.
Штатный комплект, согласно описи". - "Какой описи?" - "Которая нашита
изнутри на подкладку". - "В том числе и рация?" - "Хм... А куда ей
деваться... Я когда выходил, похлопал себя по карманам, ну знаете -
рефлекс, - и все было на месте. Значит, рация тоже". - "Почему же вы
ее не использовали?" - "Для чего?" - "А вы не догадываетесь?" - "Вот я
сейчас адвоката потребую, он вам так догадается..." - "Хватит, Поль.
Достаточно. Отвечайте. Вы могли сообщить о чрезвычайном происшествии
тихо, без этого вашего фейерверка. Понимаете, о чем мы?" - "О, да,
теперь понимаю. Конечно, я мог. С учетом дальности в пределах
видимости..." - "Почему так мало?" - "Да горы же, чтоб вы сдохли!
Понимаете, горы вокруг! И что я мог с этой рацией?! Тихо сообщить обо
всем террористам - вот что! Максимум! Больше меня ни одна сволочь не
услышала бы. Ни одна ваша местная нерусская сволочь". - "Какой
странный термин - нерусская, - это что значит?" - "Это так русские
называют все плохое". - "А-ах, вот как... А вы здесь повсюду видите
только врагов, Поль? Только плохих людей? Не правда ли, Поль, вы
чувствовали себя одиноким, несправедливо обиженным в последнее время?
Мы же знаем, с вами дурно обошлись тогда, после того печального
инцидента. Ну, расскажите нам!". - "Фа-а-ак ю-у-у!!!"
     Это был местный полицейский участок, громадный общий зал - Дитрих
со своим оперативным штабом занял его весь, - а меня обрабатывали в
уголке, и звериный мой рык все хорошо расслышали. И тут Дитрих отлип
от карты, над которой до этого колдовал, и пошел в нашу сторону. Я на
всякий случай напрягся, чтобы он мне паче чаяния не отбил чего. И так
уже спину ломило дальше некуда, впору не адвоката требовать -
костоправа. А Дитрих против ожидания всего лишь уныло на меня
посмотрел и сказал: "Расслабься, парень. Никто тебя обидеть не хочет.
И не подозревает ни в чем страшном. Пока. Кстати, только что нашли
стрелка, о котором ты говорил. Так значит, лыжей? А впечатление такое,
будто топором". - "Лыжей. "Россиньоль" восемнадцатого года, модель для
агрессивного катания, мастерский уровень". - "А я и не знал, что у
горных лыж такая острая кромка". - "Кромка? Стальной кант по всей
длине. Если содержать в порядке - можно смело резать колбасу на
закуску. Очень хорошая сталь, очень дорогая. В общем, этому типу
хватило. Главное, скорости моей хватило и моего веса. Тут уже канты
особой роли не играют". - "Значит, все-таки лыжа..." - "Экспертиза
покажет", - отрезал я. Не хватало еще полному чайнику объяснять, на
что годится "Россиньоль" восемнадцатого года - продвинутая
смарт-технология, асимметричный дизайн, две системы виброгашения (одна
активная), кант с адаптивной самозаточкой (хотя на мой вкус это уже
лишнее), в общем, налетай - подешевело: тысяча "юриков" кучка, в кучке
две штучки.
     Дитрих, пыхтя, сверху вниз меня разглядывал - маленького,
пришибленного, в углу зажатого, окончательно затурканного. "Мне
кто-нибудь скажет, что там?" - спросил я. Почти жалостно спросил. И
Дитриха прорвало-таки. То ли он решил со мной поиграть в доброго
полицейского, то ли на самом деле поверил, что я хороший и избиению
младенцев не подлежу. "Да в общем-то терпимо. Ведем переговоры,
отвлекаем. Сейчас подвезем кое-какое оборудование, и все быстро
закончится. Надеюсь, это в последний раз". - "Что?" - не понял я. "В
последний раз берут заложников. На днях принята новая европейская
доктрина борьбы с терроризмом. Вроде японской или вашей, русской.
Захватывать людей теперь бессмысленно". Я вздохнул - мол хочется
надеяться. "Еще вопрос можно? Что с Кристин Килли?". Дитрих слегка
пошевелил лицом, вроде бы почти улыбнулся. "Она ждет тебя в гостинице,
можешь в любой момент с ней связаться. Только будь другом, останься
здесь до конца операции, это ненадолго, честное слово. Ты не задержан,
не арестован, просто нам может понадобиться твоя консультация. Вдруг
что-то неправильно пойдет в Моннуаре, а ты единственный, кто
по-настоящему знает и сам комплекс, и местность вокруг. Ладно? Вот и
хорошо. Ребята, вы закончили снимать с него показания?". Ах, вот как
это называется - снимать показания... Ну-ну. "Почти закончили, шеф.
