ось
так, - у  меня  нет  причин  сомневаться  в  правдивости  этой  части  его
рассказа, - что пришел какой-то японец, захотел совершить покупку,  бросил
лишь взгляд на один из этих кольтов-44, которые вы  штампуете,  разглядел,
что это подделка, засунул свои деньги назад в штаны и ушел. Вот  так.  Что
вы на это скажете?
     Никакого толкового ответа Уиндем-Мэтсон подыскать  не  мог,  зато  он
мгновенно взял себе на заметку - то Фринк и Маккарти. Они грозились что-то
сделать. Но он никак не мог сообразить, что же это они  затеяли.  Из  слов
Келвина ему не удавалось схватить смысл произошедшего.
     Какой-то суеверный страх охватил его.  Как  это  им  удалось  выудить
подделку, сработанную еще в феврале? Он предполагал, что они  обратятся  в
полицию, или в газеты, или даже к правительству "пиноков" в Сакраменто, и,
разумеется, там было кому его защитить. Но что сказать Келвину? Он  что-то
невнятно мямлил, как ему казалось, бесконечно долго, пока в  конце  концов
не удалось закруглить разговор и положить трубку.
     Только тогда он, к немалому своему  удивлению,  обнаружил,  что  Рита
вышла из спальни и  слышала  весь  разговор.  Она  раздраженно  ходила  по
комнате из угла в угол в  одной  только  черной  шелковой  комбинации,  ее
светлые волосы свободно падали на обнаженные, слегка веснушчатые плечи.
     - Заявите на них в полицию, - сказала она.
     - Ну, - подумал он, - наверное, было бы  дешевле  предложить  им  две
тысячи и даже чуть больше. Они бы не отказались; это, наверное, все,  чего
они добиваются. Мелкая сошка, подобная им, и  мыслит  мелко.  Такие  мысли
кажутся им состоянием. Они вложили бы их в свой новый бизнес, потеряли  бы
их и в течение месяца были бы разорены.
     - Нет, - сказал он.
     - Почему нет? Шантаж является преступлением.
     Ей трудно было объяснить, почему нет. Он привык покупать  людей.  Это
стало частью накладных расходов, подобно оплате коммунальных  услуг.  Если
сумма была не очень велика... Но в ее словах был  определенный  смысл.  Он
призадумался над ними.
     "Я дам им две тысячи, но и  свяжусь  с  тем  парнем  из  Центрального
гражданского управления, которого знаю, с этим инспектором  полиции.  Велю
повнимательнее  присмотреться  к  ним  обоим,  к  Фринку  и  Маккарти,   и
поглядеть, не  выявится  ли  что-нибудь  полезное.  Если  они  вернутся  и
попытаются еще раз - я тогда сумею с ними справиться".
     "К примеру, кто-то говорил мне, что Фринк - кайк. Что он изменил свой
нос и фамилию.  Мне  остается  только  поставить  в  известность  об  этом
здешнего немецкого консула. А дальше все пойдет уже по накатанной дорожке.
Он потребует от японских  властей  его  выдворения.  И  они  пошлют  этого
педераста в газовую камеру, как  только  переправят  через  демаркационную
линию. Я думаю, у них есть такие лагеря в Нью-Йорке,  те  самые  лагеря  с
печами".
     - Меня  удивляет,  -  сказала  девушка,  -  что  кто-то  осмеливается
шантажировать человека, занимающего такое высокое  положение  в  обществе,
как вы.
     - Ну вот что я тебе на это скажу, - начал он.  -  Весь  этот  бизнес,
связанный с предметами исторической ценности - сплошной вздор. Эти  япошки
просто дубины. Я докажу это. -  Поднявшись  рывком,  он  быстро  прошел  в
кабинет и сразу же возвратился с двумя зажигалками, которые тут же положил
на столик для кофе.
     - Посмотри на них внимательно. С виду они одинаковые, верно? Так вот,
слушай. Одна из них имеет  историческую  ценность,  -  он  ухмыльнулся.  -
Возьми их. Смелее. Одна из них стоит, ну, пожалуй,  тысяч  сорок-пятьдесят
среди коллекционеров.
     Девушка осторожно взяла обе зажигалки и стала их рассматривать.
     -  Неужели  ты  не  чувствуешь?  -  шутливым  тоном  произнес  он.  -
Историчности в одной из них?
     - А что такое историчность? - спросила девушка.
