Неподалеку, но и не очень близко от императорского кресла, за столом, уставленном кубками, пристроилось двое молодых людей - едва ли хоть один из них миновал порог двадцатилетия. Они невесело переговаривались вполголоса, не обращая внимания на грубые шутки, время от времени разговор, казалось, собирался перейти в ссору. Не замеченный никем спор утих, сменившись угрюмым молчанием. Еще через минуту младший из собеседников внезапно выкрикнул что-то сорвавшимся голосом, вскочил из-за стола и бросился в сторону императорского кресла.
     Никто не успел поднять руки. Блеснул мгновенно выхваченный из складок одежды кинжал. В ту же секунду на плечах товарища, пытаясь перехватить вооруженную руку, повис сосед по столу, чуть постарше.
     - Тиран! Мучитель! Убью!
     Лицо младшего, нежное, покрытое юношеским пушком, скривилось от боли. Старший ухватил наконец кисть противника и попытался выкрутить ее, но задел пальцами лезвие - рукав голубого жакета мгновенно набряк алым.
     - Заткнись, дурак, ты пьян!
     Младший, почти вырвавшись, смотрел теперь прямо и открыто в лицо Гизельгера. Опьянение почти исчезло, сметенное ненавистью.
     - Ты убил ее! Когда насытишься человеческими жизнями, изверг!
     Четверо личных телохранителей императора, тесно сомкнувшись, преградили путь к патрону. Гизельгер встал с кресла, нахмурился, сжимая кулаки. Замерла, придвинувшись к супругу, королева Ютта. Отекшие щеки женщины мгновенно посинели, глаза расширились, она захрипела, царапая шею, и откинулась назад, беспомощно-грузно оседая.
     Сосед юноши, воспользовавшись паузой, опять попытался перехватить руку с кинжалом.
     - Алекс, молчи! Безумец, ты губишь не только себя!
     Алекс, не оборачиваясь, крепко ударил приятеля локтем. Вмешавшийся некстати коротко охнул и почти согнулся пополам, но тут же выпрямился и попытался обхватить шею товарища. Двое сцепились, зазвенели свалившиеся со стола кубки, растеклось вишневой лужей пролитое вино. Наконец опомнившись, тонко взвизгнули сидящие рядом дамы. Рыцари шагнули вперед, прикрывая женщин от мелькающего в воздухе острого лезвия и тщетно ощупывая пустые пояса - мечи по обычаю оставили за пределами зала. Возникла сумятица. Одни отбрасывали прочь соседей, стремясь выбраться из зала и вернуть свое оружие, другие торопились скрыться и в панике расталкивали толпу, третьи пробивались поближе, не желая упустить интересное зрелище. Мерный шум беседы сменился давкой, гневными криками и испуганными возгласами. Кое-кто потерял равновесие и рухнул на пол, собаки и лилипуты с визгом метались под ногами, худощавая баронесса с выщипанными бровями упала в обморок.
     Наконец загремело железо, по плитам пола зашаркала грубая обувь - в распахнутые двери ворвалась замковая стража. Гвардейцы без сантиментов разметали толпу и окружили дерущихся. Разоруженный Алекс, обмякнув, утих. Его держали под руки, багровые пятна на щеках неудачника померкли, уступив место восковой бледности.
     Его приятель уже отступил назад, попытался юркнуть в толпу - это не удалось, - и теперь он стоял, не поднимая глаз, едва сдерживая нервную дрожь. Кунц Лохнер, махнул рукой - Алекса тут же увели, - затем повернулся к Гизельгеру, выразительно показав глазами на того, второго, постарше. Император едва заметно кивнул. По знаку капитана стража окружила второго арестованного.
     Так они, статисты нашей истории, и ушли - в тюрьму или во тьму - значения не имеет. На залитом вином полу, между опрокинутым блюдом, лужей вина и раздавленным ногой драгоценным кубком, остался лежать брошенный кинжал.
     ...Свет изумрудных глаз твоих...
     Свет, знаете ли, освещает порой очень любопытные предметы!

