во.
   Лежа на спине с задранными ногами, пленник пробормотал что-то невнятное
насчет пятнадцати лет, проведенных в Маньчжурии.
   Кивком головы поручик подозвал Сато.
   - У вас хороший почерк,  -  сказал  он,  отвернувшись  от  пленного.  -
Отыщите лист картона  и  напишите  следующее...  -  Подумав,  он  медленно
продиктовал: - "Этот человек - шпион, коммунист и обманщик..."
   - Господин  полковник,  клянусь  отцом  и  детьми...  -  сказал  кореец
голосом, обесцвеченным страхом.
   - "...Погребение воспрещается..." Вы поняли?
   - Понял! - бойко сказал Сато и с любопытством уставился на "шпиона".
   Вся голова огородника была покрыта частыми выпуклыми каплями росы.
   ...Кондо штопал перчатки, когда Сато вошел в фанзу и расстелил на  полу
большой кусок желтого картона.
   - Кто он? - спросил Кондо, кивая на окно.
   Сато с восхищением сообщил приятелю о находчивости поручика, но, против
ожидания, рассказ не произвел впечатления на простодушного Кондо.
   - Значит, все, кто не носит гета, шпионы?  -  спросил  он,  перекусывая
нитку.
   - ...Но он действительно врет...
   - А "кто здесь не врет?
   - Ну, знаешь... - заметил Сато, недовольный равнодушием приятеля.  -  Я
повторяю: пальцы у него совершенно гладкие...
   - Ты щупал?
   - Бака! - сказал Сато, энергично растирая палочку туши. - Это видно  по
лицу господина поручика...
   - Са-а... [вот как...] Тогда почему ты не пошел в гадальщики?
   Не  отвечая,  Сато  начал  выводить  знак  "человек".  Желая   блеснуть
почерком, он старался вовсю. Это удавалось. Учитель  каллиграфии,  столько
раз щелкавший Сато по пальцам  своей  короткой  линейкой,  был  бы  теперь
доволен этими  выразительными,  энергичными  знаками.  Здесь  были  линии,
похожие на обугленный бамбук  и  на  следы  комет,  изящно  округленные  и
короткие, жесткие,  с  рваными  концами,  точно  у  художника  не  хватало
терпения вести плавно кисть.
   Даже Кондо залюбовался работой Сато.
   - Это можно повесить на стену, - сказал он одобрительно.
   Следующим был весьма трудный  знак:  "шпион",  который,  как  известно,
состоит из двадцати девяти черт. Когда Сато, набрав тушь, медленно выводил
изогнутую  линию,  за  окном  раздался  выстрел.  Кисть  дрогнула,  клякса
расползлась на картоне, испортив прекрасный знак.
   - Он толкнул тебя под руку, - заметил Кондо злорадно.
   - Кто?
   - Огородник... Значит, ты был неправ.
   Сато  с  тревогой  уставился  на  кляксу,  медленно  расползавшуюся  по
картону. Странно, что выстрел раздался, как  раз  когда  он  выводил  знак
"шпион".
   За неряшливость Сато получил от господина поручика замечание.  А  когда
солдат прикреплял позорную  надпись  к  трупу,  лежавшему  на  боку  среди
жесткой травы, ему показалось, что огородник злорадно улыбается.
   В наказание за дерзость Сато с размаху ударил "шпиона" ботинком в лицо.



8

   С тех пор как усталый и торжествующий Корж привел  на  заставу  шпиона,
прошел ровно год.
   Были  за  это  время  события  поважнее,  чем  сумасшедшая  погоня   за
медведями.
   ...Летом возле колодца Корж  задержал  побирушку  с  чумными  ампулами,
запеченными в хлеб.
   ...Илька полезла за белкой в дупло и нашла пачку харбинских листовок.
   ...С помощью Рекса накрыли за работой подпольную радиостанцию.
   ...Выследили и забросали гранатами банду есаула Азарова.
