ущей плащей и овчин.  Лицо  его  при
этом выражало весьма неприятные чувства - возможно, он вспомнил о  своих
людях, потерянных на льду Черной Лохани.  Странный  он,  Нож,  -  всегда
говорит "мои люди". Ночью, когда ветер сорвал его  седельные  сумки,  из
них со звоном выпали два красных клинка. Вейс  сразу  смекнул,  что  это
мечи Крестовика и Мальгарика. Нож везет  их  обратно  в  кузницу,  чтобы
нагреть в большом черном горне,  перековать  и  вернуть  гвардии.  Точно
Крестовику с Мальгариком от этого будет какая-то польза.
   Вейс тихо фыркнул, следя, не подает ли Асария Марка признаков  жизни.
Маковое молоко, которое ей дали прошлой ночью  в  ганмиддишском  круглом
доме, - сильное снотворное средство. Вейс  готовил  его  сам,  превратив
текучую, как вода,  жидкость  в  густую,  как  сливки,  субстанцию.  Она
гораздо крепче, чем полагал Собачий Вождь, и Вейс поздравил себя с этим,
обнаружив, что его  поклажу  обыскали  и  что  запас  белены,  заботливо
сберегаемый в рукоятке хлыста, тоже пропал.
   Собачий Вождь постарался, чтобы с девушкой в пути не случилось ничего
дурного.
   Вейс улыбнулся, подставив зубы ледяному дождю. Того макового  молока,
что он носил при себе -  его  едва  хватило  бы,  чтобы  полить  баранью
отбивную, - оказалось более чем достаточно, чтобы везти Асарию Марку без
чувств хоть до вулканических пустынь Дальнего Юга. Но его  улыбка  увяла
при виде высунувшейся из-под овчины руки Асарии. Кажется, она шевельнула
пальцами?
   Марафис этого не заметил. Он возился со шнуровкой  у  нее  на  груди,
стянув рот в куриную гузку. Гвардеец, разогревающий сало,  не  сводил  с
него глаз.
   Вейс нашарил под одеялом  пузырек  с  маковым  молоком,  одновременно
наведя на Асарию свой внутренний глаз. Если она просыпается,  он  должен
об этом знать. Полученная  ею  доза  заставила  бы  обычную  девушку  ее
возраста и комплекции проспать до полудня, но чем больше Вейс узнавал  о
приемной  дочери  правителя,  тем  больше  убеждался,  как  мало  в  ней
обычного.
   Испытывая помехи от холодного воздуха, он мысленно коснулся ее  кожи.
Туда и сразу обратно, напомнил он себе. Страх  леденил  ему  спину,  как
вода. Испуганное "ах" сорвалось с его губ, когда он проник в тело Асарии
и влился в поток ее крови. Ее грудь теснили противоречивые силы. Крепкие
колдовские нити оплетали ее внутренности, как стеклянные змеи. Заклятия,
искусные  заклятия,  поставленные  мастером.  Идя  снаружи  внутрь,  они
держали в узде ее печень, легкие  и  сердце.  Но  какое-то  иное  начало
боролось, пытаясь разорвать их.
   Вейс различал некую мягкую, податливую силу,  поблескивающую  тускло,
как пленка под остывающей магмой.
   Какая тьма!
   Наружно Вейс не шелохнулся, и  ни  один  волосок  на  его  одеяле  не
дрогнул, когда его нематериальное существо покинуло тело  Асарии  Марки.
Он сделал это медленно, как слуга, выходящий задом наперед  из  тронного
зала. В миг, когда он убрал свои последние щупальца с ее  кожи,  тьма  у
нее внутри протянула к нему палец.
   Вейс  не  дрогнул,  переполненный  благоговением  и  страхом.   Сила,
свободная от всяких чувств, влилась в него субстанцией,  противоположной
свету.  Его  рот  увлажнился,  жилы  в  паху  заныли  сладостной  болью.
