лами так, что с площади не видно, что происходит внутри. На рельефах искусно представлены битвы и праздники - сцены славного прошлого Империи. Порой мастера выбирали и вовсе удивительные сюжеты. Аллегорическая добродетель поражает дракона греха. От щита святого Регинвальда отскакивают горящие стрелы, что мечут через крепостные стены осадившие столицу восточные еретики. На другом барельефе - толпа стонущих грешников, скованных цепью, шествует в ад. Безвестный мастер, быть может из озорства, сделал физиономии грешников необычайно живыми и выразительными, зрителю порой казалось, что он узнает в толпе унылых душ лицо своего соседа или задушевного врага.
     Коридор на три четверти огибает фасад дворца, к четвертой стене, главному фасаду, примыкает зал Собраний - большая прямоугольная комната с высоким потолком, та самая, которую будто бы могут держать под прицелом невидимые лучники, преданные правителю. С одного конца зала на возвышении стоит кресло императора, по левую и правую руку - места для членов малого совета императора, или особо доверенных чиновников. В углу зала - писцы, которые, сменяя друг друга, скрипят перьями, занося на тяжелые скрижали истории легкие слова государственной мудрости. Напротив рядами установлены дубовые скамьи - места для участников Собраний. Скамьи очень длинные и поэтому неподъемные - нелишняя предосторожность после того, как пятьдесят лет назад Гуго, барон фон Финстер , выхватив из-под благородного афедрона Йоханна фон Вурмса короткую, весом всего в двести пятьдесят фунтов, скамью, с легкостью поднял ее, чтобы обрушить на не менее благородную голову Рихарда фон Верлеймдера  . Давно уже никто не помнит, что обсуждалось тогда, но подвиг барона Гуго до сих пор не забыт эбертальцами.
     Сегодня мрачны и встревоженны бароны. Заняты все скамьи, молчание повисло в зале. Ждут императора.
     Боковая дверь открылась внезапно, и легкой для своих пятидесяти пяти лет походкой вошел Гизельгер. Ропот пробежал по рядам собравшихся. За Гизельгером последовали и заняли свои места генеральный казначей империи и куратор столичной миссии инквизиции. Кое-кто из сидящих в зале переглянулся - наследник не сопровождал императора. Не было ни советника Билвица, ни графа Рогендорфского. Император с достоинством сел. По бокам трона встали внимательные, молчаливые гвардейцы.
     - Высокородные бароны империи! Мы военной силой очистили земли наши от опасности, угрожающей спокойствию подданных. На смену войне приходит мир, и мы собрали вас сегодня, чтобы выслушать перед тем, как принять важное решение.
     Становилось душно, секретарь распахнул окно, выходящее на площадь. Холодный воздух хлынул в зал. Голос императора, потрясавший своды в зале Собраний, долетал до столпившегося на площади народа лишь невнятным гудением.
     - Эй, добрые горожане, кто это там говорит?
     - Главный казначей.
     - Чего ему надо?
     - Что может быть надо казначею? Новый налог, конечно! А сколько мешков монет господа зарыли в берег фробургского озера? В пещерах-то ничего путного не нашли! Одно говно там оказалось! Теперь мы за все расплатимся!
     - Молчи, Тим! Твой длинный язык доведет тебя до беды!
     - Эге! А вот и Марта пожаловала... Со своими наставлениями.
     - Марта, а Марта, а правда, что у тебя...
     - Бесстыдник поганый!
     - Почему бесстыдник? Я еще ничего сказать не успел!
     - Ах ты...
     - Не напирать, быдло! Осади назад!
     - Сержант, не толкайтесь! У меня грыжа и пятеро детей!
     Раздался хохот. Толпа гудела, то придвигаясь к цепи солдат, то откатываясь назад, но сидящие в зале не слушали ее выкриков.
     В Собрании говорил двухметровый гигант, барон фон Хиссельхофер, светились чистым огнем веры глаза на простодушном лице, однако шутить над великаном было небезопасно - когда дело доходило до копья и меча, в силе, ловкости и беспощадности ему не было равных по всей Империи.