     - Это когда вещь имеет свою историю.  Послушай.  Одна  из  этих  двух
зажигалок-автоматов лежала в кармане Франклина Делано Рузвельта, когда  он
был убит. А другая не лежала. Она имеет историческую  ценность,  и  притом
еще какую! Такую же, как и любой другой предмет, который был у него тогда.
А другая - ничего подобного.  Ну,  ты  и  сейчас  ничего  не  ощущаешь?  -
продолжал подзадоривать  ее  Уиндем-Мэтсон.  -  Нет.  Ты  не  в  состоянии
определить, какая из них ею обладает. Вокруг нее нет ни  особой  ауры,  ни
"таинственной плазмы".
     - Да ну! - воскликнула в ужасе девушка. Неужто это правда? Что в  тот
день при нем была одна из них?
     - Точно. И я знаю, какая. Теперь ты понимаешь, к чему  я  клоню.  Все
это большое надувательство. Они сами себя дурачат. Я имею в виду  то,  что
пистолет, прошедший через знаменитую битву, ну, например, Шайлоу, остается
все тем же заурядным пистолетом, но только до тех пор, пока ты об этом  не
узнаешь. Вот она где, эта историчность, - он постучал себя  по  лбу.  -  В
уме,  а  не  в  пистолете.  Я  был  когда-то  коллекционером.  Фактически,
благодаря этому я и занялся  этим  бизнесом.  Я  собирал  почтовые  марки.
Бывших британских колоний.
     Девушка стояла  у  окна,  сложив  руки  на  груди  и  глядя  на  огни
центральной части Сан-Франциско.
     - Мои мать и отец не раз повторяли, что мы  бы  не  проиграли  войну,
если б он остался жив, - сказала она.
     - Так вот, - продолжал Уиндем-Мэтсон, - предположим теперь,  что,  ну
скажем, в прошлом году канадское правительство - или кто-то другой - нашли
матрицы, с которых печатались  старые  марки.  И  типографскую  краску.  И
достаточное количество...
     - Я не верю,  что  одна  из  этих  зажигалок  принадлежала  Франклину
Рузвельту, - произнесла девушка.
     Уиндем-Мэтсон рассмеялся.
     - Вот об этом-то я и толкую! Мне нужно доказать это  тебе,  подкрепив
как-то документально. Свидетельством подлинности. И именно потому все  это
вздор, массовое заблуждение. Получается, что бумага подтверждает  ценность
предмета, а не предмет сам по себе.
     - Покажите мне такой документ.
     - Прошу. - Он снова заскочил в кабинет. Снял со стены взятый в  рамку
сертификат, составленный Смитсонианским институтом. Документ  и  зажигалка
обошлись ему в целое состояние, но они стоили того - потому что давали ему
возможность доказать свою правоту, что слово "подделка" в действительности
ровно ничего не означает, как ничего  в  действительности  не  означает  и
слово "аутентичность".
     - Кольт-44 есть  кольт-44,  -  сказал  он  девушке,  возвратившись  в
гостиную. - Его ценность - в  качестве  изготовления  канала  ствола  и  в
конструкции, а не в том, когда он был изготовлен. Его ценность...
     Девушка протянула руку. Он передал ей сертификат.
     - Только поэтому она подлинная, - произнесла она наконец.
     - Да. Вот эта, -  он  поднял  зажигалку  с  продольной  царапиной  на
корпусе.
     - Я, пожалуй, буду собираться, - сказала девушка.  -  Встретимся  еще
когда-нибудь, в другой раз.  -  Она  положила  сертификат  и  зажигалку  и
направилась в спальню одеваться.
     - Почему? - взволнованно воскликнул он, бросившись вслед за нею. - Ты
же знаешь, здесь совершенно безопасно. Моя жена вернется  не  раньше,  чем
через несколько недель - я же тебе все объяснил. У нее отслоение сетчатки.
     - Дело не в этом.
     - Тогда в чем же?
     - Пожалуйста, закажите по телефону  велокэб  для  меня,  -  попросила
Рита. - Пока я буду одеваться.
     -  Я  сам  отвезу  тебя   домой,   -   недовольным   тоном   произнес
Уиндем-Мэтсон.
     Она оделась, а затем, пока он доставал из стенного шкафа  ее  пальто,
стала молча бродить по квартире. Она  казалась  погрустневшей,  ушедшей  в
себя, даже какой-то удрученной.
     - Это прошлое подвергает людей в такую печаль, -  понял  он.  -  Черт
побери, зачем я затеял весь этот разговор. Но ведь она такая молодая  -  я
был уверен, что ей, наверняка, это имя ни о чем не говорит.
