ронние, ненужные идеи и чувства  короля.
Остался лишь один образ, раскаленным углем тлевший в золе его  смятенных
мыслей.
   Изгард увидел себя в западном порту Бей'Зелла. Он стоял и смотрел  на
море - торговые пути на запад, на дальний восток и на  юг  были  открыты
перед ним. Он был властителем Рейза и Бухты Изобилия.
   И это только начало.
   Изгард отпихнул от себя девушку  и  вскочил.  Девчонка  уцепилась  за
него, но Изгард ее  больше  не  замечал.  Теперь  это  тощенькое  тельце
казалось ему отталкивающим. Желание покинуло его тело. Теперь  он  хотел
лишь того, что показал ему Венец с шипами. Хотел славы,  военных  побед,
власти, рукоплесканий баронов и полководцев. Но не меньше влекла  его  и
темная сторона войны: разлагающиеся трупы, сочащиеся гноем раны, грязь и
тучи навозных мух.
   Сердце выскакивало из груди, ладони стали влажными. Изгард барахтался
в темноте шатра, собирая свою одежду.  Он  делает  недостаточно.  Он  не
должен тратить время на сон. Он должен  сражаться  непрерывно.  Малейшая
слабость, упущение - и все потеряно. Ему надо  немедленно  поговорить  с
писцом.
   Ночной   воздух   немного   охладил   разгоряченное   тело   Изгарда.
Девчонка-нищая знала свое место и не посмела окликнуть его.  За  это  он
сохранит ей жизнь.
   Часовые встрепенулись  при  виде  короля.  Лагерь  представлял  собой
сердце захваченных войском Изгарда рейзских территорий. Он был разбит  у
подножия гор, в месте, где гряда Борел  плавно  переходила  в  Ворс.  До
Торна отсюда меньше суток верховой езды. На  расстоянии  тринадцати  лиг
вокруг не осталось в живых ни одного человека, который не был гэризонцем
по рождению или воспитанию. И  это  заслуга  гонцов.  Они  убивали  ради
убийства, потому что хотели видеть кровь  жертв  и  ужас  в  их  глазах,
потому что могли дышать только последними вздохами умирающих. Потому что
дыхание жизни, любой жизни, было для них хуже яда.
   После нескольких удачных опытов Изгард  был  вполне  уверен  в  своих
слугах.  Они  очистят  землю  от  всякой  мрази,  от  ненужной   накипи,
подготовят ее для истинных сынов и вельмож Гэризона.
   В палатке Эдериуса тоже было темно. Если  бы  Изгард  не  захватил  с
собой факел, ему пришлось  бы  пробираться  ощупью.  Узорщик  спал.  Его
темная фигурка скорчилась на земле. Даже  при  таком  тусклом  освещении
видно было, что  старик  трясется,  как  от  холода.  Он  ослабел  после
вчерашней битвы. Врачам следовало бы позаботиться о нем.
   Изгард опустился на колени рядом с писцом и закрыл его лицо -  нос  и
рот - ладонями. Несколько секунд легкие  Эдериуса  пытались  бороться  с
удушьем,  потом  тело  его  конвульсивно  задергалось,  а  глаза  широко
раскрылись. Изгард надавил сильней.
   - Смотри-ка, проснулся, - прошипел он.
   Узорщик  отчаянно  заморгал.  Белки  его  выпученных  глаз   казались
необыкновенно яркими.  Рот  был  разинут  в  безмолвном  крике,  а  руки
беспомощно дергались.
   Изгард по-прежнему не давал ему вздохнуть.
   - На  меня  смотри,  на  меня,  -  свистящим  шепотом  велел  король,
наклоняясь ближе, почти вплотную к лицу Эдериуса. - Смотри на  человека,
который носит Венец с шипами.
   Эдериус еще раз попытался вырваться. Каблуки  его  сапог  скребли  по
земле, голова моталась из стороны в сторону. Но  он  был  слишком  слаб,
чтобы справиться с Изгардом. Не прошло и минуты, и  писец  сдался,  руки
его бессильно повисли. Он больше не шевелился.
   Изгард удовлетворенно кивнул. Он с такой силой надавил ладонью на рот
старика, что почувствовал его зубы.
   - Скажи, считаешь ли ты меня своим повелителем, Эдериус? Скажи, что я
твой повелитель, я и никто другой.
   Глаза Эдериуса выскакивали из орбит; грудь запала. Он сделал какое-то
движение, отдаленно напоминающее кивок.
   - И ты готов поклясться в вечной преданности мне?
   И снова  Эдериус  подтвердил  слова  короля  -  больше  глазами,  чем
головой.
   - И если бы нашим замыслам угрожала опасность, ты бы сказал - скажешь
мне?
   У старика начались судороги, спина  его  выгнулась,  руки  перебирали
одеяло. Сухожилия на шее напоминали натянутые до предела веревки.  Кивок
стоил ему нечеловеческих усилий.
   Изгард почувствовал, что вот-вот будет поздно, и ослабил хватку.
   Эдериус подался вперед,  кашляя  и  давясь  от  удушья,  хватая  ртом
воздух. Из глаз его брызнули слезы.