     - ... говорю, ваше величество, от имени всех владетелей земель, пострадавших от набегов. Те, что живут под землей, живут в аду - они прокляты Богом и отвержены Богом. Разбойник может стать честным человеком, а прелюбодей раскаяться. Но нельзя мириться с существованием тех, кто по природе своей принадлежит злу! В погубленных колдовством альвисов городах умерли все - включая невинных младенцев и дряхлых стариков. Чем, как не дьявольской природой, можно объяснить такую кровожадность? Ни один из наших пленных никогда не был возвращен за выкуп, хотя так делают даже степные варвары-язычники. Как поступили с пленными альвисы и не лежат ли до сих пор в подземельях кости растерзанных и пожранных жертв? Следует истребить этих существ до последнего - пусть это будет святым походом - во имя нашей веры, верности государю и рыцарской чести, которая обязывает заступаться за невинных.
     - К чему собирать походы против тех, кто и так разбит, доблестный Хиссельхофер! Можно, скажем, объявить награду за истребление каждой дьявольской твари. Пусть любой - человек благородной крови или простолюдин - получит ее, если убьет альвиса. В доказательство он должен представить голову.
     - Уши, доблестный Югинген! - крикнул кто-то с последнего ряда скамей. - Уши гораздо удобнее перевозить, считать и хранить! Клянусь святым Регинвальдом - у вас наверняка имеется заначка!
     - Спокойствие, благородные бароны, сохраняйте спокойствие. Иначе будет вызвана стража, и нам придется закрыть высокое Собрание...
     - Я согласен с фон Хиссельхофером, хотя всегда предпочитал богословским рассуждениям меч. Не знаю и знать не хочу, кто там кем проклят, но не намерен терпеть бесчинство: кражи, разбои, убийства в собственных землях! Если врага не добить сегодня, он вылезет из щелей завтра - и поднимет руку на наши владения, наши семьи и наших вассалов.
     - А убытки от вреда, наносимого торговле и земледелию!
     - А вам не кажется, Фрауэнбрайс, что честь вас должна бы волновать больше, чем убыль серебра?!
     - Я никому не позволю задевать мою честь!
     - Спокойствие, благородные бароны, иначе...
     - Я хотел бы высказаться. Стоит ли марать мечи, вытаскивая из щелей остатки пещерных крыс? Они не опасны. Те, что еще живы, по-видимому, не поднимали оружия на Империю. Почему бы не предоставить их собственной судьбе?
     - Разумно. Это сбережет серебро, предназначенное для выплаты наград. Пленных можно использовать в каменоломнях и на рудниках...
     - А вы, сударь выскочка, генеральный казначей, не понимаете ни духа, ни буквы рыцарства! Есть милосердие без справедливости или справедливость без милосердия. При чем здесь экономия?!
     - Позор! Позор! Трусы! Тварей ада следует истреблять, а не миловать, считая сбереженные монеты! Это измена!
     - Вы сомневаетесь в моей смелости?
     - Да, сомневаюсь! Выбирайте оружие! Судный поединок. Конным или пешим, на мечах или топорах!
     - Я не позволю клеветать...
     Шум нарастал. В боковые двери поспешно вбегала стража.
     Кто-то пытался схватиться за меч, забыв, что по традиции оставил его у входа герольдам-хранителям. Возбуждение неведомым образом передалось за пределы Халле, на площадь. Из толпы простолюдинов доносились беспорядочные выкрики.
     Граф Дитмар фон Рогендорф, явившийся наконец в сопровождении молчаливого слуги, не вмешивался в перепалку. Он избегал речей, не занял и места в окружении императора, на которое имел право. Как лучше поступить? Немедленно дать знак? Сумеет ли убийца сейчас приблизиться к Гизельгеру? А может быть, оставить опасный план, пока еще не поздно? Поздно, подумал он отрешенно, то, что начато, не остановить. Доверившись предводителю Отрицающих, теперь, как бы ни обернулись дела в Собрании, придется идти до конца.
     Шум немного утих. Стража, разняв спорщиков, удалилась.
     Дитмар рассеянно вслушивался в возобновившиеся речи.
     - ...о природе и свойствах Alvis почти ничего не известно...
     Пожилой ученый, по-видимому, призванный Собранием из Эбертальского университета, держался сухо и высокомерно.
     - ...мы не можем утверждать, что природа Alvis человеческая, но равно не можем утверждать обратное... Однако, имея разрешение вскрыть тела, могли бы...