Наконец-то он встретился с чем-то достойным Сарги Вейса."
   К сожалению, связь  прервалась  слишком  быстро.  Вейс  вытянул  шею,
цепляясь за последние волокна уходящей силы и сознавая в  то  же  время,
что между пальцами у него струится холодная влага. Дождь.  Какая  гроза!
Он жаждал вернуть утраченное.
   Но сила ушла, связь порвалась, и ему не оставалось ничего иного,  как
только вернуться в свое тело. Оказавшись  в  этой  костяной  тюрьме,  он
ощутил боль и взглянул на свою руку.  По  ней  стекала  розоватая  жижа,
смесь макового молока  и  его  собственной  крови.  В  ладонь  вонзились
осколки стекла. Вейс досадливо зашипел. Он раздавил флакон!
   Еще не пришедший в себя после встречи с тьмой и утраты столь  важного
снадобья, он не сразу обратил внимание на то,  что  происходило  посреди
лагеря. Около Ножа и Асарии собралось  уже  несколько  гвардейцев.  Один
смеялся как-то по-дурацки, другие молчали, что было им  не  свойственно.
Да ладно, пусть их... Вейс бережно  повернул  руку  так,  чтобы  розовое
вещество стекало в ладонь, как мед. Лекарство еще можно спасти, лишь  бы
оно не капало  в  снег  и  не  размазывалось  по  одеялу.  Когда  молоко
подсохнет, он соберет его и заложит, как  шлюхины  румяна,  между  двумя
листками вощеной бумаги.
   Он был согласен подождать. Открытая им тьма наполняла все его мысли.
   Какая мощь!
   И она может достаться ему.
   Ход у  него  за  спиной  заворочался  было  и  опять  захрапел.  Вейс
отодвинулся чуть подальше.
   Тьма, заключенная в Асарии Марке,  объясняла  многое.  Например,  то,
почему Пентеро Исс так стремится вернуть ее, почему  он  послал  за  ней
своего верховного протектора и почему держал ее в  отдалении  от  острых
глаз и когтей венисского двора. Эта девушка опасна..,  и  ее  мощь  едва
доступна пониманию. Тот, кто  будет  владеть  Асарией,  получит  в  свое
распоряжение и ее силу.
   Вобрав в ладонь последнюю каплю, Вейс припомнил последний разговор со
своим господином. То, как Исс  одержал  над  ним  верх,  заставляло  его
почувствовать себя  грязным,  изнасилованным,  и  сладкая  боль  в  паху
сделалась горькой и жгучей. Исс уже  имеет  доступ  к  одному  источнику
силы. Зачем ему два?
   - Разденьте ее, ребята.
   Вейс похолодел, услышав приказ Марафиса, и посмотрел на Асарию, но не
смог увидеть ее за спинами столпившихся вокруг  гвардейцев.  В  середине
этого черно-красного сборища стоял Марафис с лицом, вылепленным из теней
и резких линий.
   - Она убила наших братьев. Иссу она нужна живая, это  понятно,  но  я
знаю один способ испортить жизнь, не отнимая ее.
   Семерка ответила одобрительным гоготом. Двое, с горящими, слезящимися
от ветра глазами, уже приготовились приступить к делу.
   - Нет! - завопил Вейс, вскочив на ноги. Он живо представил себе,  как
Асария сейчас проснется и отправит их всех в ад.  Заклятия,  стягивающие
ее тело, ничто по сравнению с этой.., с  тем,  что  живет  в  ней.  Если
Марафис  попытается  причинить  ей  хоть   какой-то   вред,   невозможно
предсказать, чем это кончится. - Перестань! Она убьет нас всех.
   Марафис и остальные повернулись к нему. На миг Вейс  увидел  себя  их
глазами: узкоплечего, в белых  одеждах  клирика,  со  слишком  красивыми
глазами и руками, прижимающего к груди одеяло. Он  выпрямился  и  бросил
одеяло наземь.
