им такой рельефчик, преодолеть который на пузе чистой воды
самоубийство. Даже по утоптанному ратраком краешку. Но мне придется
ехать именно здесь и именно таким образом, уже носом вперед, на локтях
и животе. И так работать телом, чтобы ни на одном бугорке меня не
подбросило. Иначе капут, зашибусь и посыплюсь неуправляемо, с резким
набором скорости. Хороший будет заголовок в новостях: "К нам с горы
скатился труп"... Я отчаянно торможу каблуками, намертво зажимаю края
рукавов в кулаках, переворачиваюсь, выгибаю спину, встаю на локти.
Вижу, куда еду. С легкой горечью отмечаю, что на лыжах это было бы
просто развлечение. Вспоминаю Илюхино любимое "Дерзайте, психи, вам
положено!". Надо же, а я ведь его, дурака, кажется, простил... Снова
торможу, на этот раз всем, чем можно. Полный рот снега. Почти белое
солнце прямо в глаза.
     Зрение все еще оставляет желать лучшего, но яркое пятно вертолета
под горой - вот оно. Мой финиш на сегодня. Далековато. Краем сознания
удивляюсь: а чего это не страшно мне? А вот не страшно. Нормальная
рабочая обстановка. Я всего лишь решаю типично горнолыжную задачу в
условиях жесткого ограничения средств - ни лыж тебе, ни даже очков.
Без очков плохо.
     Возможно, я от нервной перегрузки... уффф... тьфу! - малость
тронулся рассудком... ой!.. ай!.. - но факт остается фактом: еду.
Удираю. На данный момент это... мама!.. главное.
     Облизываю здоровый бугор, отплевываюсь, закладываю глубокий
поворот - а ничего, получается ведь! Лишь бы силенок хватило. И крайне
желательно удержаться в колее. Выпасть из нее на гору еще куда ни шло.
Вот укувыркаться в лес по дрова... вау!.. это уже будет настоящий
экстрим. В лучших традициях - то березкой по балде, то рябиной по...
У-упс! Слушай, Поль, если ты из сегодняшней передряги выберешься,
подумай - не пора ли тебе со всем этим завязывать?
Переквалифицироваться, так сказать, а? Хотя бы из тех, которые сверху
вниз - в те, которые снизу вверх? А то ведь так и будешь до конца
своих дней э-э... Катиться, да.
     В этот момент сзади что-то прилетает - наверное пуля, - и бьет
меня промеж лопаток. Прямо в злосчастный десятый позвонок...
     Боль растекается по всей спине, острыми иголочками колет легкие,
сильно отдает в сердце. Я встаю на четвереньки и принимаюсь кусать
воздух - подушка давно упала на пол, вцепиться зубами не во что,
остается только сквозь них рычать. Не от боли, скорее от обиды на весь
белый свет. Я потный, злой, расстроенный, и больше мне сегодня не
заснуть. Протягиваю руку - она слегка дрожит, - выдергиваю из
зарядника телефон. Как и следовало ожидать, шесть утра. Ну почему не
восемь, а?! За что?!
     Нещадно крутит суставы - значит, погода скоро переменится. Жму на
кнопки, вызываю локальный метеопрогноз. Так и есть, давление падает.
Впору менять фамилию на Барометр. Сползаю с кровати, медленно ковыляю
к окну, раздергиваю шторы. Конечно, это Валь д'Изер. Во-он там, отсюда
видно, разбиты трассы Кубка Мира. Вчера ребята откатали скоростной.
Упаковали награды, собрали вещички, дали пресс-конференцию и
отправились дальше, к следующей горе. А я за ними не поехал. Мне
теперь в другую сторону. Смонтировал репортаж, передал его в
штаб-квартиру и завалился спать, отдохнуть перед дорогой. Ничего себе
отдохнул... Ладно, справлюсь. Приеду домой, там все будет по-другому.
Рядом с Кристин мне никогда не снятся кошмары. Даже если спина болит.
     Стоило бы еще этап отработать, но тут уж я над собой не властен.
Крис позвонила шефу нашего отдела и сказала - если не отпустишь Поля
хотя бы за месяц до, я твоей жене пожалуюсь. Выходка на мой взгляд
довольно грубая и совсем не европейская. Откуда у девочки взялись
такие манеры, понять не могу. Зато шеф, который уже трижды отец, и
знает, что с беременными женщинами шутки плохи, уяснил все и сразу.