     Дитмар с презрением пожал плечами. Впрочем, все к лучшему, подумал он. Император слабеет. Нет смысла откладывать неизбежное - пусть оно свершится.
     Тем временем Собрание гудело озорными выкриками. Судя по насмешливым замечаниям, никто не воспринимал всерьез ученого мэтра.
     - Тела врагов следует вскрывать мечом в бою!
     - Насчет этих тел отменно расскажет городской палач!
     ...Что ж, подумал Дитмар, поворачиваясь к слуге, умереть в кровавой сумятице мятежа лучше, чем склонить голову под меч палача, украшенный поучительной надписью о вечном. Или получить в спину лезвие ?рубинового? кинжала. Хотя, если император будет уничтожен - кто посмеет назвать происшедшее мятежом?
     - Возвращайся домой, Андреас. Передашь управителю мой приказ - поднять на шпиле желтый вымпел...
     Когда через четверть часа на шпиле ажурной башни дворца Рогендорфов взвился лоскут ткани, на него обратил внимание лишь один человек. Человек был не стар, но и не юн, не богат и не беден на вид, ничем не выделялся, серый и неприметный субъект со скользящей походкой и бесцветными глазами. Никто не следил, куда он идет, впрочем, шел человек к площади Халле. Возле дворца путь ему преградила горланящая толпа, но человек продолжал идти к своей цели, казалось, люди расступаются перед ним, сами не замечая того - мелькнула смутная тень, и нет ее.
     - Стоять! - острие алебарды уперлось в грудь прохожему.
     - У меня дело к капитану Кунцу Лохнеру.
     - Капитан внутри, в охране Халле. Тебе здесь делать нечего, убирайся.
     - У меня письменный приказ для него.
     - Покажи.
     - Смотри.
     Бесцветные глаза встретились с мгновенно расширившимися зрачками сержанта. Позже начальник охраны на площади искренне уверял, что видел приказ. Но он так и не смог вспомнить ни слова из свитка, ни лица незнакомца, стоявшего перед ним на истоптанном снегу.
     Уходил короткий зимний день, красновато-золотые отблески ложились на лица собравшихся в зале.
     - ...возразить. Карающая длань Империи поставила врага на колени. Я не вижу, с кем и зачем мы, бароны империи, можем воевать дальше. Но следует ли остановиться на этом? Нет! Раз было применено опасное колдовство, этим должен заняться тот, кто в нем разбирается. Пусть святые отцы возьмут в свои руки пленных и устроят трибунал. Мы же свое дело сделали.
     В зале стало тихо. А этот оратор смел - до него мало у кого находилось желание давать советы миссиям инквизиции. Взгляды сидящих в зале были прикованы к Гизельгеру, который, склонившись к подошедшему по его знаку куратору столичной миссии святых отцов, что-то негромко говорил. Инквизитор отдал короткий приказ, и двое монахов внесли маленький, грубо сколоченный деревянный стол и ящик. Ящик водрузили на стол, инквизитор долго возился с ключом, пытаясь трепещущими руками попасть в скважину. Такое не часто увидишь - чтобы у святого отца дрожали пальцы. Наконец ящик распахнулся, откинулась крышка, упали скрепленные хитро устроенными скобами стенки. Перед собравшимися лежал шар размером с детскую голову. Сфера. Черная, тусклая, на ней не отсвечивали, теряясь в глубине, ни пламя свечи в руках монаха, ни пробивавшийся в окна огонь заката, охватившего уже полнеба.
     Гизельгер встал. Встали бароны, вынужденные к этому поступком императора.
     - Доблестные бароны, то, что вы видите перед собой, - это остатки предмета, погубившего десять тысяч моих подданных. Это - Сфера Маальфаса.
     Молчание. Потом чей-то вздох.
     - Сфера захвачена в бою благодаря личной доблести нашего наследника.
     Зал взорвался восторженными криками. Переждав шум, Гизельгер добавил:
     - Безопасности наших подданных она более не угрожает. Что касается альвисов, то я благодарю участников собрания за рвение во благо Империи. Мы получили весть, которая говорит в пользу того, что оные альвисы имеют человеческую природу и являются потомками подданных Империи, много лет назад ставших жертвой дьявольского наваждения, приведшего их в пустоты холмов. Мы поручим святой инквизиции внимательным образом расследовать это дело, виновные преступники будут отделены от невинных жертв... А пока - да разойдется Собрание до утра нового дня.
