взамен теплый  плащ  с  капюшоном,  толстые  шерстяные  чулки  и
варежки, платье неприметного  бурого  цвета  и  крепкую  пару  "шлюхиных
сапог". По словам женщины, их прозвали  так  из-за  толстых  подошв,  на
которых девушка весь день  может  разгуливать  по  улицам,  не  чувствуя
холода.
   Аш иногда замечала, что мужчины поглядывают на ее ноги. Носки сапожек
были подбиты яркими медными подковками, заметными даже с другой  стороны
улицы. Прошедшим днем Аш замазала их углем и навозом, надеясь,  что  это
избавит ее от вопрошающих взглядов мужчин и  ехидных  замечаний  уличных
девок.
   Свой кожаный пояс с серебряной пряжкой она продала той же перекупщице
за три серебряные монеты. На эти деньги Аш  каждое  утро  покупала  себе
овсяную лепешку и колбасную шкурку, начиненную гусиными  шкварками.  Так
она кормилась пять дней, и у нее осталась только одна монетка.
   Ночевала она вместе с нищими и шлюхами. Это было легко: стоило только
проследить, куда люди деваются с наступлением ночи, - даже самые  бедные
горожане укрывались в свои  знакомые  норы.  Нор  этих  было  множество.
Клинообразные  углубления  под  мостовыми,  замерзшие  сточные   канавы,
разрушенные  сторожевые  башни,  покрытые   сверху   лосиными   шкурами,
заброшенные ямы для жарки мяса, бездействующие нужники,  сухие  колодцы,
лазейки в кучах снега вдоль южной городской  стены  и  в  самом  городе,
ведущие в какие-то  каменные  склепы  и  катакомбы,  -  куда  только  не
заползал нищий люд.
   Хуже всего была первая ночь, когда Аш вышла от перекупщицы с деньгами
в кулаке, не зная, куда идти дальше. Опасаясь темных, заброшенных  мест,
она держалась шумных, забитых народом улиц.  За  ночь  она  обошла  весь
город. Пройдя через большой каменный двор, известный как площадь Печати,
где Гарат Лоре провозгласил себя королем,  прежде  чем  быть  зарезанным
наемниками своего брата, она спустилась по Островерхой дороге на  темные
слякотные улицы Нищенского Города. Стены, кровли  и  мостовые  там  были
черны от угольной копоти из тысячи труб. Даже снег чернел еще  на  лету,
пропитываясь сажей.
   Нищенский Город  казался  Аш  чем-то  вроде  ада,  хотя  Ката  всегда
говорила о нем с нежной гордостью. По ее словам, там можно  было  купить
целый вареный окорок или погреть руки о кружку с пивом,  такую  горячую,
что она растопит снег, если поставить ее  наземь,  и  встретить  на  его
улицах темнокожих женщин  в  парчовых  капюшонах  или  увешанных  ножами
тонкогубых наемных убийц. Но Аш, как ни смотрела, видела  только  грязь,
копоть и открытые язвы на лицах людей. На ветчину и пиво у нее  не  было
денег, и попадались ей только шлюхи,  Дерущиеся  со  своими  сводниками,
мальчишки, расчищающие слякоть лопатами, угольщики у дымных  костров  да
изможденные пьяные старики.
   Никто здесь никому не доверял. Аш быстро научилась держать  руки  при
себе и  не  пялить  глаза.  Не  полагалось  смотреть  слишком  долго  на
продавцов горячей еды или пива, а также надолго задерживаться около них.
   А все же в Нищенском Городе  легко  было  затеряться.  Там  никто  не
рвался найти  воспитанницу  правителя.  Исс,  правда,  обещал  выплатить
вороний вес в золоте за сведения,  которые  приведут  к  ее  поимке,  но
жителям Нищенского Города  просто  не  верилось,  что  знатная  дама  из
Крепости Масок способна найти сюда дорогу.
