к споры зла покидают с неслыханной помпой Землю, чтобы разносить  заразу
по другим планетам.
     Вот их награда за кровосмешение - безумие, слепота, смерть.
     Брр. Джулия встряхнулась.
     - Чарли, - позвала она повара. - Мой заказ уже готов?
     Она чувствовала себя очень одинокой. Поднявшись, прошла  к  стойке  и
присела рядом с кассой.
     Никто на нее не обратил внимания, кроме молодого  водителя-итальянца.
Он не сводил с нее глаз. Джо, так его звали. Джулии  захотелось  узнать  о
нем побольше.
     Оказавшись с ним почти рядом, она заметила, что он не так  уж  молод,
как ей показалось. Трудно было сказать, сколько ему лет.  Его  напряженное
состояние мешало правильно оценить его  возраст.  Он  все  время  проводил
рукой по волосам, как бы  зачесывая  их  назад  искривленными  негнущимися
пальцами. Что-то есть особенное в этом человеке, подумала Джулия. От  него
веет дыханием смерти. Это пугало ее, и в  то  же  время  притягивало.  Вот
водитель постарше наклонил голову и что-то ему прошептал, после  чего  оба
стали просто-таки сверлить ее взглядом, причем в этот раз в их глазах  был
не просто мужской интерес.
     - Мисс, - сказал водитель постарше. - Вы знаете, что это такое? -  Он
вытащил из-под стойки небольшую плоскую белую коробку.
     - Знаю, - ответила Джулия. - Нейлоновые чулки. Из синтетики,  которую
делает только мощный картель из  Нью-Йорка,  И.Г.Фарбен.  Очень  редкие  и
дорогие.
     - Ну, придумали-то их немцы. Монополия - не такая уж и плохая  штука.
- Водитель постарше передал коробку напарнику, тот подтолкнул ее локтем, и
она скользнула по стойке к Джулии.
     - У вас есть автомобиль? - спросил у нее молодой итальянец, потягивая
кофе.
     Из кухни появился Чарли. В руке у него была тарелка с ее заказом.
     - Вы могли бы меня отвезти туда? - Дерзкие, решительные глаза все еще
продолжали ее изучать, от чего она сразу же занервничала.  Тем  не  менее,
интерес ее к этому Джо все возрастал. - В этот мотель или куда еще, где  я
мог бы заночевать. Ну так как?
     - Да, - сказала она. - У меня есть машина. Старенький "студебеккер".
     Повар поглядел сначала на нее, затем на молодого водителя, после чего
поставил перед нею тарелку.


     Из репродуктора в дальнем конце прохода раздалось:
     - Дамы и господа, внимание!
     Мистер Бейнс, задремавший в своем кресле, очнулся и открыл  глаза.  В
окошке справа от него было видно море, далеко внизу, коричневая и  зеленая
суша, а дальше - бескрайняя голубизна океана. Тихого  океана.  Ракетоплан,
сообразил он, начал свое долгое медленное снижение.
     Сначала по-немецки, затем по-японски и, наконец,  по-английски  голос
из репродуктора объяснил, что никому  нельзя  курить  и  отстегиваться  от
своего мягкого кресла. А также уведомил пассажиров о том, что спуск  будет
длиться восемь минут.
     После этого включились тормозные  реактивные  двигатели,  причем  так
неожиданно  и  громко,  так  яростно  затрясло  салон,   что   большинство
пассажиров испуганно вздрогнули. Мистер  Бейнс  улыбнулся  и  сидевший  по
другую сторону прохода молодой пассажир с коротко подстриженными  светлыми
волосами улыбнулся тоже.
     - Зи фюрхтен дас... - начал было молодой человек,  но  Бейнс  прервал
его:
     - Простите. Я не говорю по-немецки.
     - Не говорите по-немецки? - удивленно произнес по-английски с сильным
акцентом молодой немец.
     - Я - швед, - пояснил Бейнс.
     - Но вы сели в Темпельхофе.
     - Да, я был в  Германии  в  служебной  командировке.  Мне  приходится
бывать по своим делам в самых различных странах.
     Молодой немец, очевидно, никак не мог  поверить,  что  в  современном
мире человек, который занимается  бизнесом  в  международных  масштабах  и
летает - может позволить себе летать - на самой совершенной из  реактивных
"Люфтганз", не говорит по-немецки. Обратившись к Бейнсу, он спросил:
     - И в какой же области вы специализируетесь?
     -   Пластмассы.   Полиэстеры.   Резина.   Заменители.    Промышленное
использование этих материалов.  Понимаете?  Не  для  производства  товаров
широкого потребления.