     Она опустилась на колени перед книжным шкафом.
     - Вы читали это? - спросила она, достав с полки какую-то книгу.
     Он близоруко сощурился. Темно-коричневая обложка. Роман.
     - Нет, - ответил он. Это жена приобрела. Она много читает.
     - Вам следовало бы прочитать ее.
     Все еще чувствуя себя разочарованным, он выхватил у нее книгу, глянул
на название. "И густо легла саранча".
     - Это одна из запрещенных в Бостоне книг? - спросил он.
     - Она запрещена на всей территории Соединенных Штатов. И, разумеется,
в Европе. - Она подошла к двери и стала ждать.
     - Я слыхал об этом Готорне  Абендсене.  -  На  самом  деле  все  было
наоборот. Все, что он был в состоянии вспомнить об  этой  книге,  что  она
сейчас популярна.  Еще  одно  преходящее  увлечение.  Еще  одно  повальное
помешательство. Он наклонился и засунул ее назад на полку.
     - У меня нет времени читать беллетристику. Слишком много работы.
     - Эту муру, - язвительно подумал он, - читают мелке служащие  вечером
дома в постели. Она возбуждает их. Позволяет уйти от  реальности.  Которой
они боятся. Но, разумеется, страстно жаждут острых ощущений.
     - Какая-нибудь любовная история, - произнес  он,  с  сумрачным  видом
открывая дверь в коридор.
     - Нет, - сказала девушка. - Это роман о войне. - Уже в  коридоре,  по
дороге к лифту, она добавила:
     - Его автор утверждает то же самое, что говорили мои родители.
     - Кто? Этот Абендсен?
     -  Его  гипотеза  заключается  в  следующем.  Если  бы  Джо   Зангара
промахнулся, Рузвельт бы  вытащил  Америку  из  Великой  Депрессии  и  так
вооружил бы ее... - она прервала свои объяснения, так как  они  подошли  к
лифту, где его дожидалось еще несколько человек.
     Позже, когда в  "мерседесе-бенце"  Уиндем-Мэтсона  они  проезжали  по
ночному Сан-Франциско, она возобновила свой рассказ.
     - Гипотеза Абендсена заключается в том, что Рузвельт  стал  бы  очень
сильным президентом. Таким же энергичным, как и Линкольн. Он  это  доказал
даже за тот единственный год, что  был  президентом,  всеми  теми  мерами,
которые начал осуществлять. Книга эта  -  художественное  произведение.  Я
хочу сказать, что она написана в форме  романа.  Рузвельта  не  убивают  в
Майами,  он  остается  жив  и  переизбирается  в  1936   году,   оставаясь
президентом до 1940 года, то есть уже во время войны.  Понимаете,  он  все
еще президент, когда Германия нападает на Англию, Францию и Польшу.  А  он
видит все это. Он делает Америку сильной. Гарнер в самом деле  был  ужасно
дрянным президентом. В том, что все так получилось, есть его немалая вина.
А тогда, в 1940 году, вместо Бриккера избирают президента-демократа...
     - У этого Абендсена в романе, - перебил ее Уиндем-Мэтсон.  Он  бросил
взгляд на сидевшую рядом девушку. Боже, они читают книги, - подумал он, да
еще и разглагольствуют о вечном.
     - Согласно его гипотезе, вместо такого изоляциониста, как Бриккер,  в
1940 году вместо Рузвельта президентом избирают Рексфорда Тагвелла.  -  Ее
лицо, освещаемое уличными фонарями и встречными  автомобилями,  пылало  от
воодушевления. Глаза округлились, она стала оживленно жестикулировать. - И
он очень активно продолжал  начатую  Рузвельтом  антифашистскую  политику,
поэтому Германия не решилась прийти на помощь  Японии  в  1941  году.  Она
нарушила заключенный между ними договор. - Повернувшись к нему, она крепко
схватила его за плечо. - И поэтому Германия и Япония проиграли войну.
     Он расхохотался.
     В изумлении глядя на него, стараясь выискать что-то в  выражении  его
лица - что именно, она и сама не знала, да к тому же ему  еще  нужно  было
присматривать за другими машинами, - она сказала:
     - В этом нет ничего смешного. Именно так и было на  самом  деле.  США
были вполне способны разгромить Японию. И...
     - Каким образом? - перебил ее Уиндем-Мэтсон.
     - Все это есть в книге. - Она задумалась на мгновенье.  -  В  романе.