Так, по мелочи осталось..." - "Закругляйтесь. Потом дайте нашему гостю
хэнди, чтобы в гостиницу позвонил. А ты как поговоришь со своей
Кристин, выпей успокоительного и приляг тут на диване, поспи. И еще
просьба - веди себя по-людски. Хватит адвокатами грозиться, мы тебе
зла не хотим, нам просто нужно все знать, понимаешь, все, чтобы
гарантированно вытащить твоих друзей из этой заварухи. И так уже один
при смерти". Он сказал, и меня будто самого ранили, прямо в сердце,
даже спина прошла: "Кто?!" - "Фулбрайт". Господи, Роджер... "Да что ж
вы молчали, ферфлюхтеры этакие?!". Дитрих был уже далеко, и не
ответил. Понятно. Надо было, вот и молчали. Им надо. А мне?!
     Тут они действительно закруглились - спросили еще о какой-то
ерунде, почти не слушая ответов, потом вызвали по телефону своих
агентов, охранявших Крис в гостинице, и дали мне трубку. Голос у
девочки оказался усталый, надтреснутый, но она была рада меня слышать,
ждала своего Поля, верила, что теперь все у нас будет хорошо.
Странноватый на взгляд непосвященного, но донельзя искренний ритуал
обручения там, на шоссе, связал нас двоих накрепко. Я говорил с Крис,
а сам невольно поглаживал большим пальцем надетое на безымянный
колечко, и от этого внутри становилось теплее.
     Потом мне вручили пару таблеток, и я по старой антидопинговой
привычке долго выяснял, что это за дрянь. На меня сначала обиженно
фыркали, мол лопай, парень, что дают, и не выпендривайся, потом
назвали длинную формулу, из которой я уловил только окончание
"...зепам". Ясно, что транк, но какой - бог его знает. Препаратами из
этой группы у нас в команде не пользовались, и я понятия не имел, как
такой на меня подействует, однако таблетки все-таки проглотил. Решил,
что лучше уж принудительно отрубиться ненадолго сейчас, чем упасть
самостоятельно, но замертво. С наслаждением разулся, завалился на
диван, попробовал стрельнуть у оперативников сигаретку, потерпел
сокрушительное поражение - физкультурники хреновы, европейцы, все
хотят до ста лет дожить, - и действительно начал потихоньку
успокаиваться. А потом и засыпать. Штаб Дитриха бубнил и шевелился, я
лениво подслушивал и медленно погружался в блаженную нирвану.
Последняя реприза, которая отпечаталась в памяти - "Черт бы побрал их
русские автоматы![7]" - "Югославские они, точнее сербские, мы же
проследили". - "А стреляют как русские - два вертолета в решето и
пятеро раненых!" - "Так это не у нас, это у полиции, и когда было-то,
в самом начале..." - "А скажут потом - мы виноваты!" - "А мы скажем,
что предупреждали". - "А мы что, на самом деле предупреждали?"... Я
еще подумал - интересно, кто-нибудь посмотрел на меня неодобрительно
при упоминании русских автоматов? Но лень было открывать глаза, так
что я просто заснул, и приснилось мне, будто мы с Илюхой, еще
мальчишки совсем, деремся. А у нас уговор был по лицу не бить - и
вдруг он мне ка-ак залепит в скулу! Ну, и я ему в ответ ка-ак в
переносицу тресну! И вдруг открывается у него промеж глаз пасть акулья
с во-от такими зубищами, и начинает он мой кулак грызть. Потом
заглатывает руку по самое плечо и жует ее, жует... А другой пастью,
которая на привычном месте, кричит - хватит спать, подъем, грабли
убери, да проснись же, трам-тарарам!
     Тут я подумал, что ситуация мне не по душе, и мощным рывком себя
из нее выдернул. Гляжу - склонился надо мной давешний оперативник и
будто клещами в руку мою вцепился. А напарник его по щекам меня
хлещет. С соответствующими выражениями. Слышимость отвратительная,
будто через стену, видимость не лучше, сплошной туман. "Очнитесь,
Поль, не нести же вас". - "М-м-мы к-к-куда?" - "На гору, в Моннуар.