     - Швеция производит пластмассы? Невероятно!
     - Да, и при том очень хорошие. Если вы назовете мне свою  фамилию,  я
распоряжусь выслать вам  по  почте  проспект  фирмы.  -  Бейнс  приготовил
авторучку и записную книжку.
     - Не утруждайтесь. Зря потратитесь. Я не коммерсант, я - художник. Не
обижайтесь. Возможно, вы видели мои работы в Европе.  Алекс  Лотце,  -  он
выжидательно смотрел на Бейнса.
     - Простите, но я равнодушен к современному искусству, - сказал Бейнс.
- Мне больше по душе  старые  довоенные  кубисты  и  абстракционисты.  Мне
нравятся картины, которые хотят что-то выразить, а не  просто  представить
идеал. - Он отвернулся.
     - Но ведь именно  в  этом  задача  искусства,  -  возразил  Лотце.  -
Повышать духовность человека, помочь ему преодолеть чувственное  начало  в
себе.  Ваше  абстрактное  искусство  характеризует  период  упадка   духа,
духовного  хаоса,  вызванного  упадком   общества,   старой   плутократии,
состоявшей из еврейских  и  капиталистических  миллионеров,  международной
клики,  которая  поддерживала  упадочное  искусство.  Те  времена   прошли
безвозвратно. Искусство должно идти дальше - оно не может  оставаться  без
движения.
     Бейнс кивнул, продолжая глядеть в окно.
     - Вы бывали в Пацифиде раньше? - спросил Лотце.
     - Несколько раз.
     - А я нет. В  Сан-Франциско  открылась  выставка  моих  произведений,
устроенная ведомством доктора  Геббельса  по  договоренности  с  японскими
властями.  Культурный  обмен  -  с  целью  углубления  взаимопонимания   и
укрепления доброй воли. Мы должны ослабить напряженность между Востоком  и
Западом, не так ли? Мы должны больше общаться друг с другом, и этому может
содействовать искусство.
     Бейнс снова кивнул. Внизу, за пределами  огненного  кольца  выхлопных
газов реактивных двигателей теперь  виднелся  Сан-Франциско  и  залив,  на
берегу которого город был расположен.
     - Где в Сан-Франциско вы собираетесь питаться? - продолжал  Лотце.  -
Мне забронировано одно место в Палас-отеле, но,  по-моему,  приличную  еду
можно найти в интернациональном районе, например, в Чайнатаун.
     - Верно, - кивнул Бейнс.
     - Цены в Сан-Франциско высокие? В эту поездку я отправился  с  совсем
пустыми карманами. Министерство пропаганды экономит, - Лотце рассмеялся.
     - Все зависит от того, по какому курсу вам удастся обменять деньги. Я
осмеливаюсь предположить, что у вас чеки Рейхсбанка, советую поменять их в
Токийском банке на Сэмсон-стрит.
     - Данке зер, - сказал Лотце. - А  то  я  намеревался  это  сделать  в
гостинице.
     Ракетоплан уже опустился почти к самой земле. Теперь  были  отчетливо
видны поле ракетодрома, ангары, стоянки  автомашин,  скоростное  шоссе  из
города, отдельные дома...
     Великолепный пейзаж, подумал Бейнс. Горы и вода, и  небольшие  клочья
тумана над "Золотыми Воротами".
     - А что это за гигантское сооружение внизу? - спросил  Лотце.  -  Оно
завершено всего лишь наполовину. Космопорт? Но ведь у  японцев,  насколько
мне известно, нет космических кораблей.
     Улыбнувшись, Бейнс пояснил:
     - Это стадион "Золотой Мак". Для игры в бейсбол.
     Лотце рассмеялся.
     - Да, они  просто  обожают  бейсбол.  Невероятно.  Начать  возведение
такого грандиозного сооружения для игры, для вида спорта, который является
пустым времяпрепровождением, да так и не...
     Бейнс не дал ему закончить фразу.
     - Это законченное сооружение.  Такова  его  форма  в  соответствии  с
замыслом  архитектора.  Оно  открыто  с  одной  стороны.  Новое  слово   в
архитектуре. Американцы очень гордятся им.
     - У него такой вид,  -  произнес  Лотце,  глядя  вниз,  -  будто  его
проектировал какой-нибудь еврей.
     Бейнс внимательно посмотрел на собеседника. Он остро почувствовал эту
характерную для немецкого склада ума неустойчивость, искру  помешательства
в нем. Неужели Лотце так на  самом  деле  считает?  Неужели  эти  случайно
оброненные слова выражают подлинные его чувства?