Естественно, там есть много и просто вымысла. Ведь ему все-таки надо  было
увлечь читателя, иначе люди не стали бы читать. В нем  описываются  судьбы
многих  людей.  Среди  них  двое  еще  совсем  молодых,  парень  служит  в
американской армии, девушка... Президент Тагвелл  показан  на  самом  деле
тонким политиком. Он понимает, что японцы намерены предпринять. - Голос ее
стал  взволнованным.  -  Даже  говорить  об  этом   приятно.   Японцы   не
препятствуют распространению этой книги в Пацифиде. Я  читала,  что  очень
многие из них увлекаются ею.  Она  популярна  на  островах  метрополии.  И
возбудила множество толков.
     -  Послушай,  -  произнес  Уиндем-Мэтсон.  -  А  что  он  говорит   о
Пирл-Харборе?
     - Президент Тагвелл оказался настолько проницательным, что дал приказ
всем кораблям выйти в море. Поэтому флот США избежал уничтожения.
     - Понятно.
     - Так что на самом деле  никакого  Пирл-Харбора  и  не  было.  Японцы
напали,  но  им  удалось  вывести  из  строя  только  несколько  небольших
кораблей.
     - Она называется "Какая-то саранча..."?
     - "И саранча легла густо". Это цитата из Библии.
     - И японцы, выходит, потерпели поражение, поскольку  Пирл-Харбора  не
получилось? Послушай, Япония все равно одержала бы победу. Даже если бы не
было Пирл-Харбора.
     - Флот США - в этой книге  -  помешал  им  оккупировать  Филиппины  и
Австралию.
     - Они бы все равно их заняли. Их флот был  сильнее.  Я  очень  хорошо
знаю японцев, это их историческое предназначение -  установить  господство
над Тихим океаном. После первой мировой войны Штаты все больше приходили в
упадок. Каждая из стран-союзников потерпела крах в результате той войны  -
моральный и духовный.
     - И если  бы  Германия  не  захватила  Мальту,  -  упрямо  продолжала
девушка, - то Черчилль остался бы у власти и привел Англию к победе.
     - Каким образом? Где?
     - В Северной Африке. Черчилль в конце концов нанес поражение Роммелю.
     Уиндем-Мэтсон снова расхохотался.
     - И поскольку британцы победили Роммеля, они смогли двинуть всю  свою
армию через Турцию на помощь остаткам русских армий и  занять  оборону.  В
этой книге они остановили продвижение немцев на восток вглубь России возле
одного города на Волге. Мы никогда раньше не слышали об этом городе, но он
на самом деле существует, я нашла его в атласе.
     - Как же он называется?
     - Сталинград. Вот там-то британцы и переломили ход войны.  Поэтому  в
книге Роммель так и не соединился с теми немецкими войсками, которые вышли
из России, помните, армия фон Паулюса? И немцам не удалось  проникнуть  ни
на Ближний Восток и захватить столь нужные им месторождения  нефти,  ни  в
Индию, как это они сделали и соединились с японцами. И...
     - Никакая стратегия на свете не смогла бы победить Эрвина Роммеля,  -
сказал Уиндем-Мэтсон. - И события, вроде тех, что выдумал этот парень,  ни
город в России, столь напыщенно названный Сталинградом,  никакая  успешная
оборона не могли достичь  ничего  большего,  как  отсрочка  исхода  войны.
Изменить ее результат они не могли.  Послушай,  я  встречался  с  Роммелем
лично. В Нью-Йорке, когда был там по делам в сорок  восьмом.  -  На  самом
деле он видел военного губернатора США только на приеме в Белом Доме, да и
то издалека. - Что за человек! Какая выправка, какие  манеры.  Так  что  я
знаю, что говорю - закончил он.
     - Это было ужасно, - сказала Рита, - когда генерала Роммеля  сместили
с поста, а на его место  назначили  этого  мерзавца  Ламмерса.  Вот  когда
по-настоящему начались все эти массовые казни и концентрационные лагеря.
     - Они существовали и тогда, когда военным губернатором был Роммель.
     - Но, - она сделала жест рукой, - это было неофициально. Может  быть,
эти головорезы из СС и тогда вытворяли такое же... Но он был не таким, как
все остальные. Что-то в нем было от старого прусского офицерства.  Он  был
суров...