   Аш слышала разговоры об этом.  Женщины  заявляли,  что  выбелят  себе
волосы щелоком, перевяжут туго-натуго груди и пойдут требовать  награду;
мужчины вполголоса толковали о Рубаках, повальных обысках, поджогах и  о
том, как Марафис Глазастый ослепил одного потрошильщика. Тот  утверждал,
будто видел, как Асария Марка вошла в Храм Костей и попросила убежища  у
его молчаливых жрецов, но эти сведения оказались ложными.
   Аш вздрогнула. Иногда ей казалось, что Марафис это сделал только ради
того, чтобы эта новость дошла до нее и вселила в нее страх.
   Решив, что не станет бояться, она  направилась  на  юг  через  мясной
рынок. Увидев впереди бледные высокие очертания Рога  и  Кости,  она  не
отвела глаз. Это были единственные строения Крепости Масок,  видимые  на
таком расстоянии.
   Аш знала, что Рог скроется из виду, стоит ей только пройти  несколько
улиц на север, но она еще не  нашла  во  всем  городе  ни  одного  угла,
закоулка или щели, откуда не была бы видна Кость. В каком-то смысле  это
было даже хорошо. Аш только стоило взглянуть на южный  небосклон,  чтобы
вспомнить о причине своего побега.
   Она  еще  немного  задержала  взгляд  на  крутых  кровлях,  мерцающих
сторожевых башнях и кованых железных куполах  южного  квартала.  Крайней
его точкой были Тупиковые ворота.
   Тупиковые. Построенные последними из четырех городских ворот и  менее
всех используемые. Аш много раз воображала себе, каково будет пройти под
их каменным сводом на  горный  склон,  куда  они  выходят.  Ворота  были
единственным, что связывало ее с матерью, единственным, что у  них  было
общего. Они обе прошли через эти ворота.
   Аш задержала дыхание. Все ее детские мечты начинались с того, как она
выйдет за Тупиковые ворота. Она представляла себе,  как  придет  к  тому
месту, где ее бросили, как разгребет руками  щебенку  и  сухую  траву  и
найдет то, что до нее никто не находил. Обрывок пергамента,  заржавевший
медальон, лоскуток - то, о чем она могла бы сказать:  "Это  принадлежало
моей матери". В более смелых мечтах найденная ею вещь позволяла открыть,
кем была ее мать, и Аш,  обшарив  весь  город,  отыскала  ее  -  теплую,
сияющую, добрую-добрую.., только лица у нее никогда не было.  Аш  горько
улыбнулась. Теперь-то она знала цену былым мечтам.
   Не осталось для нее никакой памяти на Смертельной горе. Мать  бросила
свое дитя на погибель и не стала бы оставлять ничего, что  могло  бы  ее
выдать. Тяжкий грех против Творца - бросить вот так здорового  младенца.
Если даже она обронила что-нибудь - шпильку, ленту или обрывок  кружева,
- то за шестнадцать лет талые снега давно унесли это прочь.
   Аш продолжала смотреть на юг. Если она и найдет там что-нибудь, то не
сможет  определить,  кому  это  принадлежало,  притом  это  небезопасно.
Тупиковые ворота находятся слишком близко от Крепости Масок.  Через  них
ходят только пастухи с овечьими стадами,  охотники,  идущие  в  Облачную
Обитель, или знахари, собирающие горные травы.  Ее  сразу  заметят,  как
только она подойдет к воротам.
   Несмотря на все это, Аш по-прежнему шла на юг. Пять дней прошло с  ее
побега - достаточно, чтобы Рубаки притомились и  ослабили  бдительность.
Они ведут свои розыски по всему городу. Не могут же они выставить стражу
на каждом углу и каждой рыночной площади. "Я только  подойду  поближе  и
посмотрю", - сказала себе Аш. Теперь полночь, и она  доберется  туда  до
рассвета. Надо только держаться подальше от крепости и сторожевых башен,
тогда все будет в порядке.