Шеф хочет, чтобы вы посмотрели". Нет сил уточнять, зачем смотреть и на
что, я просто даю засунуть себя в ботинки и вывести под руки из
участка. Ноги почти не слушаются, от колена и вниз они совсем никакие,
я двигаю ими кое-как за счет бедра, подтягиваю вверх и опускаю, все
это сопровождается ноющей болью, и каждый шаг приходится рассчитывать.
В вертолет меня фактически грузят. Отрыва от земли не чувствую - а
может, и не летим мы никуда, да мне, если честно, все равно. В салоне
шумно и тряско, но я снова куда-то плыву, успев только на прощанье
горячо поблагодарить всех присутствующих за поганые таблетки. И
прихожу в себя уже на холодном чистом свежем воздухе. Наверху. Хорошо,
что перепад высот невелик, а я полностью акклиматизирован. И еще
здорово, что на мне куртка с большим капюшоном, теплая и уютная,
правда, из опасного скользкого материала. Неправильная куртка, не
приведи Господь в такой упасть на склоне.
     Сзади громко тарахтит и жутко дует. Не придерживай меня двое
здоровых мужиков, давно упал бы. Тихо радуюсь, когда вертолет
отрывается от земли и уходит обратно вниз. Хоть какое-то облегчение.
     Я все еще плохо вижу, но рядом угадывается Дитрих, он стоит,
уперев руки в бока, и смотрит куда-то вперед. "Какой дрянью вы меня
накормили? - спрашиваю. - Специальными таблетками для преступников,
склонных к побегу?". Нет ответа. "Отведите его, пусть там внутри
осмотрится. Потом назад, сюда". Это он моим провожатым.
     Меня опять ведут под руки, почти волокут. Здание. Симпатичное
такое шале, типичный альпийский дизайн, не знай я, что это знакомый до
последней сосульки Моннуар, залюбовался бы. Только вот... Кажется,
здесь был пожар - черные пятна на снегу, закопченные стены, ни одного
целого стекла. Входная дверь валяется неподалеку от крыльца. Я ничего
не понимаю, мне сначала хочется вырваться из цепких рук и броситься в
дом, но что-то подсказывает - не ходи туда. И я верю: не надо. Там,
внутри, ничего больше нет. А меня тащат, неумолимо, против воли.
Заводят на крыльцо, вталкивают в холл. Ослабляют хватку, но не
отпускают. Я смотрю. И вижу - действительно, ничего здесь больше нет.
Только копоть. Обломки. И еще кровь. Повсюду. Не нахожу тел, наверное,
уже прибрали. Значит, бомба. Взрывное устройство. Вот как. Спасибо,
Кристи, ты нас спасла, тысячу раз спасибо тебе, милая. Если бы еще
ноги так не ныли! И опять ломит спину, интересно, я когда-нибудь
теперь избавлюсь от этой боли? Или такова цена? Расплата?
     Дитриху надоело торчать на пепелище этаким богом Тором без молота
- вот и вспомнил я, кто в германском эпосе кувалдой размахивал, - он
присел на гусеницу ратрака. Уцелел наш ратрак. Приткнулся возле самых
деревьев, печальная одинокая рыжая машинка, брошенная на обочине,
ровный след гусениц уходит вдоль склона вниз. Под горой, у нижней
опоры подъемника, яркое пятно - вертолет местных телевизионщиков. Ох,
небось, зубами скрипят... А я дорого бы дал за то, чтобы оказаться на
их месте. Сторонним наблюдателем. На безопасном расстоянии от
сенсации, и никак к ней не причастным.
     Дитрих смотрит на меня, я стою рядом, с трудом стою, но
наконец-то без конвоя. "Видел? - спрашивает он, так спрашивает, как
будто я все это устроил. - Там никого не осталось. А ты ушел". Я
медленно нагибаюсь, что совсем не просто, набираю полные руки снега и
начинаю тереть лицо. Но легче от этого не становится. "Ты удрал.
Сбежал. Они все попались, а ты нет". - "Слушайте, Дитрих... - язык мой
едва ворочается, но если договорить не смогу, так хоть в морду ему
плюну. - Слушайте, вы в своем уме? При чем здесь я?" - "Вот и мне
хочется знать - при чем? Как так вышло?".
     И вдруг до меня доходит - началось. Опять. Как тогда, после
гибели Киркпатрика. Они ищут виноватого. Одного, виноватого во всем на
свете. Желательно не своего. Хорошо бы - не очень уравновешенную
личность, чтобы сломалась побыстрее и что угодно за собой признала.