     Медленно расходились бароны, одновременно и пораженные, и успокоенные нежданной вестью. Встал и в сопровождении охраны покинул зал великий император. Усталый повелитель Церена уходил победителем.
     У выхода на площадь к нему, едва пробился секретарь - обнажила клинки охрана.
     - Государь, вас срочно хочет видеть наследник.
     - Как, Михель? Разве Гаген не остался в Лангерташе? Где он?
     - Ваше величество, наследник Гаген ждет вас в верхних покоях дворца.
     Порой, когда весы истории колеблются, достаточно песчинки, брошенной в незримую чашу, замершую на нитях судьбы. Дальнозоркий властитель Церена, стоя на границе сумрака Халле и рваного света уходящего дня, так и не заметил, что зрачки секретаря расширены, а глаза странно неподвижны. Правитель заколебался - и повернул назад.
     - Капитан Кунц, я возвращаюсь.
     Лохнер заметил странное состояние секретаря, но лишь пожал плечами с истинно солдатским равнодушием к тонким материям - Михель уже уходил и не мог причинить вреда.
     Гизельгер свернул в полугалерею, за ним последовал десяток гвардейцев. Сапоги солдат стучали, приглушенное эхо отскакивало от плит пола, низкого сводчатого потолка, угрюмо косились каменные фигуры.
     - Проверить здесь все.
     Трое телохранителей прошли вперед, за поворот, до самого тупика галереи, бесцеремонно разглядывая статуи святых и ныне покойных императоров Церена.
     - Все чисто, капитан.
     - Что прикажете, государь?
     Властитель с досадой махнул рукой Купцу, приказывая остаться. Винтовая лестница наверх начиналась в потайной нише. Даже преданным из преданных не следует видеть, как открывается ход.
     - Оставайтесь здесь, капитан. Охраняйте коридор. Любопытных разите на месте.
     - Слушаюсь, мой император.
     Гизельгер прошел вперед, в пустой, безопасный коридор. Уныло смотрели скованные грешники с барельефа. Скульптор дал волю сумрачному воображению - за свободный конец цепи ухватился сонм разнокалиберных демонов: голых, рогатых, с петушиными лапами и раздвоенными пенисами.
     Император провел рукой по шершавому камню. Есть. Выкаченный глаз беса подался, утопая в уродливой глазнице. Унылые грешники съехали вместе с каменной плитой вперед и в сторону, открывая узкий лаз. Винтовая лестница уходила наверх, в сумрак секретных комнат. Гизельгер шагнул в нишу, дернул рычаг. Плита за его спиной заскрежетала, становясь на место...
     Император поднимался быстро, с привычной ловкостью, без свечи или фонаря. На миг ему показалось, что выше, в сгустившейся темноте кто-то дышит. Пустое. Он устал. Сегодня был хороший день - сделано трудное дело. Истощившие свой пыл в бесконечных бессмысленных спорах бароны приняли весть спокойно. Сфера оказалась очень кстати, сын не обманул надежд. Сын хорош - он стал наконец мужчиной. А свою дочь Гизельгер найдет. Теперь буйная знать легко согласится на все, что предложит им он, правитель и победитель. Остатками альвисов займутся отцы инквизиторы, а уж они сумеют даже среди тысяч уцелевших отыскать дочь императора. Прочих же альвисов... Пожалуй, их можно пощадить. Пусть хотя бы частично восстановится справедливость по отношению к людям, ставшим отверженными из-за роковой ошибки. Главари пойдут на костер - в назидание. Остальные пусть живут, они будут полезны - слуги, крестьяне, рабочие на рудниках... Еще будет время подумать об этом. Победитель может позволить себе милосердие.
     Гизельгеру снова послышался шорох одежды. Он остановился, наверху кто-то едва слышно дышал. Сын? Но сын должен ждать его не на узкой лестнице, а выше, в комнате...
     - Гаген?
     Молчание. Император сделал еще один шаг.