   Аш незаметно для себя  прибавила  шаг.  Она  шла,  опустив  голову  и
придерживая рукой капюшон,  чтобы  избежать  чужих  взглядов.  Дойдя  до
городка из гнилых кольев,  лосиных  костей  и  натянутых  на  них  шкур,
притулившегося у западной городской стены, она свернула в  обход.  Запах
оленьего жира, навозного дыма и тысяч немытых тел мог отпугнуть  любого.
Даже с безопасного расстояния Аш видела черный круг земли, оттаявший  от
тепла и отбросов.
   Чем дальше она продвигалась на юг, тем чище становился  город.  Узкие
улочки уступили место широким проездам  и  гладко  вымощенным  площадям.
Ярко освещенные таверны и веселые Дома сменились каменными особняками  с
наглухо закрытыми ставнями и  бронзовыми  дверьми.  Все  меньше  уличных
женщин грелось около угольных жаровен,  все  меньше  пьяниц  мочилось  у
стен. Даже снег под ногами стал светлее - не совсем белым,  но  хотя  бы
серым.
   Целых  пять  минут  Аш  шла  мимо  неосвещенного  Суда  Четырех,  где
разбирались  все  преступления,  кроме  измены.  Его  построил   десятый
правитель Левик Криф, прозванный Полукоролем, и его эмблема - полумесяц,
сияющий над острым пиком Смертельной горы, - украшала  каждый  карниз  и
выступ здания. Убедившись, что за ней никто не следит,  Аш  прислонилась
спиной к черному от сажи камню. Она начинала  уставать,  и  гвоздики  ее
"шлюхиных сапог" больно впивались в пятки.  Аш  проклинала  перекупщицу,
продавшую ей эту обувку, а заодно и всех на свете шлюх. Она уже начинала
сомневаться в правильности этой своей прогулки к Тупиковым воротам.
   Впереди   лежало   большое   открытое    пространство,    огороженное
поставленными торчком камнями  и  известное  как  Кольцо  Страха.  Шесть
деревянных Т-образных виселиц в его середине чернели  на  фоне  неба.  В
городе Венисе правосудие вершилось быстро: приговоренных мужчин и женщин
прямо из здания суда вели в каменный круг и  казнили  на  виду  у  всего
города. Не через повешение - палачи судей-баронов были мастерами ножа, а
не веревки. Их вздергивали на виселицу уже мертвыми на поживу воронам.
   Пять  виселиц  пустовали,  и  только  на  одной,  как  пустой  мешок,
болталось чье-то маленькое тело. Налетел  ветер,  и  оно  закачалось  на
поскрипывающей веревке.
   Аш попятилась прочь вдоль стены, потеряв вдруг всякую уверенность. Ее
побег был ошибкой. Ей некуда идти, не от кого ждать помощи,  у  нее  нет
никаких планов, кроме необходимости  выжить.  Скоро  у  нее  выйдут  все
деньги.., что тогда? Она ничего не умеет  делать,  ее  приметы  известны
всему городу, и многие гвардейцы знают ее в лицо.  Откинув  капюшон,  Аш
уставилась на виселицы. Голова у нее горела,  и  только  что  обрезанные
волосы кололи кожу. Аш  скучала  по  уютным  стенам  своей  комнаты,  по
болтовне Каты, горячим ваннам, вкусной еде и одежде без грубых швов - по
всей прошлой жизни.
   Она решительно оттолкнулась от стены. Она  сделала  свой  выбор  пять
дней назад, и сдаваться только из-за того, что она устала, и у нее болят
ноги, и ей не нравится то, что она видит впереди,  было  бы  глупо.  Она
дойдет до Тупиковых ворот, как решила, и увидит  место,  где  ее  сперва
бросили, а потом нашли.
   Карр! Карр!