   Но стоило Белику высунуться из кухни во время обеда  и  показать  куцый
медвежий хвост, как обедающие разражались хохотом.
   У всех в памяти была свежа карикатура на Коржа в отрядной  газете,  где
медведь и боец были изображены на беговой дорожке дружно рвущими ленточку.
   Сам Корж посмеивался, вспоминая полную шорохов ночь, сапоги с музыкой и
зеленую дудочку тракториста. Разве пришло  бы  тогда  в  голову  прощупать
рыжего пса, бежавшего рядом с корейцем?
   Старый  Рекс,  распутавший  на  своем  веку  сотни  клубков,   оказался
внимательней  бойца-первогодка.  Прежде   чем   начальник   успел   задать
трактористу вопрос, Рекс налетел на рыжего  пса  и  стал  трепать  его  за
загривок.  Он  разорвал  фальшивую  рыжую  шкуру  и   вытряхнул   из   нее
фокстерьера, оравшего от страха, как поросенок в мешке.
   Под шкурой нашли  чертежи  двух  фортов  и  чистую  голубую  бумажку  -
настолько важную, что командир отделения, отвозивший находку в отряд, ехал
в сопровождении трех стрелков.
   Все это было так  неожиданно,  что  даже  Нугис,  рассерженный  нелепой
стрельбой по медведям, смягчился и, подойдя к первогодку, спросил:
   - Это что же, случайность?
   - Не знаю...
   - Ты подозревал?
   - Догадывался.
   - По каким признакам?
   - По глазам! - сказал Корж смеясь. - У блудливых они всегда  в  стороны
смотрят.


   ...Многое изменилось на  заставе  с  тех  пор,  как  Белик  прибил  над
кроватью Ильки шкуру черного медведя.
   Ушли в долгосрочный отпуск старослужащие  бойцы  Гайчук  и  Уваров,  из
отряда привезли библиотеку и четыре дегтяревских пулемета. Вдоль  границы,
от солонцов до поворотного  знака,  прорубили  десятиметровую  просеку.  В
мартовский вечер у этой просеки банда Недзвецкого  подкараулила  Дубаха  и
пыталась увезти его живым за границу. Затея стоила жизни двум  закордонным
казакам. Но и начальник еле выбрался из тайги.  Целое  лето  залечивал  он
перебитую пулей ключицу, кости срослись плохо, узлом, и Дубах  еще  больше
сутулился.
   ...За год Корж мало в чем изменился. Все так  же  весело  было  озорное
лицо и беспокойны крапленные веснушками пальцы. В строю  он  всегда  стоял
левофланговым - маленький, похожий  скорее  на  воспитанника  музыкантской
команды, чем на бойца-пулеметчика. Только сосредоточенный взгляд, точность
речи да  исцарапанные  сучьями  темные  руки  говорили  о  трудной  школе,
пройденной первогодком.
   Прошло лето, беспокойное, душное. Все чаще  и  чаще  радио  сообщало  о
перестрелках у Турьего рога и выкопанных японцами пограничных столбах.
   В августе грянул дождь. Девять суток, напарываясь на сосны, беспрерывно
шли низкие тучи. Сухая,  рассеченная  трещинами  земля,  листья  деревьев,
измученная июльским зноем трава, тарбаганьи норы, распадки, реки,  колодцы
жадно впитывали крупные теплые капли...
   Солнце прорезывалось изредка, багровое от носившейся в  воздухе  влаги.
Птицы и пчелы умолкли. В полях, засев в  грязь  по  диффер,  стояли  сотни
машин, и шоферы в ожидании тягачей отсыпались в кабинах.
   На заставе, к великой радости бойцов, застряла  кинопередвижка.  Каждый
день в спальне завешивали окна, и по экрану то  перекатывались  балтийские
волны, то мчалась тачанка с Чапаевым, то  под  гудение  гармоники  неслись
самолеты.
   Это было единственной неожиданностью в размеренной жизни заставы. Дождь
и бураны, жара  и  морозы  влияли  только  на  градусник  и  барометр.  По
выражению Дубаха, природа имела на границе только совещательный голос.