   Нож сказал что-то своим людям. Двое, возившиеся с  девушкой,  подняли
головы, но Марафис, коснувшись их плеч, сделал им знак продолжать.  Вейс
мельком увидел девушку, ее обнажившуюся кое-где кожу. Дождь падал на  ее
сомкнутые веки, серый и пузырчатый, как слюна.
   - Тебя это не касается, Женомуж, - сказал Марафис. - Ты не наш.  Если
такие вещи оскорбляют твой взор, можешь отвернуться.
   Кровь бросилась Вейсу в лицо.
   - Болван! Ты что, не понял? Эта девушка опасна. Колдовство...
   - Ход.
   Одного слова Ножа оказалось довольно, чтобы  восьмипалый  пробудился.
По мокрому снегу заскрипели шаги, и Вейс ощутил затылком густое  дыхание
Хода.
   - Займись им. Пусть не увидит ничего такого, чему  воспротивилась  бы
его матушка.
   Ход почти добродушно хлопнул Вейса по спине.
   - Похоже, мы будем пережидать бурю вместе, Женомуж. Эй, начальник,  -
оставьте на мою долю.
   Нож кивнул, и семерка вернулась к своему занятию, а  Ход  снова  увел
Вейса под скалу.
   - Лекарство перестает действовать,  -  крикнул  Вейс,  сделав  слабую
попытку освободиться от трехпалой хватки Хода. - Она убьет вас всех!
   - Заткни ему глотку, - бросил Нож, стаскивая с рук черные перчатки.
   Ход двинул Вейса в спину.
   - Слышал, что сказал Нож? Не ной.
   Вейс опять забился в нишу, где спал.  От  тумака  у  него  на  глазах
выступили слезы, но гордость не позволяла ему пролить их. Ход стал прямо
перед ним, загородив обзор своим мясистым туловищем.
   Ветер донес металлический щелчок расстегнутого ремня,  потом  нервный
смешок - и стало тихо. Волоски на  руках  Вейса  встали  дыбом  один  за
другим. В просвет между ногами Хода он  увидел,  как  Марафис  отошел  и
прислонился к скале, чтобы полюбоваться всласть. Как  видно,  он  затеял
это лишь ради своих людей, а сам останется в стороне. Вейс, как  и  все,
знал, что он предпочитает заниматься такими делами в  уединении,  но  не
знал почему.
   Но тут первый гвардеец улегся на девушку, и все мысли, кроме тех, что
касались его собственной безопасности, вылетели из головы  Вейса.  Ветер
переменился - сперва он закружился в лощине вихрем, а потом вовсе утих.
   - Райф!
   Вейс ясно расслышал крик девушки,  но  не  так,  как  слышит  обычный
человек. Крик прошел не через ушные перегородки, а сквозь кожу, оледенив
все тело. Ход немного подвинулся, и Вейс увидел, что семерка  стоит,  не
сводя с девушки глаз. Крика никто из них не слышал.
   "Стойте! -  хотелось  заорать  Вейсу.  -  Разве  вы  не  видите,  что
происходит? Разве не чувствуете?"
   В воздухе запахло металлом. Иней на  скалах  мерцал  тысячами  зорких
глаз. Вейс  ощутил  первый  толчок,  пока  еще  слабый:  девушка  просто
пыталась проснуться. Но и его было довольно, чтобы заморозить дыхание  в
легких мага.
   Потихоньку, осторожно, он начал  принимать  меры.  Тьма,  таящаяся  в
Асарии, завораживала его и тянула к себе, но только дурак  не  испугался
бы ее. Медленно, миг за мигом, он собирал крохи собственной силы.  Поняв
с самого начала, что Асарии ему не одолеть,  он  сосредоточился  на  том
единственном, что имело значение: на спасении шкуры Сарги Вейса.
   Он  почувствовал,  что  девушка  пробудилась  окончательно.  За  этим
последовало мгновение полного покоя, когда она открыла глаза и взглянула
в лицо первому насильнику.