   Тень ворона скользнула по лицу Аш, заставив ее содрогнуться.  Большая
птица, слетев с  кровли  Суда  Четырех,  устремилась  в  каменный  круг,
сложила крылья и поймала воздушный поток, вознесший ее почти  по  прямой
рядом с занятой виселицей. Поравнявшись с лицом трупа, ворон клюнул его.
Громко щелкнуло порванное сухожилие. Зажав в клюве лакомый кусок,  ворон
захлопал крыльями, сел на  вершину  виселицы,  подкинул  свою  добычу  в
воздух и проглотил.
   Мышцы его шеи заработали, проталкивая мясо. Он глядел на Аш и  кивал,
кудахча, как наседка.
   Иди сюда, попробуй, как бы говорил он. Это вкусно.
   Аш не хотелось идти, но она почти  помимо  воли  сделала  шаг,  потом
другой. Снег, вязкий от смолы  и  крови,  лип  к  ногам.  Луна  заливала
огромный круг  жидким  серебром.  Ветер  стих,  и  Аш  впервые  за  ночь
почувствовала, что ей хорошо. Ворон, черный, как  задняя  стенка  очага,
все так же ворковал и кудахтал.
   Труп висел на веревке толщиной с мужское запястье. Просмоленная,  она
обвивала его между ног, вокруг шеи и под мышками. Аш  не  сразу  поняла,
что повешенный гол, - тело было измазано нечистотами или грязью. Воронье
клевало его уже несколько дней, и кишки  из  живота  вывалились  наружу.
Вместо глаз зияли дыры, губы отсутствовали, и  сквозь  изодранные  десны
виднелись корни зубов. Голова трупа была обрита.
   Аш тихонько сглотнула. Теперь она разглядела, что это женщина, хотя у
нее больше не было грудей, а грубый веревочный узел и  запекшаяся  кровь
скрывали промежность. То,  что  осталось  от  талии  и  бедер,  выдавало
женское естество. Аш еще раз со страхом посмотрела в лицо повешенной.
   Тогда она заметила зацепившуюся  за  веревку  прядь  волос  -  крутой
темный локон.
   "Обещайте, что возьмете меня с собой, когда уйдете отсюда".
   Аш отступила назад. Нет...
   Луна скрылась за облаком, и лицо трупа накрыла тень. Аш видела только
изгиб щеки да исклеванный подбородок.
   "Какая же ты злая, барышня!"
   Аш затрясла головой. В животе  заурчало,  и  она  побоялась,  что  ее
сейчас стошнит. То, что больше не было Катой, смотрело  на  нее  пустыми
глазами, раскачиваясь на веревке.
   Ка-ата! Ката! Ката! Ворон с торжественным криком взвился в  воздух  и
пропал в ночном небе.
   Аш не знала, долго ли она стоит в кругу камней, глядя на  труп  Каты.
Недостаточно долго, шепнул ей тихий голос. Вот если ты останешься  здесь
навсегда, это будет в самый  раз.  Когда  на  востоке  проглянуло  серое
солнце и город  зашевелился,  Аш  повернулась  и  побежала  на  север..,
покинув свою маленькую горничную в последний раз.
 
20 
У ДАФФА 
 
   Они поднялись еще до рассвета и двинулись на юго-запад.  Дул  сильный
ветер, вздымая старый подмерзший снег. Райф завязал свой лисий  капюшон,
прикрыв рот и глаза, - только нос торчал наружу. В оставленную щелку  он
видел достаточно, чтобы управлять конем. Ветер задувал с севера,  ему  в
спину, словно гоня его прочь с клановых земель.
   Ангус ехал впереди, прокладывая путь через овраги и замерзшие  пруды,
отыскивая заметенные снегом тропы. Оба путника молчали.,  сгорбившись  в
седлах, страдая от ярости ветра.
   Правая рука Райфа распухла, кожа на пальцах  начала  облезать,  а  на
стыке ладони с запястьем вздулся  безобразный  кровяной  пузырь.  Каждый
раз, перехватывая поводья, Райф зажмуривал глаза от боли и  кривил  рот.