Глава 3

ИНКВИЗИТОРЫ НЕ СПЯТ, МАЛЕФИКИ БОДРСТВУЮТ

     Malphas - демон, который, облекшись в человекоподобного идола, вещает хриплым басом. Охотно берет жертвы и столь же охотно обманывает.
     Из трактата об инфернальной мифологии

     (Империя, 29 сентября 6999 года от Сотворения Мира)
     За окном замка Лангерташ, со стороны моря, нехотя занимался пасмурный ветреный рассвет. Ветер с моря дул всю ночь, завывая в зубцах угловых башен, упрямые штормовые волны, тяжелые, темно-серые и длинные, раз за разом гнали к берегу гряду белой пены, тяжело ударяя в источенное водой основание скалы. Молот моря, казалось, сотрясал внешнее кольцо стен, заставляя часовых время от времени выглядывать через узкие прорези бойниц. Очередной любопытный, посмотрев на волны, качал головой и торопливо прятался под каменными сводами, укрывая лицо от струй дождя и соленых морских брызг. Ветер срывал с волн хлопья пены, усеивая белыми клочьями узкую полосу песка и потемневший, растрескавшийся камень.
     Несмотря на ранний час, замок не спал. Тяжелый занавес, скрывавший дверь кабинета императора, скрадывал звуки, он не мог полностью заглушить ни гул и грохот шторма, ни грубые голоса гвардейцев и стук сапог в галерее.
     Гаген задумчиво повертел в руках кинжал убийцы. Рукоять оружейник сделал в виде тела рыси, голова животного образовывала навершие кинжала, вместо глаз врезали грубо граненные рубины.
     - Странная работа.
     Император Церена рассеянно кивнул сыну, погруженный в свои мысли.
     На крышке резного стола, занявшего собою угол кабинета, остались небрежно брошенные вещи - все, что нашли при обыске в домах посягнувших на жизнь Гизельгера. Этим утром находки перенесли в личный кабинет императора. Книга, переплетенная в кожу - тяжелая, с коваными застежками в виде птичьих лап, когтистые лапы хищно охватывали замусоленный переплет, края листов немного крошились. Гаген посмотрел на императора - тот понимающе кивнул: ?Черный дракон. Искусство управлять небесными, воздушными и подземными духами?, книга, безоговорочно запрещенная в Империи. Рядом валялись два флакона, один прозрачный, удлиненный, играющий гранями - жидкость в нем слабо опалесцировала, второй черный, грубой керамики, горло флакона тщательно запечатано и залито воском. Прикасаться к пробке почему-то не хотелось. Гаген взял со стола смутно знакомый портрет черноволосой девушки с раскосыми зелеными глазами в резной раме из орехового дерева.
     Незнакомка мягко улыбалась с портрета, но только губами - глаза оставались холодны. Кажется, он ее видел раньше. Где? Когда?
     ?Свет изумрудных глаз твоих
     Хранил мой путь домой...?
     Гаген осторожно положил портрет, брезгливо избегая дотрагиваться до книги и флаконов. Поднять нож на императора - преступление. Держать у себя заклинательную книгу - преступление против Бога. За первое в Империи полагалось торжественное шествие, высокие ступени эшафота, палач с парадным мечом, рев толпы, в котором сочувствие причудливо переплеталось с глумлением, траурная мантия, небрежно брошенная на обезглавленное тело очередного смутьяна, и посмертная, пусть сомнительная, слава. За второе - позор, неизвестность и полные тоскливого страха дни и холодные ночи в секретной тюрьме инквизиции.
     Сын императора не выспался и теперь безуспешно боролся с оцепенением, мысли оставались ясными, но тело не желало слушаться, отчаянно прося покоя.
     Прошедшей ночью принц впервые увидел людей, подвергнутых пытке и допросу. Под утро император сухо приказал сыну следовать за ним и без смущения спустился по стертым бесчисленными ногами ступеням подземной тюрьмы. Арестованные - и незадачливый убийца, и его неосторожный друг - оказались уже сломлены. Гаген со страхом и жалостью вспомнил бледные, искаженные лица, запах застенка, гнет безысходности и страдания. Руководивший допросом чиновник был сух, деловит и спокоен. Его лицо в знак уважения к венценосным персонам оставалось открытым - допросчик заранее снял традиционную черную маску. Бледная сухая кожа щек, усталые глаза в сетке мелких сосудов. Почтительно протянутые инквизитором свитки покрывали аккуратные строки - записи показаний.