     Черное, невидимое в темноте тело упало сверху. Острая боль проколола левое плечо. Гизельгер инстинктом угадал направление удара и успел уклониться - иначе лезвие ножа вошло бы прямо в сердце. Тяжело дыша, двое сцепились на узкой винтовой лестнице. Один из них попытался вывернуть чужую вооруженную руку, другой - нанести удар. Противник уступал правителю Церена в силе, но оказался ловким и вертким, как кошка. Мокрые от крови пальцы императора скользили по коже врага. Тот вывернулся и нанес молниеносный удар, метя в живот. Гизельгер уклонился, нож невольно ткнул в бедро.
     - Стража!
     Громовой голос императора бесполезно гас в замкнутом плитой, тесном пространстве. Убийца бросился под ноги жертве, пытаясь сбить Гизельгера с ног. Это удалось, они покатились вместе, обдирая руки и лица о металл ступеней. Гизельгер обнял врага, чувствуя, как хрустят под могучими руками чужие ребра. Противник, изловчившись, высвободил руку и кольнул императора в шею - на полноценный удар не хватило времени. Церенский правитель наотмашь отшвырнул незнакомца к стене - и тут же ударил его сам - прямо в висок. Убийца мгновенно обмяк и осел на ступени.
     Гизельгер подобрал брошенный нож, выпрямился и осмотрел рану на плече - лезвие прошло под кожей, сорвав лоскут плоти - пустяки. Царапина на шее оказалась болезненной, но неглубокой. Он постоял, привалившись к холодной стене, понимая, что по чистой случайности избежал гибели в тонко расставленной ловушке. Пора возвращаться.
     Убийца лежал неподвижно, свернувшись клубком и прижавшись, как верный пес, к ногам императора. Гизельгер пнул тело, потом осторожно отступил - противник не двигался. Этим человеком займутся палачи. Нужно только снова позвать гвардейцев... Почему-то голос, обычно громовой, не слушался, Гизельгер мог лишь беззвучно шептать.
     Он не чувствовал чрезмерной боли - только удивился, почему мгновенно намокла одежда на бедре. Кровь из незамеченной поначалу раны липко, горячо струилась по ноге, стекала в сапог. Он попытался спуститься по лестнице, но потерял равновесие, упал и грузно покатился вниз. Толстые стены вновь заглушили шум падения.
     ?Я могу умереть?, - подумал император.
     Кровь из бедра била фонтаном.
     - Сын! Приди ко мне, сын...
     Молчание.
     Нельзя позволить себе умереть сейчас... Только не сейчас. Нужно еще многое сделать... Толстая каменная плита мертво-равнодушно перегораживала выход. Император Церена в отчаянии царапал камень. Пусто. Холодно. Боже мой, какой мучительный холод... Гизельгер попытался приподняться, рычаг, открывающий проход, был совсем рядом. Он с трудом встал на дрожащие колени, поднял руки - кончики пальцев дотронулись до металла рукояти. Слишком высоко. Он рванулся, разумом и волей превозмогая вернувшуюся боль - невидимая раскаленная игла насквозь пронзила шею и раненое плечо. Ржавое железо подавалось с трудом. Правитель мешком повис на рычаге - немалый вес сделал свое дело, плита, сухо скрипнув, отъехала в сторону.
     Это усилие исчерпало силы. Ни подняться, ни закричать он уже не смог. Агонизируя, император все еще боролся. Прежде могучие руки Гизельгера дрожали, скользили в его собственной крови, но он перевалился через порог и медленно пополз по коридору, оставляя за собою широкую алую полосу.
     - Сын...
     В закутке у потайной лестницы, под немыми взглядами каменных статуй, вместе с Гизельгером умирала прежняя Империя - та, которую он так любил. ?Я победил, и я ухожу?, - успел подумать император.
     Когда удивленный длительным отсутствием императора капитан гвардии решился нарушить приказ и вошел в тупичок с потайной дверью, он увидел лежащего ничком мертвого Гизельгера. Капитан не сразу поверил, что на одежде лежащего и на полу пятна крови, а не вечерний свет, пробившийся сквозь мелкие красноватые стекла окна.
     Никто не мог сказать, почему тайна лестницы в стене стала известна покушавшемуся. Допрашивать убийцу было слишком поздно - удар императора проломил ему висок.

Глава 19

МЯТЕЖ

     ?Я слышу ветра барабан и плеск знамен. Вперед!
     Пусть конских золото попон