   Ужас  сдавил  Вейса  тисками.  Магия  всегда  была  его  единственным
козырем,  единственным,  что  давало  ему  преимущество   перед   каждым
человеком, будь то мужчина,  женщина  или  ребенок.  Даже  Пентеро  Исс,
чародей и правитель Вениса, не мог превзойти Вейса в  этом  деле.  Магия
была его источником высокомерия и его гордости. Каким  бы  унижениям  ни
подвергали Вейса Марафис и ему подобные, он всегда  утешался  сознанием,
что, когда дело дойдет до открытой схватки, преимущество  будет  на  его
стороне. Человек не может драться, когда роговица осыпается с его  глаз,
как шелуха, или застывший воздух сковывает его легкие ледяной броней.
   Но теперь, когда Асария Марка принялась за дело,  притягивая  к  себе
ветер, воздух и даже свет, Вейс понял, что лишился своего преимущества.
   С тем, что таилось в ней, бороться было невозможно.
   Не крикнуть ли напоследок, чтобы они поскорее прятались или спасались
бегством? Но он помнил их презрительный смех и предпочел  поберечь  силы
для себя.
   - Пусти меня! - тонким, полным ужаса голосом вскрикнула девушка.
   Ее  бледные  кулачки  замолотили  по  груди  гвардейца,   с   треском
прорвалась ткань, и мужской голос пробубнил:
   - Заткнись, сука.
   Это были последние слова, которые гвардеец сказал в своей жизни. Вейс
не мог бы описать то, что случилось потом. Ужас и паника превратили  его
в  напуганного  ребенка.  Свет  и  воздух,  составляющие   ткань   мира,
разодрались, и в прореху  хлынул  нездешний  мрак,  густой,  как  черное
масло, пахнущий холодом, сладостью и  неминуемым  распадом.  Грибовидное
воздушное облако ударило в семерку, швыряя тела на камни.
   Лошади с визгом забились, лягаясь и мотая головами. Люди тоже подняли
крик.., а потом умолкли. Клуб  снега  взвился  в  небо,  и  гончие  бури
порвали его в клочья.
   Вейс думал,  что  приготовился  ко  всему,  но  он  заблуждался.  Ход
обрушился на него, и ребра Вейса хрустнули, как сухие палки. Весь воздух
вышибло из груди, и та искусная защита,  которую  он  припас  для  себя,
вышла наружу неоформленная, плохо настроенная, не имеющая никакой  силы.
Ее едва хватило, чтобы прикрыть сердце и мозг. Рот и нос забило  снегом.
Вейс старался не закрывать глаза, чтобы видеть, что входит в проделанную
девушкой прореху, но бьющая в них ледяная крупа  заставила  его  смежить
веки.
   Он забрался в самую глубину ниши, пригвожденный к месту  телом  Хода.
Страх, столь всеобъемлющий, что казался совершенно новым чувством, выпил
всю влагу из его горла.
   Так вот оно - то, чего он хотел.
   Его барабанные перепонки прогнулись  -  это  воздух,  который  прежде
расширялся, начал сжиматься.  Ветер,  чья  теплота  равнялась  телесной,
всколыхнул волосы и одежду Вейса, потом волосы и одежду Хода.
   Она возвращала все назад.
   Раздался вой, высокий и страшный, почти за пределами слуха. Тот,  кто
издал его, не принадлежал к этому миру. Ни один зверь, известный  Вейсу,
не мог произвести этот звук, способный остановить человеческое сердце.
   Затем все прекратилось, и настала тишина. Взвихренный снег опадал  на
землю медленно, будто впервые. Ветер ожил снова, не зная, куда ему дуть.
Вейс попробовал дышать. Грудную клетку жгло, но он не смел  шелохнуться,
чтобы облегчить боль. Бедро  Хода  придавило  ему  ногу,  лед  закупорил
горло, но Вейс отважился только открыть глаза.