     - Кто?
     - Отрицающие, государь.
     Слово отдавало металлическим привкусом страха. Отрицающими называли тайную секту, которая, кроме набора обычных грехов демономанов, упорно отрицала одну из основ духовной защиты Империи: обычай Жребия. Гаген почти удивился, когда отец равнодушно кивнул и указал на портрет в ореховой раме - а это кто?
     - Девица из семьи Корн, государь. Была выбрана Жребием два года назад.
     - Месть? Возможно. Второе семейство?
     - Десен, западное побережье.
     - Откуда все это? - император указал на книгу и флаконы.
     - Они практиковали запрещенную магию.
     - Ну не просто же так. Цели?
     - Простите. Их цель - убить вас, государь.
     - Неоригинально. Это все?
     - Напасть на Молящихся.
     - Молящихся в обители? Избранников Жребия? Ну, это и впрямь что-то новенькое.
     - Преступники показали, что их цель - освободить Молящихся, но, государь, кто поверит им? Ни один из Молящихся не пожелал бы покинуть Обитель, пока он жив. - Инквизитор слегка опустил толстые воспаленные веки, побитое оспой лицо оставалось непроницаемым.
     - Понятно. Кто еще участвовал в этой глупости?
     Следователь подал Гизельгеру еще один лист пергамента. Император внимательно прочитал, грубо выругался, смял и бросил лист в огонь.
     - Протоколы я забираю. Преступников казнить сегодня же, не выводя на площадь.
     Инквизитор почтительно, но с достоинством склонил голову.
     Гаген отошел в сторону. В углу застенка, на полу, лежали узники. Принц нагнулся над одним из осужденных. Тот был еще жив. Глаза человека, полные слез, оставались открытыми, он попытался что-то сказать, но слова остались неразборчивыми, по подбородку стекла струйка крови. Гаген отшатнулся и, повернувшись, побежал вслед за уходящим отцом.
     Сейчас, вспоминая события ночи, принц не удержался и задал государю вопрос:
     - Отец, почему Отрицающие хотят уничтожить Жребий?
     - Сказать по чести, сын, - от глупости. Ты знаешь, сколько у нас подданных?
     - Полной переписи сословий не было уже пятьдесят лет.
     - Но наши люди платят налоги - кое-какие вещи нам известны. Так сколько?
     - ...?
     - Пятьдесят миллионов. Один человек из пятидесяти миллионов раз в год отправляется в Обитель. Тем самым лишается возможности делать глупости и начинает, пусть против собственного желания, вести праведную жизнь.
     - Но...
     - Подумай - редкий солдат доживает до сорока. Женщины умирают в родах, дети - от сыпной заразы. Знаешь городок Эльзен на юге? Нет? Десять лет назад, когда пришла чума, там выжили десятеро - разбойники, запертые в тюрьме. А тут - один, только один бездельник вынужден поступиться даже не жизнью - привычкой грешить и легко находит сочувствующих.
     - Глупцы опасны.
     - Они неглупы. Вот ненавидят правящую династию - это истинная правда. То есть нас ненавидят. Мы для них наполовину узурпаторы. Во всяком случае, наш род имеет лишь чуть больше прав на престол, чем еще полдесятка родов Империи.
     - Отец, твои враги не хотят божественной милости для Империи? Желают высшего, абсолютного зла?
     Гизельгер досадливо махнул рукой.
     - Не все так просто. Есть вещи, которые нельзя оспаривать, они полезны, они освящены обычаем, они - основа. Если отменить Жребий, то самым худшим будет не потустороннее зло. Ты видел когда-нибудь абсолютное зло? Знаешь, что это такое?
     - Нет, но его никто не видит. Демоны незримы, но они всюду, изначальное зло опутывает наш мир, и демоны стерегут каждый наш шаг...