Спортсмены экстремальных дисциплин никогда не отличались
устойчивостью. Они все чуток психопаты. Особенно "челленджеры".
Особенно "челленджеры", затаившие обиду. Все, Поль, ты допрыгался. Ты
действительно удрал, сбежал, вывернулся, и теперь ответишь за это по
полной. Не положено тебе, парень, отделаться просто так. Сейчас тебя
будут ломать и провоцировать, а ты и без того уже надломлен дальше
некуда, поэтому закатишь истерику. Что и требовалось доказать.
Немедленное задержание, серия выматывающих допросов, адвокат кричит -
молчи! - а ты повторяешь, как заведенный: это неправда, я не виноват,
вы ничего не понимаете... Потом тебя отпустят, но ты не забудешь этой
несправедливости до конца своих дней. Страшнее несправедливого
обвинения на свете нет вообще ничего. Плевать, что закроют визу.
Плевать, что дома "органы" возьмут тебя под неусыпное вечное
наблюдение. Главное - никогда уже тебе не быть тем человеком, что был
раньше. Ладно, ты этого не переживешь, но все-таки как-то свыкнешься.
В петлю не полезешь. А Кристин?
     Я вспоминаю о Крис, трогаю пальцем кольцо, смотрю на Дитриха, и
тот начинает медленно подниматься с гусеницы. Его подводит опыт - он
не верит, что я могу вот так, с бухты-барахты, выйти из-под контроля.
Мне надлежит играть по правилам, то есть быть согнутым и раздавленным.
Эта надменная громадина думает, что стоит ей надо мной нависнуть, и я
мигом усохну. Другой бы на его месте звал подмогу, а Дитрих просто
встает. Да, ему что-то рассказали про "челленджеров", но он не
понимает, как может быть опасен хард-слаломист, доведенный до
отчаяния. А я сейчас именно такой. Я по-прежнему едва стою на ногах,
мучаюсь десятым позвонком и очень смутно вижу. Но это мне не мешает
чувствовать гору и просчитывать в уме заход на третий флаг. Повезло с
курткой, она хоть неправильная, но сейчас очень даже к месту - почти
до колен, застегнута, капюшон наброшен. Ближайший к нам помощник
Дитриха стоит шагах в десяти наверх и видит только мою спину. Сам
Дитрих не носит брони. Действительно, зачем ему, когда все умерли.
     А стрелять в меня не будут. В лежачего стрелять толку никакого.
     Я провожу короткий удар под ребра, и тут же хватаю Дитриха за
грудки, чтобы плавно опустить его обратно на гусеницу. Вид у него
теперь совсем не антитеррористический - челюсть отвисла, глаза один в
другой заглядывают. Медленно сажусь на снег. Откидываюсь на спину. И
небрежно так уезжаю вниз. Головой вперед.
     Не ногами же вперед ехать, правда?..
     ...Одно из самых ярких моих детских воспоминаний - это как отец,
молодой и красивый, шкандыбает на костылях. Со смущенной улыбкой
настоящего героя, который слегка переборщил насчет героизма. Так я на
всю жизнь запомнил, что по каменистым склонам Чегета не стоит кататься
на надувном матрасе. Особенно в большой теплой поддатой компании, под
весом которой матрас запросто разносит до первой космической скорости.
     Удивительно, но этот заимствованный негативный опыт ни капельки
не отвратил меня от катания безо всяких технических приспособлений по
свежезалитому желобу санной трассы. Причем тоже целой бандой - сели на
лед, ухватились друг за дружку, изображая бобслейный экипаж,
толкнулись, и вперед. Правда, уже через несколько секунд группу
раскидало - сказалась разница в весе, - но от этого стало только
веселее. Трассу залили от силы метров на сто, и тормозили мы в сугроб,
вполне безопасно и очень смешно. Только откопаешься, встанешь на ноги,
тут сзади прилетает с радостным визгом очередной каскадер и бьет тебя
под коленки... Отец в развлечении участия не принимал - уже слегка
обрюзгший, но все еще весьма импозантный, он сидел на краю желоба,
легкомысленно болтая ногами, и нес ответственность за чайник водки, из
которого всем желающим наливал в предусмотрительно захваченные кружки.
В небе висела яркая луна, и петля санной трассы с расставленными
вокруг авангардными светильниками на высоких столбах выглядела
совершенно нереально - ни дать, ни взять, марсианский пейзаж.