   Сквозь снеговую завесу он увидел, как  девушка  встала  на  ноги.  Ее
платье было разорвано до  пояса,  груди  обнажились.  Волосы  колыхались
вокруг головы так, как будто их окружала вода, а не воздух. Серые  глаза
смотрели на скалы вокруг, на изломанные, кровоточащие тела смерти.  Губы
девушки сомкнулись, и она  собрала  дрожащей  рукой  обрывки  платья  на
груди. Она взглянула в сторону Вейса, и он заметил  у  нее  под  глазами
синяки от макового молока.
   Если она и разглядела его во мраке под скалой, то не подала виду. Она
сделала к нему несколько  шагов,  но  лишь  для  того,  чтобы  подобрать
брошенное им одеяло. Руки у нее больше не дрожали. Она  обернула  одеяло
вокруг плеч и повернулась спиной к Вейсу.
   На дальней стороне лагеря послышался чей-то стон.
   Асария Марка застыла на месте. Вейс думал, что она займется стонущим,
но нет - она удалилась из лагеря в сторону коновязи.
   Сарга Вейс сидел тихо, как мышь. Память о  тьме,  которую  он  видел,
заглушала боль в груди и ноге. Зов этой тьмы был ему  столь  же  внятен,
как если бы она назвала его по имени.
   Тело, придавившее ему ноги, шевельнулось, показав, что Ход  еще  жив.
Услышав мягкий стук копыт, удаляющийся к северу,  Вейс  вытащил  ногу  и
прошептал:
   - Ход! Ход!
   Ход издал булькающий звук.
   Вейс затратил несколько минут,  чтобы  отыскать  на  нем  нож.  Из-за
давящего на легкое сломанного  ребра  маг  избегал  резких  движений.  В
довершение всех зол Ход упал неловко, на бок, и его пришлось приподнять,
чтобы добраться до пояса с ножом. Камзол Хода задрался, и он  прижимался
к  земле  голым  животом,  который  уже  приобрел  желтовато-серый  цвет
обмороженного тела.
   Вейс, не беспокоясь об этом, провел ножом по горлу Хода.
   Мертвым обморожение не грозит.
 
43 
ВСТРЕЧИ 
 
   Гуль  Молер,  единоличный  владелец  таверны  "У  погонщика   Джека",
прибирался после вчерашней драки. Метла у него была добротная,  но  даже
жесткому конскому волосу не под силу  было  соскрести  с  пола  засохшую
блевотину - Гуль только головой качал. Мало  им  биться  на  кулачках  -
всегда найдется такой болван, который даст  другому  пинка  промеж  ног.
Разве кто удержит внутри свой ужин в таком-то разе? Вопиюшее  неуважение
к владельцу. Великое унижение для владельца становиться на четвереньки и
отскабливать с пола клейкий полупереваренный овес.
   Все это, конечно, из-за Десми, как оно обычно и бывает.  Если  у  его
дочки и есть какой-то талант, так это служить  причиной  драки.  Слишком
она смазлива для ее же блага. Кто бы, поглядев на ее покойную мать,  мог
предположить, что из девчонки выйдет  этакая  сердцеедка?  Покойница,  к
слову сказать, была хорошей женщиной и превосходной женой, хотя красотой
не блистала.
   Почувствовав легкий укол вины, Гуль отставил метлу и пошел  к  плите,
нуждаясь в горячей воде для полов и паре рюмашек для души.
   В таверне "У погонщика Джека" имелась  только  одна  комната.  Кухня,
бочки с пивом, обеденные и игральные столы, помост для певцов и  большая
медная ванна - все это теснилось на  пространстве  не  больше  скромного
огорода. И помост, и ванну Гуль,  правда,  мог  бы  убрать  без  особого
ущерба для своего заведения. Здесь, в тридцати лигах к северо-востоку от
Иль-Глэйва, в  тени  Горьких  холмов,  в  сердце  овечьего  края,  редко
появлялись музыканты, готовые поиграть в  уплату  за  ужин.  А  те,  что
появлялись, тоже не выказывали интереса к помосту. Они садились  поближе
к печке или, того хуже, расхаживали между  столами.  Но  даже  с  учетом
всего этого Гуль не мог заставить себя  расстаться  с  помостом.  Только
одна его таверна во всех Трех Деревнях могла им похвалиться.