     - Я вот лучше скажу тебе, кто на самом деле очень  много  сделал  для
США, - сказал Уиндем-Мэтсон, - кто  возродил  их  экономику.  Это  Альберт
Шпеер. Не Роммель и не Организация Тодта. Шпеер был лучшим из  наместников
Партии в Северной Америке. Он заставил все эти фирмы, корпорации, заводы -
все абсолютно! - снова заработать, и притом  высокоэффективно.  Жаль,  что
его не было здесь, ведь у  нас  по  пять  предприятий  в  каждой  отрасли,
конкурирующих между собой и из-за всего  этого  несущих  такие  чудовищные
убытки. Нет ничего более идиотского, чем промышленное соперничество.
     - Я бы не смогла жить, сказала Рита, - в тех трудовых лагерях, в  тех
общежитиях, которые были там у них на Востоке. Как одна моя  подруга.  Она
там жила. У нее проверяли почту - она даже ничего не могла рассказать  мне
об этом, пока снова не оказалась  здесь.  Им  приходилось  подниматься  по
утрам в полвосьмого под звуки духового оркестра.
     -  Ты  бы  привыкла  к  этому.  Зато  жила  бы  в  чистоте,  получала
полноценное питание, отдых и отличное медицинское обслуживание.  Чего  еще
желать? Журавля в небе?
     Его огромная машина немецкого производства бесшумно двигалась  сквозь
окутанный холодным ночным туманом Сан-Франциско.


     Тагоми сидел на полу, поджав под себя ноги. В руках он держал пиалу с
черным китайским чаем и дул на него, то и дело улыбаясь при этом Бейнсу.
     -  У  вас  здесь  просто  прелестно,  -  сказал  Бейнс.  -  На   всем
тихоокеанском  побережье  ощущается  такая  умиротворенность.  Она   резко
контрастирует с тем, что... - Он не стал уточнять с чем.
     - Бог  разговаривает  с  человеком  чудом  Пробуждения,  -  прошептал
Тагоми.
     - Простите?
     - Это оракул. Извините меня. Вырвалось непроизвольно.
     Бейнс призадумался и улыбнулся в душе.
     - Что-то есть смехотворное, - заметил Тагоми, - в том, что  мы  живем
по книге пятитысячелетней давности. Мы задаем  ей  вопросы,  будто  она  -
разумное существо. Она и есть  живое  существо.  Как  и  Библия  христиан.
Многие  книги  на  самом  деле  живут  своей  жизнью.   И   вовсе   не   в
иносказательном смысле.  Дух  оживляет  их.  Понимаете?  -  он  пристально
посмотрел на Бейнса, ожидая его реакции.
     Тщательно подбирая слова, Бейнс ответил:
     - Я не очень силен в вопросах веры. Религия находится вне сферы  моей
деятельности. Я предпочитаю держаться тех материй, в которых хоть  немного
разбираюсь. - По сути же дела, у него не было ни  малейшей  уверенности  в
том, о чем говорит Тагоми.
     Я, наверное, устал, - подумал Бейнс. С той  минуты,  как  я  очутился
здесь  сегодня  вечером,  все  вокруг  кажется  мне  каким-то  нелепым   и
недовыросшим, будто я попал в страну гномов. Кажется какой-то недожизнью с
оттенком шутовства. Что это за книга  пятитысячелетней  давности?  Часы  с
Микки Маусом, сам мистер Тагоми, хрупкая пиала в его руке... и глядящая со
стены голова бизона, уродливая и внушающая страх.
     - Что это за голова? - вдруг спросил он.
     - Это, - пояснил Тагоми, - всего лишь существо, которое  поддерживало
существование здешних аборигенов в былые дни.
     - Понятно.
     - Показать вам искусство охоты на бизонов? - Тагоми поставил пиалу на
столик и встал. Здесь,  вечером,  в  своем  собственном  доме,  он  был  в
серебристом халате, мягких комнатных туфлях и белом галстуке. - Вот  я  на
железной лошадке. - Он слегка присел, подогнув ноги. - На коленях надежный
винчестер выпуска 1866 года. - Он вопросительно глянул  на  Бейнса.  -  Вы
устали от путешествия, сэр.
     - Кажется, да, - признался Бейнс. - События дня  несколько  ошеломили
меня. Деловая суета...
     И всякие иные заботы, - подумал он. У него болела голова. Его  сильно
беспокоило, можно ли достать здесь, на тихоокеанском побережье, что-нибудь
из анальгетиков, производства "И.Г.Фарбен". Он пристрастился к ним, борясь
с частыми болями в височной области.
     - Мы все не должны терять веры во что-то, - сказал Тагоми. -  Нам  не
дано знать ответы на все вопросы. Нам не дано,  по  собственному  желанию,
заглядывать в будущее.
     Бейнс кивнул.
     - У моей жены найдется