Будешь теперь знать, как махать топором в такую стужу, говорил он себе.
   После шести часов беспокойных  сновидений  он  находил  облегчение  в
метельной белизне тайги и  монотонной  езде.  Он  встал  раньше  Ангуса,
растопил в жестяном котелке куропаточий жир и, следя  за  паром,  принял
единственное важное решение. Клан остался позади, и он, Райф,  не  может
позволить себе помнить о нем, тосковать о нем и верить, что он туда  еще
вернется.
   Он сам выбрал свою судьбу и теперь должен ей повиноваться.  Клану  он
уже не принадлежит.
   Он долго думал о том, не снять ли ему с шеи амулет и не  швырнуть  ли
его в печку вместе с остатками еды или не зарыть ли в  снег.  Но  каждый
раз, берясь за шнурок, он слышал голос старого ведуна: "Это  твое,  Райф
Севранс. Придет день, и ты порадуешься, что он с тобой".
   И Райф сохранил амулет. Теперь он ехал, наглухо закупорив свои мысли,
ощущая холод амулета на груди.
   Прошло полдня, но буря не унималась. Крупинки снега хлестали о стволы
каменных сосен, и с ветвей тоже рушился снег. Райф больше  не  охотился.
Поврежденная рука пачкала рукавицу кровью и гноем, а из-за пурги  ничего
не было видно, но он непроизвольно продолжал искать в тайге дичь.
   Лес даже в такую непогоду был полон жизни. Ласка, белая и тонкая, как
струйка  молока,  смотрела  на  Райфа  из  зарослей  карликовой  березы.
Заяц-беляк, раздув щеки, высунул голову из норы. Лесной  кот  на  берегу
замерзающего ручья перекусил хребет землеройке. Райф мог бы  поклясться,
что видел их, хотя перед глазами у него мельтешил непроглядный снег.
   Стемнело рано, и ветер сразу утих, дав передышку измученному лесу. За
день он посбивал снег со всех деревьев и поломал много молодых  сосенок.
Небо из серого стало угольно-черным.
   Ангус вывел их к Южной дороге, вдоль которой они  и  ехали  несколько
темных часов. Следы повозок, навоз и кости на дороге напоминали Райфу  о
скорой встрече с кланниками. В хорошую погоду от черноградского круглого
дома до Даффа можно добраться за один день, если  ехать  напрямик.  Даже
Дхун от печного дома отделяют только четыре дня скорой езды,  а  Гнаш  и
Дрегг еще ближе.
   Когда впереди показались наконец огни печного дома, Райф  совсем  уже
закоченел. В шее стреляло, и руку жгло  огнем.  По  сигналу  Ангуса  они
выехали на дорогу и через четверть часа были у цели.
   Дом Даффа, с круглыми стенами и круглой крышей, срубленной из вязовых
бревен и  окованной  железными  брусьями,  походил  на  пивной  бочонок,
положенный набок и утопленный  в  снег.  Из  двух  его  дверей  та,  что
побольше, вела на конюшню - туда Ангус  с  Райфом  и  направились.  Пока
Ангус разговаривал с конюхом,  Райф  отряхнул  коней  от  снега.  Конюх,
молодой и кривой на один глаз, слегка заикался.  Райф  видел  его  много
раз, но никогда не замечал до сих пор, чтобы тот  смеялся  или  хотя  бы
улыбался. Ангус напоследок пожал ему руку и попросил:
   - Поставь лошадей поближе к двери.
   Райф оглядел полутемную, чисто прибранную конюшню. Около половины  из
двух дюжин стойл было занято, а под  навесом  снаружи  стояли  несколько
мохнатых лошадей и горных пони.