     - Надеюсь, мы еще встретимся в Сан-Франциско, - сказал  Лотце,  когда
корабль  коснулся  поверхности  земли.  -  Мне   будет   так   недоставать
соотечественника, с которым я мог бы беседовать.
     - Но я ведь не ваш соотечественник.
     - Да, да, но какая разница? В расовом отношении мы так близки.  Можно
сказать, одинаковы во всех отношениях. - Лотце  заерзал  в  своем  кресле,
готовясь расстегнуть весьма замысловатую застежку ремней.
     Неужели я в расовом отношении родственен  этому  человеку?  Задумался
Бейнс. Мы с ним настолько близки, что у нас одинаковые цели  и  намерения?
Тогда, значит, эта искра безумия и во мне тоже. Мы живем в  мире,  который
сошел с ума. Безумие правит миром. Как давно  мы  узнали  об  этом?  Когда
впервые с этим столкнулись? И - сколько нас, которые об этом догадываются?
Только не Лотце. Наверное, если ты понимаешь, что безумен, значит, ты  еще
не сошел с ума окончательно. Или, во всяком случае, начинаешь  избавляться
от безумия. Прозреваешь. Как мне кажется,  это  осознают  очень  немногие.
Отдельные личности тут и там. А вот широкие массы... Что они себе  думают?
Все эти сотни тысяч жителей хотя бы вот  этого  города.  Неужели  все  они
воображают,  что  живут  в  нормальном  мире?  Или   они   тоже   начинают
догадываться, в их сознании бывают хотя бы проблески истины...
     Однако, подумал он, не мешало бы все-таки понять, что же означает это
слово - безумие. Нужно дать логически непротиворечивое определение. Что  я
подразумеваю под этим словом? Я его вижу, я его ощущаю, но что же это?
     Это то, что они делают, то, чем они являются. Это то, что они сами не
в состоянии осознать. Это их неосведомленность о других. Непонимание того,
что они делают с другими, какой вред  причинили  и  продолжают  причинять.
Нет, не то. Сам не знаю. Но я  ощущаю  это  и  умом,  и  сердцем.  Эту  их
бессмысленную жестокость. Именно ли в этом их  безумие?  Тоже  нет.  Боже,
подумал он. Я не в состоянии разобраться, отыскать истину. Может быть,  их
безумие в  том,  что  они  отвергают  отдельные  элементы  окружающей  нас
реальности? Да. Но не только в этом. Оно в их планах. Да, в  их  замыслах.
Завоевание планет. Это нечто такое же безумное и бессмысленное, как  и  их
покорение Африки, а до этого - Европы и Азии.
     Их мироощущение - оно космическое. В нем  нет  места  -  ни  человеку
здесь, ни ребенку там. Одни абстракции: раса, земля.  Фольк.  Ланд.  Блут.
Эре. Не благородство человека, а Эре, честь сама по себе. Для них  реально
только абстрактное, реальность же они просто не замечают. Это  их  чувство
пространства и времени. Они смотрят сквозь пространства "здесь",  "сейчас"
в необозримые космические глубины, которые  находятся  вне  пределов  этих
понятий, в вечность. И это смертельно опасно  для  жизни.  Потому  что  со
временем, когда-нибудь, жизни не станет. Были когда-то во  Вселенной  одни
только частицы первозданной пыли, горячий газообразный водоворот, и ничего
более, и так будет снова. А жизнь - она всего  лишь  заполняет  промежуток
между этими состояниями, Айн Аугенблик. Космические  процессы  ускоряются,
превращая живое снова в гранит и метан; колесо вселенской  истории  крушит
жизнь. Все в этом мире только временное. И они - эти безумцы - как  раз  и
способствуют своей деятельностью торжеству гранита,  праха,  стремления  к
небытию. Они хотят помочь природе.
     И, еще подумал  он,  я  догадываюсь  почему.  Они  хотят  сами  стать
движущей силой истории, а не ее жертвами. Они отождествляют себя с  Богом,
с его всемогуществом и верят в свою богоподобность. Именно в этом суть  их
безумия. Они захвачены стереотипом; их коллективное  "Я"  увеличивается  в
объеме так, что они уже сами не в состоянии разобрать, с чего начинали,  и
тогда божественность их покидает. Это  не  высокомерие,  не  гордыня;  это
отрицание личности, доведенное до своего логического  предела,  когда  уже
нельзя провести грань между тем, кто  поклоняется  какому-нибудь  богу,  и
тем, кто сам считает себя богом и требует поклонения.  Не  человек  пожрал
Бога - Бог пожрал человека.