   По-прежнему по  утрам  стучал  о  доску  мелок  и  начальник  терпеливо
объяснял первогодкам, что такое баллистика, сколько  раз  в  минуту  дышит
конь и почему водяное охлаждение надежней воздушного.
   На полигоне под проливным дождем стрекотали дегтяревские пулеметы.
   Пар валил из сушилки, где рядами висели сапоги  и  одежда,  и  нередко,
накинув теплый, еще пахнущий  дымом  плащ,  прямо  с  половины  киносеанса
уходили бойцы в дождь, в осеннюю темень.
   Тучи продолжали идти. Всюду были слышны  монотонный  шум  ливня,  сытое
бормотанье ручьев. Целые озера,  превращенные  в  капли,  обрушивались  на
сопки и исчезали неведомо где.
   Наконец земля пресытилась. Вздулись и потемнели реки.  Там,  где  вчера
бойцы перебирались посуху, с камня на камень, вода сбивала коней.
   Пачихеза неслась, усеянная  желтой  пеной,  вся  в  урчащих  ненасытных
воронках. В ее кофейной воде кувыркались бревна, плетни, бурелом. Все чаще
и чаще стали встречаться бойцам  разметанные  стога,  соломенные  крыши  и
целые срубы. С островов бежало и тонуло зверье.


   Ночью с того берега приплыл на бревне человек. Был он рослый, голый  и,
судя по неторопливым движениям, обстоятельный человек. Выйдя на берег,  он
растер онемевшие в воде икры, вынул  из  ушей  вату  и  стал  приседать  и
размахивать руками, силясь согреться.
   Дождь барабанил голому по спине; пловец поеживался и вполголоса поминал
матерком студеную Пачихезу.
   Он так долго размахивал  руками,  что  Рекс,  лежавший  за  камнем,  не
выдержал. Он вздохнул и ткнул влажным носом Нугиса в бок.
   - Фу-у... - произнес Нугис одними губами.
   Рекс нервно зевнул. Его раздражали смутная белизна голого тела,  резкие
движения незнакомого человека.  Он  ждал  короткого,  как  выстрел,  слова
"фас!" - приказа догнать, вскочить бегущему на спину, опрокинуть.
   Но хозяин молчал. Накрытый брезентовым капюшоном,  он  с  вечера  лежал
здесь, неподвижный, похожий на один из обточенных Пачихезой камней.  Рядом
с Нугисом в кустах тальника сидел на корточках  Корж,  а  немного  поодаль
красноармеец Зимин устанавливал сошки дегтяревского пулемета.
   Плащи, гимнастерки, белье - все было мокро. Струйки  воды  катились  по
спинам бойцов. Временами,  изловчившись,  ветер  забрасывал  под  козырьки
фуражек целые пригоршни холодной воды. Бойцы  даже  не  пытались  вытирать
лица. Шестой час не отрываясь следили они за Пачихезой.
   Было известно: ожидается москитная банда.
   Было приказано: взять живой.
   ...Голый отошел к камням и сел возле Коржа. Это был пожилой  человек  с
сильной шеей и покатыми плечами. На кистях рук и щиколотках пловца темнели
шнурки - старое солдатское средство против судороги в холодной реке.  Корж
слышал его дыхание, ускоренное борьбой с Пачихезой, видел мокрую  спину  и
крутые бока. В воздухе, очищенном  ливнем,  отчетливой  струей  растекался
запах махорки и  старого  перегара.  Нарушитель  сидел  так  близко,  что,
протянув руку. Корж мог бы достать до его плеча.
   Отдышавшись, голый сложил ладони рупором и крикнул, подражая  жестяному
голосу петуха-фазана.
   Берег молчал. В темноте слышны были только ровный шум дождя и  ворчанье
реки.
   Пловец крикнул громче.
   Рекс толкнул хозяина носом. Он приложил уши и  подобрался  для  прыжка.