     Ой, да на чем только и откуда только я ни съезжал! Хотя некоторые
э-э... устройства опробовать так и не рискнул. Особенно те алюминиевые
сани с поворотными лыжами спереди, про которые мне сказали, что им,
во-первых, уже полста лет, а во-вторых, за этот срок на них было
сломано четыре ноги и два ребра, вывихнуто минимум пять рук, и выбито
- совершенно точно, - двадцать шесть зубов. При том, что вместо руля
на санях вполне мудро использовалось свободно болтающееся откидное
кольцо. Тут-то я и подумал - а обо что же тогда выбивались зубы? - и
от поездки на чересчур легендированной штуковине отказался. Зато
накатался вдоволь на "джеке" - это такой, как его называют знающие
люди, "остеохондрозный аппарат". Сиденье как у табуретки, под ней две
ручки чтобы держаться, вниз уходит "нога" - пилон, заканчивающийся
короткой узкой лыжей. Обуваешь что-нибудь со скользкой подошвой,
садишься - и покатил вниз на трех точках. Забавный прибор, на гладком
склоне чувствуешь себя просто здорово, но скакать по буграм не
советую, особенно если носите вставные зубы и контактные линзы. А то,
неровен час, обнаружите эти самые линзы в зубах, причем зубы окажутся
совсем не во рту, а в противоположной, мягко говоря, стороне
организма.
     Это все было очень адреналиново и интересно. Местами немножко
ушибательно. И весьма познавательно. Я, например, четко уяснил, что
вопрос "на чем спускаться с горы" в принципе некорректен. Он так же
глуп, как возникающие иногда споры между горнолыжниками и
сноубордистами. Горные лыжи - венец творения, они вывезут тебя куда
надо при любой погоде, на любом рельефе и по любому снегу, только
научись. Но в целом ряде случаев "доска" и покатится легче, и доставит
гораздо больше удовольствия. Так что определяться в первую очередь
нужно не с тем, на чем ехать, а зачем это делать. Зачастую главная
проблема - стоит ли ехать вообще в таком состоянии, или лучше сначала
подумать (варианты: немного состариться, зайти к психиатру, наконец -
протрезветь). Ну, а если неймется, тогда хватай что угодно, хоть кусок
полиэтилена, и дуй. На элементарном пакете из супермаркета запросто
отбиваются почки и дробится крестец.
     Конечно, снегокаты всякие разные тоже приносят массу переживаний.
С тобоггана[8] можно красиво улететь. Корытце пластиковое в форме
саней хорошо раскокать вдребезги. Но это все специальные устройства,
сконструированные именно для разгона сверху вниз с туманными
последствиями. А без них - слабо?!
     На скользкой куртке, например. Желательно с капюшоном.
Накидываешь колпак, ложишься головой к склону, толкаешься разок ногами
- и почесал. А когда скорость достигает такой величины, что становится
жутковато, и малейший бугорок запросто переломит тебе спину (и от
осознания этого становится вообще страшно) - резким движением
закручиваешь себя поперек горы. Закрываешь лицо согнутыми в локтях
руками и начинаешь кувыркаться. Рано или поздно тебя развернет, и ты
остановишься. Сядешь, помотаешь головой - кровь бурлит, очевидцы
крутят пальцами у виска, - красотища! В детстве я обожал такие
выкрутасы. Пока однажды у меня не задралась перчатка, и на очередном
кувырке мне не сняло, будто напильником, кожу с правого запястья. В
принципе оказалось не больно. Но розовое пятно на руке исчезло
полностью только лет через пять.
     ...Вся эта теория и практика травмоопасных детских шалостей
вспоминается за долю секунды. Я шпарю со свистом по обочине трассы
"браво", и неожиданно глубокая колея ратрака в мягком снегу работает
не хуже бобслейного желоба. Наверху карикатурно скачет и размахивает
оружием бедненький-несчастненький околпаченный спецназ. Бьюсь об
заклад, такими кретинами их никто еще не выставлял. Некому меня
перехватить, и не на чем догнать. Прямо из рук властей уезжаю в теплые
объятья прессы. Вот и дождались телевизионщики еще одной сенсации.
"Браво" не подарок, мало что от меня останется к концу горы, но уж
говорить-то оно сможет, это я обеспечу. И проорать на всю планету
"Спасите, помогите!" успею. И еще "Дитрих - козел!". Интересно, какая
у него сейчас физиономия. Если очухался, конечно.
     Пологий разгонный участок заканчивается, скоро будет перегиб, и
за н