     Чего они не в состоянии постичь - так это беспомощности  человека.  Я
мал, я слаб, я  совершенно  безразличен  окружающей  меня  Вселенной.  Она
просто не замечает меня. Я живу неприметно. Но почему это плохо? Разве так
не лучше? Тех, кого боги замечают, они уничтожают. Оставайся малым - и  ты
избегнешь ревности сильных мира сего.
     Отстегивая свой привязной ремень, Бейнс произнес:
     - Мистер Лотце, этого я еще никогда никому не говорил. Я - еврей.
     Лотце поглядел на него как на человека, достойного сожаления.
     - Вы об этом ни за что не догадались, - продолжал Бейнс, - потому что
внешне я ничем не похож на еврея. Я  изменил  форму  носа,  сделал  меньше
жировые поры на лице, химическим путем осветлил кожу, даже  изменил  форму
черепа. Короче говоря, по внешности меня  невозможно  уличить.  Я  вхож  в
самые высшие сферы нацистского общества и действительно часто  там  бываю.
Никто меня не разоблачит. И... - тут он сделал паузу, стал  близко,  очень
близко к Лотце, и добавил таким тихим голосом, что слышать его мог  только
Лотце. - И есть еще другие такие, как я. Вы слышите? Мы не погибли. Мы все
еще существуем. Мы живем, не замечаемые никем.
     - Служба безопасности... - заикаясь, начал было Лотце.
     - Служба СД может проверить мои анкеты, - сказал Бейнс. -  Вы  можете
донести на меня.  Но  у  меня  очень  сильные  связи.  Некоторые  из  моих
покровителей - арийцы, некоторые - тоже евреи,  занимающие  самые  высокие
должности в Берлине. Ваш донос выбросят в корзину  для  мусора,  а  затем,
немного спустя, я донесу на вас. И благодаря все тем  же  моим  связям  вы
окажетесь в исправительном лагере.  -  Он  улыбнулся,  чуть  поклонился  и
двинулся вдоль прохода, подальше от Лотце, пока не присоединился к  другим
пассажирам.
     Все спустились по трапу на холодное, продуваемое  ветрами  посадочное
поле. Уже в самом низу Бейнс снова оказался на какое-то мгновенье рядом  с
Лотце.
     - По правде говоря, - произнес Бейнс, шагая рядом с Лотце, -  мне  не
нравятся ваши взгляды, мистер Лотце, поэтому я не сомневаюсь  в  том,  что
обязательно донесу на вас. - Он резко ускорил шаг, оставив Лотце позади.
     В дальнем конце поля, у входа в вестибюль вокзала, прибывших  ожидало
довольно  большое  число  встречающих.  Родственники,  друзья  пассажиров,
некоторые из них махали руками, вглядывались в лица, приветливо улыбались.
Чуть впереди остальных стоял коренастый японец средних лет, хорошо одетый,
в английском пальто, в заостренных полуботинках и в шляпе-котелке. Рядом с
ним стоял японец помоложе. На лацкане пальто японца средних лет был значок
одной  из  влиятельнейших   Тихоокеанских   торговых   миссий   имперского
правительства. Это он, - понял Бейнс.  -  Мистер  Нобусуке  Тагоми  явился
собственной персоной, чтобы встретить меня.
     Сделав шаг вперед, японец отозвался первым.
     - Герр Бейнс... Добрый вечер, - и нерешительно поклонился.
     - Добрый вечер, мистер Тагоми, - произнес  Бейнс  и  протянул  японцу
руку. Они обменялись рукопожатиями, затем раскланялись.
     Молодой японец тоже поклонился, лицо его сияло.
     - Несколько прохладно на этом открытом поле, - сказал  Тагоми.  -  Мы
вернемся в  центр  города  на  принадлежащем  миссии  вертолете.  Вас  это
устраивает? Или вы бы хотели сначала привести  себя  в  порядок?  -  Он  с
нескрываемым волнением смотрел в лицо Бейнсу.
     -  Мы  могли  бы  сразу  тронуться,  -  ответил  Бейнс.  -   Я   хочу
зарегистрироваться в гостинице. Вот только мой багаж...
     - Мистер Котомихи позаботится о нем, - успокоил его Тагоми. - А затем
последует за нами. Видите ли,  сэр,  на  этом  вокзале  багажа  приходится
дожидаться в очереди добрый час. Дольше, чем продолжался ваш полет.
     Мистер Котомихи улыбнулся в знак согласия.