Кожа на щипце овчарки сморщилась, блеснули клыки.
   Не оборачиваясь, Нугис положил на голову пса  тяжелую  ладонь,  и  Реке
стих и вытянул лапы, только собачьи глаза стали еще зеленее  и  глубже  да
хвост вздрагивал в мокрой траве.
   ...Сдерживая дыхание, трое бойцов ждали ответа. Наконец, с того берега,
из высоких зарослей тальника, донесся еле слышный звук  жестяной  дудочки.
Петуху-фазану отвечала подруга.
   Крик повторился на середине реки, и вскоре среди желтой пены  и  сучьев
стал виден плот, пересекавший наискось реку.
   Голый выпрямился и рассмеялся  почти  беззвучно.  Огромное  облегчение,
нетерпение, торжество слышались  в  сдавленном  смехе  пловца.  Он  набрал
воздуху, чтобы крикнуть еще раз. Но чья-то жесткая ладонь  закрыла  голому
рот.
   - Застрелю! - сказал шепотом Корж.
   - Спокойно! - посоветовал Нугис.
   Вместо ответа голый укусил  Коржу  ладонь.  Он  жестоко  сопротивлялся,
мычал, отбивался коленями и локтями, норовя попасть противнику  в  пах,  и
успел несколько раз отрывисто вскрикнуть, прежде чем ему забили рот кляпом
и надели браслет.
   - Это зачтется, - заметил шепотом Корж  и  замотал  платком  искусанную
ладонь.
   Он подошел ближе к воде и крикнул, подражая  фазану.  С  середины  реки
тотчас тихо ответила птица.
   Покачиваясь, плот медленно пересекал  фарватер  Пачихезы.  Поскрипывали
связанные из  ивы  уключины.  Кто-то  греб  по-матросски,  рывками,  ловко
стряхивая воду с весла.
   Теперь плот  шел  почти  параллельно  берегу,  отбиваемый  воронками  и
сильным течением. Вслед за ним, перескакивая с  голыша  на  голыш,  бежали
бойцы.
   Возле связанного разведчика, жарко дыша ему в лицо, сидел Рекс.
   Пограничники и плот двигались  к  одной,  еще  неизвестной  точке.  Она
лежала далеко впереди, на пустынном и мокром берегу Пачихезы.
   Плащ гремел, бил намокшими полами по ногам. Корж сорвал  его  на  бегу.
Цепляясь за мокрые сучья, он вскарабкался на сопку, подступившую  вплотную
к реке, скатился по скользкой траве и очутился у заводи,  отгороженной  от
реки каменистым мыском.
   Нугис прибежал минутой позже, тяжеловесный, спокойный, и сразу  лег  за
мыском прямо в воду. Несмотря на огромный рост, он  обладал  замечательным
свойством быть невидимым всюду.
   Плот уже подходил к самому берегу, когда гребец вдруг сильно  затабанил
веслами и тихо спросил:
   - Костя, ты?
   Корж не ответил. Стоя в кустах, он расстегнул кобуру и вынул наган.
   На плоту зашептались.
   С шумом ухнул в воду подмытый рекой  пласт  земли.  Зимин  спускался  с
горы, гремя камнями.
   - Тьфу, лешман! - сказал с досадой гребец. Он подумал и  стал  отводить
плот от берега.
   - Стой! - крикнул Корж.
   Трое сидевших на плоту вскочили и  разом  уперлись  в  отмель  шестами.
Раздалась громкая ругань.
   - Назад!
   - Держи чалку! - ответил гребец.
   Он приподнялся и сильно взмахнул  рукой.  Корж  растянулся  за  камнем.
Метнулось короткое неяркое пламя. Осколки гранаты загремели по голышам.
   - Наверное, "мильс", - сказал Нугис спокойно и, положив наган  на  сгиб
левой руки, выстрелил в гребца.
   Пуля высекла из воды длинную искру. Гребец засмеялся и, сильно  работая
веслом, повел плот к серединной струе.