Обычно на любые мои просьбы насчет передышки у него ответ стандартный
- Поль, ты лучше всех, тебя любит аудитория, даже короткое твое
отсутствие в эфире наносит ущерб интересам компании, все отпуска
только в межсезонье, пошел работать. Деньги? На твоем месте, Поль, я
бы вообще забыл это слово... Ну, и так далее в том же ключе. А тут и
замена мне нашлась моментально, и отпускные капнули, и новый контракт,
довольно выгодный, на горизонте нарисовался. Сказать, что я дико
обрадован всеми этими обстоятельствами, увы, не могу. То есть,
вернуться домой и быть рядом с Крис безусловно здорово. Но
остальное... Похоже, мне окончательно надоел горнолыжный спорт в любых
его проявлениях. Смутное подозрение, что я заперт в клетке с
золочеными прутьями, которое преследовало меня, пока я был
"челленджером", никуда не делось. Наоборот, оно крепнет год от года.
Чем лучше узнаю реальную жизнь, тем острее мне хочется чего-то еще. А
какое оно, это "еще", я пока не знаю. Может, его вообще нет на свете?
     Остается только надеяться, что нынешние мои душевные метания и
терзания объясняются простым нарушением гормонального баланса, весьма
характерным для организмов любящих мужей беременных женщин.
     Благодаря этой отрезвляющей мысли я почти успокаиваюсь. Тяжко
вздыхаю над двумя недоспанными часами. Ладно, раз отдохнуть не дали,
примемся тупо существовать. Глоток минеральной, пара таблеток, еще
глоток, чтобы запить витамины и лекарство. Встаю посреди комнаты,
начинаю потихоньку разминаться. Гонять нужно организм, гонять.
Доказывать ему, что он, прожив тридцать лет, не совсем развалился. По
утрам для этого требуется определенное усилие воли. Но если себя
преодолеть, можно потом немного пожить. И даже побыть молодым и
глупым. Третьего дня в пресс-баре стали выяснять, годимся мы еще на
что-нибудь, или уже нет. Дали бармену двадцатку, отодвинули столы от
стены, и начали по ней бегать. Я пробежал дальше всех. Раззадорился и
спорнул на бутылку виски, что попаду ногой в потолок. Там было
невысоко, допрыгнул. Куда сложнее оказалось поставить автограф поверх
отпечатка подошвы - с разбега не вышло, пришлось строить пирамиду из
стульев. Утром все болело хуже, чем сегодня, разве что без ночных
кошмаров. Вот незадача - пока был "челленджером", прихватывало иногда
сломанную ногу. Теперь перелом утихомирился, зато остальное... Суставы
безобразничают, вегетатика шалит, простужаться начал, гастритные
явления какие-то загадочные из желудка полезли, даже в зубе, третьем
нижнем правом - вдруг дырка! Не любит спорт, когда его резко бросают,
он ревнив и обязательно мстит.
     Я делаю наклоны и стараюсь не вспоминать сон, разбудивший меня.
Ничего себе, да? Сон - и разбудил. А вот случается. Чаще, нежели
хотелось бы. Делаю растяжку, и не вспоминаю сон. Думаю, не спуститься
ли в тренажерный зал, и забываю его совсем. Решаю, что в зал идти
лень, и вспоминаю опять. Надоело. Когда в следующий раз выберусь на
историческую родину, попрошу тренера устроить мне хорошего мануального
терапевта. Русские мануальщики лучше всех - глядишь, и решится
проблема. Иначе меня этот позвонок доконает. Вправили его, видите ли,
а он выскакивает снова. И выталкивает в мои сновидения всякую муть.
Болезненный вымысел сплетается с реальными впечатлениями, и получается
яркое, но донельзя гадкое полотно. Как будто поверх нормальной картины
прошелся красками отпетый псих.
     Ведь ничего сверхъестественного тем утром не случилось. Когда мы
с Кристин сели в грузовик, и я связался с полицией, основное шоу уже
фактически закончилось. Смертельный номер мы отыграли, а то, что было
дальше - так, средненькая драма с элементами боевика. И возможно,
дикие сны, в которых меня несправедливо обвиняют, а я бегу прочь -
всего лишь отголосок дурацкого внутреннего конфликта, до сих пор
тлеющего в моем сердце. Ведь с какого боку ни посмотри, а трагедия в
Моннуаре вернула мне доброе имя. Если даже не выписала его заново. Сам
я и пальцем не шевельнул - все сделала пресса. Из шкуры отщепенца и
изгоя выбрался и ярко сверкнул тот, кто я и есть по сей день -
гер-р-рой, блин. Но увы, мой нынешний светлый образ вскормлен чужой
кровью и несчастьем. И какая разница, что на сей прискорбный факт
наплевать решительно всем, кроме меня?