     - Хорошо, - сказал Бейнс.
     - Сэр, - произнес Тагоми. - Я приготовил для вас подарок.
     - Зачем? - удивился Бейнс.
     - Чтобы завоевать вашу  благосклонность.  -  Тагоми  засунул  руку  в
карман пальто и извлек оттуда небольшую коробку. -  Отобран  среди  лучших
образцов Американского искусства, которые только доступны. -  Он  протянул
коробку Бейнсу.
     - Спасибо, - Бейнс принял коробку из рук Тагоми.
     - Всю вторую половину дня специальные эксперты проверяли правильность
выбора, - сказал Тагоми. - Это - подлинный образец прежней, ныне умирающей
культуры США,  редчайшее,  чудом  сохранившееся  произведение,  отмеченное
печатью ушедшей безмятежной эпохи.
     Бейнс открыл коробку. В ней были ручные часики с  изображением  Микки
Мауса, лежавшие на подушечке из черного бархата.
     Тагоми  над  ним   подшучивает?   Бейнс   поднял   глаза   и   увидел
сосредоточенное, взволнованное лицо  мистера  Тагоми.  Нет,  это  не  было
шуткой.
     - Большое спасибо, - сказал Бейнс. - В самом деле, невероятно.
     - В настоящее время во всем мире имеется всего лишь несколько,  самое
большее, десять пар часов с Микки Маусом  выпуска  1938  года,  -  пояснил
Тагоми, вглядываясь в лицо Бейнса, упиваясь его реакцией,  его  пониманием
ценности подарка. - Таких часов, сэр, нет ни  у  одного  из  знакомых  мне
коллекционеров.
     Они вошли в здание вокзала и вместе поднялись по рампе.



4

     Глядя на то, как его  бывший  работодатель  вразвалку  проковылял  по
коридору и вошел в главное производственное  помещение  "У-М  Корпорейшн",
Фрэнк Фринк отметил про себя, что самым странным в Уиндем-Мэтсоне то,  что
он вовсе не похож на  человека,  которому  может  принадлежать  хоть  один
завод. Он был  похож  на  завсегдатая  злачных  мест,  пропойцу,  которого
отмыли, дали  частую  одежду,  побрили,  подстригли,  хорошо  накормили  и
выпустили на свет божий, дав ему пять долларов, чтобы он мог начать  новую
жизнь. Был он с виду нерешителен, суетлив,  порой  даже  вкрадчив,  хитрые
глаза  его  так  и  бегали,  как  бы  расценивая  каждого  встречного  как
потенциального противника,  который  сильнее  его  и  которого  надо  было
ублажать и успокаивать. Вся его манера поведения, казалось, говорила: меня
все хотят обжулить.
     И тем не менее, старик У-М в  действительности  был  человеком  очень
могущественным. Ему принадлежали контрольные  пакеты  акций  во  множестве
промышленных, торговых и строительных предприятий.  Владел  он  и  заводом
"У-М Корпорейшн".
     Следуя за стариком, Фринк распахнул большую стальную дверь в  главное
производственное помещение, где грохотали самые различные станки и машины,
к шуму которых он уже давно привык так же, как и к  виду  рабочих  у  этих
машин, вспышкам  сварочных  аппаратов,  норам  стружки,  движению.  Старик
вошел. Фринк ускорил шаг.
     - Мистер Уиндем-Мэтсон! - окликнул он хозяина.
     Старик остановился перед бригадиром  Эдом  Маккарти.  Они  оба  стали
смотреть на приближающегося к ним Фринка.
     Нервно облизав губы, Уиндем-Мэтсон произнес:
     - Мне очень жаль, Фрэнк, но я уже никак не могу взять  вас  назад  на
работу. Я не зевал и сразу же нанял человека на ваше место, думая, что  вы
уже не вернетесь. После всего того, что вы сказали. - Он тут  же  отвел  в
сторону свои маленькие круглые глазки  -  такая  уклончивость,  Фринк  это
давно понял, была у старика в крови.
     - Я зашел забрать свой инструмент. Больше ни за чем, - сказал Фринк.
     -  Ну  что  ж,  давайте  посмотрим,  -  пробурчал  У-М,  очевидно,  с
инструментом Фринка ему не все было ясно. Повернувшись к Эду Маккарти,  он
произнес:
     - Как я полагаю, это больше  по  вашей  части,  Эд.  Может  быть,  вы
все-таки приютите Фрэнка у себя. У меня других дел по горло. -  Он  бросил
взгляд на свои карманные часы. - Послушайте, Эд. Мы обсудим все позже.