   Корж плюхнулся на камни и сорвал сапоги.  Портянки  отлетели  сами  при
первых шагах.
   - Заходим с разных сторон! - крикнул он Нугису и сразу с головой ушел в
воду.
   - Огонь? - спросил, подбегая, Зимин.
   - Обождать. Следи за плотом. Дам сигнал.
   Нугис свистнул.
   - Рекс, сюда!
   Из-за сопки донесся отрывистый лай. Не  дожидаясь  собаки,  Нугис  взял
наган зубами за скобу и бросился в реку.
   Корж плыл саженками, гулко хлопая ладонями по воде. Он не чувствовал ни
холода, ни вздувшейся пузырями одежды. Плыть было легко: вода возле берега
казалась упругой и плотной; при каждом ударе ноги  сама  река  выбрасывала
пловца до пояса.
   Расстояние между нарушителями  и  бойцом  сокращалось.  Маленькие  злые
волны теснились вокруг Коржа, толкая пловца  в  грудь,  швыряясь  клочьями
грязной пены. Временами из воды вдруг высовывались голые сучья или  ладонь
загребала пук отяжелевшей травы.  Корж  плыл  не  оглядываясь.  Он  слышал
пыхтенье проводника, знал, что Нугис плывет следом - тяжелый,  настойчивый
и надежный.
   Сильная струя завертела Коржа на месте. Он пробовал  сопротивляться  ее
мягкой и властной настойчивости и вдруг  почувствовал,  что  река  сильнее
его. Огромные воронки заглатывали сучья,  пену,  торчмя  опускали  на  дно
небольшие валежины. Одна из воронок  двинулась  к  Коржу.  Он  рванулся  в
сторону, но руки уже не подчинялись  пловцу.  Мутная  вода  кипела  вокруг
Коржа; всюду вспучивались и рассыпались пузырями бугры.
   Воронка поставила тело пловца почти вертикально. Несколько секунд  боец
крутился на месте, силясь стряхнуть  с  ног  страшную  тяжесть.  Потом  он
увидел рядом с собой напряженное лицо Нугиса, ветку  с  черными  листьями,
обломок доски... Он вспомнил  чей-то  старый  совет  -  не  сопротивляться
воронкам, поднял над головой руки, и сразу ровный томительный звон в  ушах
напомнил Коржу о глубине.
   Струя протащила его по камням  и  выбросила  на  поверхность  метрах  в
десяти от плота - оглушенного,  исцарапанного,  но  упрямо  размахивающего
руками.
   - Врешь! - крикнул Корж, чтобы ободрить себя.
   Сквозь косую сетку дождя он видел небольшой плот, борозду от правила  и
силуэты застывших напряженно людей. Гребли двое. Что было сил налегали они
на короткие весла, но бревна глубоко сидели в  воде.  Плот  двигался  чуть
быстрее течения.
   Видя,  что  пловец  нагоняет  гребцов,  человек,  сидевший  у  правила,
поднялся. Был он массивен, высок и глядел на  запыхавшегося  Коржа  сверху
вниз.
   - Эй, мосол! - сказал рулевой негромко. - Дай без крови уйти.  -  И  он
вытянул навстречу бойцу непомерно длинную руку.
   - Брось оружие! - ответил Корж, задыхаясь.
   - Эй... отстань... Окалечу.
   Вместо ответа  Корж  повернулся  на  бок  и  пошел  овер-армом  [способ
плавания на боку].
   - Прощай, мосол, - сказал рулевой отчетливо, и на миг вспышка  осветила
его худое лицо.
   Возле плеча Коржа взметнулись два  невысоких  фонтанчика.  Он  поспешно
нырнул. Маузер так долго плевался в воду, что у Коржа еле хватило дыхания.
Когда он снова поднял голову, Нугис уже обходил  плот  с  другой  стороны.