     Очень похоже на этой истории Тони продвинулся - без малейших
усилий, дуриком. Один-единственный раз мелькнул в новостях, зато
попался на глаза кому надо: "Глядите, какой мужик! Какая харизма!". С
перебитым носом Тони стал настолько сексуален и фотогеничен
одновременно, что теперь просто не знает, куда девать во-от такую кучу
денег и во-от такое количество баб. А с происшествием в Моннуаре лицо
Тони ни у кого не ассоциируется, ведь никто уже не помнит, что такое
Моннуар, и какое там имело место происшествие. Естественно, кроме
горнолыжников. Но горнолыжники - средний класс, и не покупают ту
дешевку, которую олицетворяет собой Тони.
     Лично мне наглая физиономия Тони на рекламных щитах мешает
нормально водить машину. Тем более, что я-то знаю: на самом деле это
абсолютно раздавленный человек. Конечно, психотерапия творит чудеса,
но в том-то и загвоздка - Тони не хочет или не может говорить вслух о
пережитом насилии, унижении, позоре.
     Кого-то мне это очень напоминает.
     Точно не Пьера. Он еще полгода жил в Моннуаре, взвалил на себя
все дела, пока Роджер валялся по больницам. А потом ему Родж
посоветовал: "Уезжай. Только пожалуйста, не забывай. Хотя бы изредка
звони". Пьер теперь на Аляске, обретается в местах самого что ни на
есть нешуточного экстрима. Туда за одни красивые глаза не пускают, ему
пришлось кое-чему подучиться, зато сейчас он настоящий экстремальный
инструктор. Гоняет со всякими сорвиголовами по тамошним
ноу-фолл-зонам[9]. Иногда все-таки падает, однако до сих пор живой.
Доволен - говорит, всю жизнь мечтал. Сомнительно. Как-то не очень
рвался Пьер на эту самую Аляску, пока у него в Альпах все шло путем.
     А в опустевшем Моннуаре старина Роджер то и дело наливает себе -
теперь левой, правая никуда не годится, - и пьет. Начинает прямо с
утра. Хотя алкоголь ему противопоказан в любое время суток. Но почему
бы и не пить, ведь гостей в Моннуаре больше не бывает. Над комплексом
будто грозовая туча повисла - тяжелая, давящая аура былой трагедии. В
Моннуаре стало неуютно, и там никто не хочет отдыхать. Был короткий
период, когда народ валил толпами - ненадолго, поглазеть. А потом как
отрезало. Теперь разве что мы с Кристин наезжаем иногда, да еще Пьер.
Думаю, через год-два проклятие отступит, все-таки Моннуар прекрасный
высокогорный отель, но доживет ли хозяин до возрождения своего
любимого бизнеса - вопрос. Тем более, что он разуверился в волшебной
силе ледоруба. Говорит, железяка себя не оправдала. Понятное дело - я
же вычерпал ее волшебство до самого дна в то злосчастное утро. Все
оттянул на себя и израсходовал, до последней капли. Опять я.
     Дитрих уверял: "Поль, вы сделали все, что могли, и даже сверх
того. Заложникам очень повезло, что вы никогда раньше не были в
серьезных передрягах. Я бы на вашем месте пускать ракеты побоялся". -
"Вы?!" - "Да. Потому что я профессионал и знаю, чем кончаются такие
подвиги. На самом деле вы счастливчик, Поль. Уникальное стечение
обстоятельств - в то утро все, до мелочей, работало на вас. А
иначе...". Моя проблема, что он меня не убедил. Я, видимо, очень не
хотел убеждаться. А расстались мы с Дитрихом почти друзьями. Заключили
договор: я не буду распространяться о его методах допроса невинных
жертв политического террора (до сих пор не простил ведь, и никогда не
прощу) а он засекретит мой смертоносный прыжок на трассе "чарли".
Очень уж я стал бы похож на серийного убийцу, всплыви эта история.
Прибавил бы к богатой коллекции всемирно известных душителей женскими
колготками, отравителей трупным ядом и утопителей в ваннах еще один
роскошный типаж - зарубателя горной лыжей.