   Так же обстояло дело и с  ванной.  "Погонщик  Джек"  был  таверной  в
полном смысле  этого  слова,  где  можно  поесть,  выпить  и  погреться.
Постелей на ночь тут не водилось. С этой отраслью  своего  ремесла  Гуль
Молер не хотел иметь никакого дела.  От  заезжих  гостей  одни  хлопоты:
платят они чужеземной монетой, говорят так, что ничего не  разберешь,  и
всегда заводят драки. В Трех Деревнях, конечно, и своих драк  хватает  с
тех пор, как Десми подросла, но местные они и есть  местные,  и  дерутся
они на знакомый  Гулю  манер.  Никогда  не  чинят  вреда  ни  печке,  ни
бочонкам, ни владельцу. А чужие крушат все, что под руку попадается.
   Так вот о ванне. За те пятнадцать лет, что она стоит в своем углу под
окороками и сушеными травами, ею пользовался только Редро Пиль, да и  то
не сам мылся, а замерзшую овцу отогревал. Но ванна - это ванна, и с  ней
тоже Гуль расставаться не собирался. Мало  того  что  она  блестит,  как
новенький грош, освещая своими боками темный прежде угол, так ею  еще  и
похвастаться можно.
   Она  годится,  чтобы  отогреть  обмороженную   конечность,   охладить
лихорадящего больного и устроить серную  купель  страждущим  от  клешей,
золотухи и дурной болезни. Гуль, преисполнившись  нежности  и  гордости,
похлопал ее по изогнутому ободу, и его острый хозяйский глаз сразу засек
красноречивые голубые пятнышки на меди. Его объемистый мягкий живот даже
колыхнулся от огорчения.
   Зелень!
   Десми клялась, что чистила ее на прошлой неделе,  но  Гуль-то  видел,
что к  ванной  добрый  месяц  рук  не  прикладывали.  От  этой  девчонки
последнее время одни неприятности. Драки между ее  ухажерами  еще  можно
стерпеть, девичьи капризы тоже, но неряшество  в  таверне  он  допустить
никак не мог. Надо поговорить с дочкой  серьезно,  а  то  у  нее  голова
закружилась от собственной красоты.
   - Десми! -  позвал  он,  задрав  голову  к  оштукатуренному  дубовому
потолку. - Спустись-ка, дочка, сюда!
   Никакого ответа - а ведь полдень на  дворе!  Гуль  перевел  взгляд  с
потолка на ванну. Можно, конечно, подняться и самому привести Десми,  но
пока он будет этим заниматься, таверна не  откроется  и  ванна  чище  не
станет.
   Это решило дело.  Гуль  достал  из-под  своего  знаменитого  прилавка
кровавого дерева корзину с жесткими и мягкими тряпками, щелок,  сосновый
воск, пемзу в порошке, белый уксус. Дочь он любил  и  лелеял,  но  ванну
тоже очень ценил.
   Он не слышал, как вошла эта женщина. Он стоял на коленях и  счищал  с
ванны зелень, когда чей-то голос произнес:
   - Тут лучше подходит молоко с фосфором, а если  еще  протереть  потом
медь тунговым маслом, то зелень долго не пристанет.
   Гуль Молер повернул голову и увидел маленькую, хотя  скорее  среднего
роста  женщину  лет  так  тридцати.  Первым,  что   он   испытал,   было
разочарование.
   Золотые переливы ее голоса обещали нечто из ряда вон,  незнакомка  же
оказалась неприметной, одетой в бесформенное с