     Гизельгер басисто захохотал и, утирая глаза, произнес:
     - Я давно забросил учение, но кое-что все еще помню. То, что ты говоришь, это самая обычная ересь. Тебе повезло, что ты мой сын. - Император хмыкнул. - Иначе я бы не поручился за твои добрые отношения с церковью... Ладно, ладно, не пугайся... Добро существует - это жизнь. Мир, добр он или зол, все равно прекрасен и благ, в нем есть чем владеть и чему радоваться. Земли, реки, это море, угодья, которые приносят нам доход, дворцы, которые возводят наши зодчие, - разве это не стоит одобрения? Ни чтимые во всем государстве за праведную жизнь и дар проповеди священники, ни высокопоставленные отцы церкви - никто из них не может сказать, что видел в мире этом воистину абсолютное зло, от которого невозможно спастись. Абсолютного зла нет, но есть абсолютное добро - на небесах, конечно. Зло же земное лишь в уклонении от естественного порядка вещей. Зло в неправильных поступках человека. В тот день, когда найдется человек, что скажет: ?Моя воля, мои желания и моя земля превыше интересов Церена? и будет иметь силы поступать так, как задумает, - в тот день мы увидим большое зло, и я молю Бога, чтобы ни я, ни ты, ни наши потомки никогда не встретили утро такого дня.
     - Уходящие не выбирают своей участи. Но говорят, Жребий - это честь...
     - Да. Конечно, сынок. Это большая честь. Но это также возможность для скрытого врага Империи с честью уйти из жизни и подальше от Церена. Минуя эшафот. Ему в этом помогут.
     - То есть... ты хочешь сказать...
     - Да.
     Гаген долго молчал. Потом осторожно спросил:
     - Отец, те, кто уходит в Обитель, когда-нибудь возвращаются?
     - Не знаю. При мне такого не было, когда правил мой дед - тоже. За человеком закрывается дверь - и все.
     - Мне можно увидеть их?
     - Нет. Все, что им нужно для жизни, передают туда монахи. Просто опускают в отверстие в стене.
     Гаген молчал, безотчетно борясь с непривычным состоянием сомнения.
     - Что было в том списке, который ты бросил в огонь? Гизельгер насмешливо посмотрел на наследника.
     - Что там было? Имена. Я наизусть знаю имена врагов - к чему носить с собой пергамент?
     Два часа пополуночи - глухое и слепое время ночи.
     Река Лара разделяет Эберталь, оставляя на правом берегу четверть домов столицы. Клинок русла разрубает город на неравные части: ?верхнюю? и ?нижнюю? - предместье.
     Справа по течению Лары, в верхнем городе, тьма застилает окна дворцов знати и домов высших чиновников Церенской Империи. Сумрак небесного свода, пронизанный звездами, перевернутой чашей накрывает красивейшие храмы и дворцы столицы. Молчит древняя Обитель Молящихся, пусто и на чистых, мощеных улицах, безмолвно уходят в небо спящие стрельчатые арки.
     Жизнь в нижнем городе никогда не замирает полностью. Но и там к этому часу стихает гомон речной пристани, замыкают двери лавки, пустеют рынки. Лишь припозднившиеся гуляки нарушают тишину пьяными песнями да желтые облезлые псы роются в отбросах.
     Этой ночью ломкий рисунок созвездий исчез - туман, пришедший с моря, поднялся по устью Лары, опутал срубленные из лиственниц сваи пристани, оставил холодные капли на крутых бортах спящих кораблей, добрался до кромки стены, перевалил через нее и мутным холодным облаком укутал шпили и ажурные башни.
     За полночь верхний город покидали люди. Они выходили через ворота поодиночке, отворачивая лица. Стражи ворот, что по ночам ограждают верхний город от воровских шаек предместий, не обращали ни малейшего внимания на тех, кто вышел, а не вошел. Сержант дозора, прекрасно знавший нравы окраины (он там родился), равнодушно отвернулся. Что ж, молодые аристократы решили развлечься - будет им развлечение.
     Однако полупризрачные