     А я ведь не убийца, я в основном подвиги совершаю.
     Мне предлагали сто тысяч аванса за книгу, говорили - тебе же это
раз плюнуть с твоими-то способностями. Но о чем писать? Разгонять на
двести страниц мелкие подробности, выжимать из себя впечатления и
переживания? Все равно самое интересное останется за строками, потому
что делиться им я не могу. А чтобы рассказать главное, строк этих
достанет и сотни.
     Когда на местном посту Корпуса Спасателей засекли пуск ракет, то
первым делом позвонили в Моннуар и спросили, что стряслось. Тони
сдавленным голосом ответил: ничего, извините, пуск случайный, пьяное
баловство. Дежурный очень удивился - люди, чья профессия связана с
горами, красными ракетами не балуются, сколько бы ни выпили, не то
воспитание, - но вслух удивления не выказал, а только посоветовал
готовить деньги на штраф. И вызвал полицейское отделение. Ему так и
так нужно было это сделать, по инструкции положено. Корпус Спасателей
организация полувоенная, на каждом столе инструкция лежит, а уж пульт
дежурного от них вообще прогибается.
     Через пару минут с Тони уже беседовала целая комиссия -
полицейский офицер и мощный компьютер. Тони врал, а машина показывала:
человек в беде, переживает тяжелый стресс, возможно, говорит под
давлением. Офицер немедленно поднял в воздух тревожную группу.
Позвонил спасателям и попросил: вы пока не дергайтесь, но будьте
готовы. Потом решил на всякий случай освежить в памяти свою
инструкцию. Кряхтя, раскрыл тяжеленный фолиант, и увидел, что слегка
недоработал. Инструкция предписывала немедленно разбудить старшего
начальника и доложить ему: шеф, мы уже загнали на гору все, что
шевелится.
     И на гору пошел, обгоняя транспортные машины, вертолет огневой
поддержки.
     В небе оказалось неожиданно тесно от винтокрылых, причем все
уверенно летели на Моннуар. Во-первых, там был ремонтник - видимо,
тост Роджера все-таки подействовал. Во-вторых, чрезмерно бдительные
спасатели с другого поста, которые тоже сначала в Моннуар звонили,
обнаружили, что телефон перманентно занят, и довольно справедливо
восприняли снятую трубку как знак больших неприятностей. А еще между
горами сновал оголодавшим стервятником аппарат с эмблемой
телекомпании. Вот это уж точно была неприятность. Строгая команда с
земли ремонтника моментально развернула. Спасателям приказали отвалить
на безопасное расстояние и притормозить. А съемочная группа, судя по
всему, уже заметила штурмовик и пришла от этого зрелища в нездоровое
возбуждение. Потому что пилот у них совершенно оглох, и как ему ни
орали: "Назад, придурок, лицензию отнимем!", он только жаловался на
помехи и сообщал, что все нормально.
     На штурмовике оператор настроил оптику и доложил, что видит перед
зданием комплекса "Моннуар" неустановленный вертолет, а тепловой
искатель показывает: возле каждой из горнолыжных трасс находится по
человеку, все на краю леса, будто в засадах, правда один, похоже,
дохлый. Еще через секунду оператор увидел, как из-за комплекса
выбежали двое с автоматами и стремительно нырнули внутрь здания.
Автоматы оператору крайне не понравились, маски на лицах странной
парочки - тем более, а особенно его расстроило то, что им кто-то
услужливо открыл дверь. И тепловизор утверждал: в здании около
тридцати объектов. А полагалось от силы двадцать.
     На армейском штурмовике оператор-наводчик лицо подчиненное. На
полицейской машине - наоборот, командир. Поэтому еще через две секунды
он нагло соврал, заявив: "Кажется, в меня стреляют", и ювелирно
продырявил неустановленному вертолету редуктор. За такое самоуправство
его прямо в воздухе разжаловали и уволили. Но главное было сделано -
террористы оказались намертво привязаны к Моннуару.
     Понятное дело, они здорово обиделись, и тут уж действительно
начали стрелять. Полицейские высадились, залегли вокруг комплекса и
тоже на славу пошумели. Объединенными усилиями обеих сторон в здании
не осталось ни одного целого окна. Полиция старалась по заказу
Дитриха, террористы по собственной инициативе. Потом начались
переговоры, точнее их имитация. Потом наконец-то подвезли миномет. С
безопасного расстояния кинули на Моннуар газовый заряд, и через
несколько мгновений в комплексе все упали, и хорошие, и плохие.