   До второй двери печного дома путь был  неблизкий.  Вдоль  бревенчатых
стен громоздились кучи  свежерасчищенного  снега,  сами  бревна  обросли
инеем, а на крыше, около кирпичной трубы, снег шипел и таял.
   Райф открыл дверь, и навстречу  ему  хлынули  тепло,  дым,  запахи  и
звуки. Его глаза еще привыкали к свету, а рот уже наполнялся  слюной  от
ароматов поджаренного сала, лосятины и лука. Обычно в  этот  час  всегда
кто-нибудь поет, какой-нибудь замшелый старый кланник дудит на  волынке,
а гости смеются, спорят и ставят на кон. Теперь в доме  собрались  около
тридцати  человек,  мужчин  и  женщин,  но  держались  они  обособленно,
кучками. Райф сразу узнал копейщиков из Скарпа - они если не  родятся  с
черными волосами, то красят их в черный цвет, а нарядные плетеные  ножны
подчеркивают  остроту  их  клинков.  У  большой  кирпичной  с  железными
вставками печи грелись мужчина и женщина из Гнаша.  Доходящие  до  пояса
рыжие волосы женщины были распущены, как у всех  гнашиек.  На  ней  были
штаны из мягкой свиной кожи, и пояс украшали три кинжала: один из  рога,
другой из стали, третий из кремня. Больше  всего  здесь  было  дхунитов:
крепкие, светловолосые, с окладистыми бородами и  синей  татуировкой  на
лицах. Оружие они  носили  на  спинах,  поясах,  бедрах,  предплечьях  и
голенях. Сталь, гладкая и искристая,  как  проточная  вода,  то  и  дело
озаряла комнату своими бликами.
   - Проходи, парень, - сказал Ангус на ухо Райфу. - Не надо  торчать  у
двери, чтобы все начали гадать, кто мы такие и зачем сюда явились.
   Райф, словно очнувшись от сна, повиновался и прошел к  задней  стене.
Разговоры,  смолкшие  было  при  их  появлении,  возобновились  -  точно
тараканы зашуршали, разбегаясь от света. Райф  выбрал  лавку  как  можно
дальше от печи, Ангус же в это время обменялся кивками с хозяином.
   В Даффе было понемножку от каждого клана - так  он  по  крайней  мере
уверял. Он был самым  волосатым  из  всех  известных  Райфу  людей  и  в
молодости славился своими зубами. Бревна, баржи, повозки и сани  -  чего
он только не перетаскивал, зажав зубами веревку. Они  у  него  и  сейчас
были хоть куда, и он,  таща  поднос  с  горячими  замшевыми  салфетками,
горячим  пивом  и  горячим  мясом,  ухмылялся  во  весь  рот,  показывая
удивительно мелкие и ровные зубы. Райф вспомнил, что Тем однажды спросил
Даффа, отчего они такие крепкие, и тот  ответил:  "Я  ими  лед  грыз  на
пруду".
   - Ангус, старый ты  пес!  Сколько  зим!  -  Дафф  в  мнимом  раздумье
наморщил лоб, составляя свой груз с подноса  на  стол.  -  Не  припомню,
ей-ей, - знаю только, что много.
   - А ты, Дафф, стал еще толще и безобразнее. Каменные Боги, тебя давно
постричь пора. На месте твоей жены я привязал бы тебя  к  этой  печке  и
обрил наголо.
   Смех Даффа был еще одним дивом - звучный и глубокий, он  волнами  шел
из груди.
   - Будь ты на месте моей жены, Ангус, я бы сам себя  привязал  к  этой
печке и изжарился.
   Райф усмехнулся и впервые за весь день почувствовал себя  хорошо.  Он
уже забыл, как ему нравится Дафф. Двое мужчин продолжали в том же  духе,
добродушно поддразнивая друг друга: сразу было видно,  что  они  старые,
закадычные  друзья.  Несколько  голов  обернулось  на   их   хохот,   но
пристального внимания они не вызвали.
   Райф хлебнул г