Проводник шел брассом, и плечи его погружались и всплывали с  удивительной
равномерностью. Возле проводника, точно два косых паруса, торчали из  воды
уши  Рекса.  Ветер  кидал  пену  в  собачьи  ноздри.  Рекс  взвизгивал  от
нетерпения и жался к хозяину.
   - Фас! - сказал Нугис, и овчарка сразу вырвалась вперед, догнала плот и
рывком вскочила на скользкие бревна.
   Кто-то испуганно вскрикнул.  Рычанье  Рекса  смешалось  с  разноголосой
руганью.
   Рулевой  обернулся  и  разрядил  в  овчарку  половину  обоймы.   Сквозь
стиснутые зубы Нугиса вырвался стон; он затряс головой, точно пули вошли в
его тело.  Страшно  было  слышать  проводнику  затихающий  голос  овчарки,
видеть, как бандитня добивает друга шестами. Он опустил голову ниже к воде
и стал выгребать с такой силой, что от его плеч  потянулись  по  воде  две
ровные складки.
   - Дотявкалась, - сказал рулевой. - Кто следующий?
   - Ты!
   Почти не целясь, рулевой выстрелил в подплывавшего к плоту Коржа.
   - Огонь! - крикнул Нугис.
   Течение  несло  их  мимо  каменистого  крутояра.  Эхо  подхватило  звук
выстрела, превратив его в долгую пулеметную очередь.  Одновременно  гулкой
струей выскочил из темноты желтый огонь.
   Пулеметчик Зимин, опередивший плывущих, нащупывал плот.  Он  бил  почти
наугад, ориентируясь по силуэтам и вспышкам.
   Ругань умолкла. Были слышны только шум дождя и томительно близкий  визг
пуль...


   Медленно светлела  рябая  от  ветра  река.  Дождь  стих,  но  тучи  еще
толпились в горах, отдаляя время рассвета.
   Рекс лежал на плоту, длинный и плоский. Лапа  его  провалилась  в  щель
между бревнами, вода облизывала окровавленный бок. Возле овчарки, погрузив
руки в мокрую, еще теплую шерсть, сидел на корточках  Нугис.  Пристальными
светлыми глазами он следил за движениями гребцов, нехотя макавших весла  в
кофейную воду. Один из них, не выдержав тяжести взгляда, отвернулся...
   - Бравый был пес, - сказал он соседу.
   - Молчи, - посоветовал Нугис.
   Постепенно из темноты стали выступать серые лица гребцов. Третий бандит
лежал ничком на мокрых бревнах, и маленький босой Корж заботливо прикрывал
соломой индукторный аппарат.
   Нарушители  молчали.  То  был  пестрый,  непонятный  народ  в  стеганых
ватниках,  ичигах  и  отслуживших  табельный  срок  военных  фуражках.  На
советской  земле  любой  из  них  сошел  бы  за  красноармейца-отпускника.
Впрочем, старичок в замасленном плаще, лежавший на краю плота, был вылитый
стрелочник.
   Даже медный рожок и  флажки  торчали  из  порыжелого  голенища.  Только
вместо пояска подпоясался "стрелочник" бикфордовым шнуром.
   Когда Корж повернул  старикашку  на  спину  и  стал  разматывать  шнур,
нарушитель тихо шепнул:
   - Может, сговоримся, служилый?
   - Может, и так...
   - В советских возьмешь?
   - Все возьмем, - сказал Корж одобряюще. - В отряде сторгуемся... - И он
уложил старикашку на бревна вниз бородой.



9

   В хате птичницы Пилипенко готовились к празднику. Выстлали сени соломой
первого обмолота, повесили свежие  рушники.  Мятою,  чебрецом,  опаленными
морозом виноградными листьями убрали углы.
   Хозяйка  расщедрилась:  вынула  плахты,  старинные,  заветные,  которые
вешала только трижды в год: на Октябрь, сочельник и пасху. Их голубой шелк
напомнил  старухам  о  Днепре.  Не  сговариваясь,  разом  затянули  песню,
завезенную на Восток еще дедами.
   Давно  сносились  свитки,  шит