     А вертолетчика по итогам операции пришлось обратно принять на
службу и в звании восстановить.
     Конечно, мечтая о том, что этот случай захвата людей в заложники
окажется последним, Дитрих здорово раскатал губу. В следующий раз
террористы запаслись противогазами. Но в Моннуаре обошлось без жертв,
и для меня это было главное. Иначе я бы просто до смерти угрызся
совестью. Двадцать лет на горных лыжах - подумать только, двадцать
лет! - обогатили меня разнообразным опытом. Только одному я не
научился совершенно - убегать и прятаться. Не было повода. И каким бы
разумным и естественным ни выглядел наш с Крис побег... Некий
внутренний протест я ощутил. Потому что без жертв обошлось, а без
поломанных судеб - увы. При чем здесь я, какова степень моей вины, и
есть ли таковая вообще, понятия не имею. Но совесть почему-то ноет.
     Как будто присутствие рядом битого жизнью отставного русского
"челленджера" могло бы помочь моим друзьям - друзьям ведь! - уберечься
от серьезных душевных травм. Но ведь могло же! Правда, могло...
     Если ты с детства обучен поднимать внутреннюю ногу в повороте,
куча нервов потом уйдет на то, чтобы эту порочную технику из себя
вытравить. Примерно так же в меня вбит по самую шляпку комплекс
"челленджера". Система оценок человека, который всегда ищет
оптимальную траекторию, и готов держать ее любыми средствами. На
спортивной трассе это единственно верная тактика. Выжать из всего - и
из себя в том числе, - максимум. Парадоксально, но в обычной
человеческой жизни не так. Здесь небольшая ошибка тоже может стоить
жизни, но совсем в другом смысле: ты ошибся, и благодаря этому будешь
жить. Опоздал, не пришел, заболел, наплевал - о-па, живой!
     Повел любимую в свадебное путешествие, и уцелел.
     Я думаю об этом, стоя под душем. Потом еще немного думаю, собирая
вещи. И очень много - за завтраком, потому что ем по старой привычке
только самое полезное, а оно как правило не больно-то вкусное. Жую,
размышляю, озираюсь рассеянно по сторонам. Вокруг меня странный,
изменчивый, удивительно пластичный и многовариантный мир. Я знаю, как
легко в нем теряются бывшие спортсмены. Но мне-то, который рвался из
спорта наружу, будто там, в миру, за границей бескрайнего снежного
поля, которое я так образно себе представлял, было медом намазано...
Кстати, а вот и мед, а я его в чай, и получится замечательно... Так
вот, не мне в этом мире теряться. Я просто недавно тут живу, и
каких-то вещей еще не понимаю. Но обязательно пойму, выясню, научусь.
И постараюсь найти здесь свое место. Особенное, единственное, самое
подходящее для меня.
     Думаю об этом, выводя машину на шоссе. С рекламного щита хитро
щурится Тони, но я его демонстративно не замечаю. Обязательно найду
Тони и постараюсь вызвать на откровенный разговор, и наверняка смогу
чем-то ему помочь. Но пардон, не раньше, чем стану человеком сам.
     Думаю об этом, ковыляя в правом ряду. А потом мне просто
надоедает думать о сложном и высоком. Я достаю из-под сиденья
радар-детектор - запрещенный прибор, за который штрафуют так, что
волосы дыбом встают, - настраиваю его, и как следует наступаю на
педаль. Вспоминаю, что вот дедушка Кристин, например, когда понял, что
зачехлять лыжи уже пора, а без скорости он жить еще не научился -
пошел в автогонщики. Я, конечно, не такой отчаянный, как Жан-Клод. Но
вот эту связочку поворотиков мы сейчас облизнем как надо... Эх,
хорррошшшо-о!!! Так здорово, что даже обидный сон - он ведь не
тревожный был, не пророческий, всего лишь обидный, - забывается,
растворяясь под напором реальности. Забывается напрочь.
     Среди низких облаков появляется небольшой просвет, и из него
выглядывает солнце, какое-то совсем не зимнее, очень ласковое, мягкое.
Я смотрю на часы и вижу, что Крис уже наверняка проснулась. Набираю
вызов. И неожиданно понимаю - а ведь это самое главное, самое важное,
что я сделал за сегодняшнее утро. И самое лучшее. И самое умное. И