   Изгард внимательно наблюдал  за  стариком.  Он  вздохнул  -  и  белое
облачко вылетело у него изо рта.
   - Ничего страшного, Эдериус, - небрежным тоном,  чтобы  замаскировать
свое смущение, проговорил король. - Все уже позади.
   С губ  Эдериуса  срывались  лишь  какие-то  нечленораздельные  звуки.
Изгард огляделся кругом - нет ли в палатке кувшина с  водой.  Глаза  его
привыкли к темноте, и он без труда нашел на полке какую-то фляжку.
   - Выпей. - Он плеснул жидкость в чашку и протянул Эдериусу.
   Судя по запаху это было вино, а не вода.
   Эдериус с жадностью приник к чашке, с трудом проглотил первую  порцию
и глотнул еще. Чашка плясала в его руках. Старик все еще  не  мог  унять
дрожь.
   Изгард глядел на узорщика, и гнев снова поднимался в его груди. Перед
ним был жалкий, слабый старик. Слабый. Он наклонился к Эдериусу.
   - Что  случилось  вчера?  Почему  мои  гонцы  не  прикончили  Кэмрона
Торнского и Райвиса Буранского?
   - Все дело в лучниках,  ваше  величество,  -  ответил  Эдериус  между
приступами кашля. -  Вам  наверняка  доложили.  Гонцы  уже  должны  были
вернуться в лагерь. - Писец говорил запинаясь,  изо  рта  у  него  текли
слюни.
   Изгард поспешно отступил - иначе он не выдержал бы и  ударил  старого
узорщика. Но он король. Он хочет получить ответ и не уйдет, не добившись
своего.
   - Почему гонцы отступили? Почему ты не заставил их драться,  невзирая
на лучников и их стрелы?
   Эдериус закрыл лицо руками.
   - Ты обещал все рассказать мне, старик, - напомнил Изгард. Эдериус  в
отчаянии заломил руки:
   - Потому что я оказался слишком слаб. Чья-то кисть -  кисть  какой-то
женщины, девушки - вмешалась в мой рисунок. Все мои  силы  ушли  на  то,
чтобы остановить ее. Она опасна, хоть и неопытна. -  Эдериус  передернул
плечами. - Неизвестно, что бы она могла натворить, если бы я позволил ей
продолжать.
   - Девушка? Кто она такая? Почему она решила помешать моим планам?
   - Ее лицо я уже видел однажды.  -  Эдериус  напрасно  старался  унять
дрожь. - Она была с Райвисом Буранским в ту ночь, когда гонцы напали  на
него на мосту.
   Изгард в бешенстве ударил себя кулаком по ляжке:
   - Райвис Буранский! Всюду и всегда этот человек. Всегда я  слышу  это
ненавистное, подлое имя. Кто ему эта девица? Во что он впутался  на  сей
раз?
   Эдериус натянул на себя одеяло и забился в угол палатки.
   - Она писец, сир. Зеленый новичок. Но она понимает толк  в  узорах  и
хотела остановить гонцов.
   - Ты уничтожил ее?
   - Я пытался.
   Изгард сдернул одеяло с писца.
   - Слышать не желаю ни о каких попытках. Мертва она или нет?
   Эдериус покачал головой. На нем  осталась  лишь  льняная  набедренная
повязка.
   - Вряд ли. Обожжена наверняка, но не мертва.
   - Надо ее найти и уничтожить. Ты сказал,  что  она  совсем  неопытна.
Между тем эта девчонка ухитрилась отвлечь  на  себя  внимание,  измотать
тебя до того, что ты не  сумел  выполнить  задание.  Она  -  угроза  для
гонцов, для меня, для Короны. Нельзя позволить ей продолжать. - С каждым
словом возбуждение Изгарда нарастало.  Образ  Венца  вновь  стоял  перед
глазами, бился в висках, побуждая к  действию.  -  Ты  знаешь,  где  она
теперь?
   Чтобы хоть немного согреться, Эдериус подтянул колени к груди.
   - Скорей всего в Бей'Зелле. Я не уверен. Я видел  только  ее  лицо  и
какую-то кухню.
   Изгард кивнул:
   - Начнем с Бей'Зелла. Я сегодня же ночью  пошлю  туда  гонцов.  -  Он
бросил одеяло Эдериусу.  -  Прикройся,  старик.  Я  не  хочу,  чтобы  ты
простудился насмерть.
   - У меня есть кое-какие специальные узоры, сир. Они помогут мне найти
девушку. Как только рассветет, я погляжу в книгах.
   - Посмотри немедленно, старик, - бросил Изгард, выходя из палатки,  -
не пройдет и минуты, в лагере будет светлей, чем днем.  Я  здесь,  чтобы
воевать, и ни для чего больше. Я не намерен отдыхать, не намерен  спать,
пока  все  мои  враги  не  будут  повержены.  Пока  я  не  объявлю  себя
властителем Бей'Зелла.
 
18 
 
   Ангелина  ехала  почти  с  фанатической  осторожностью.  Она  безумно
боялась упасть с лошади  и  разбиться  как  хрустальный  бокал,  вернее,
разбить то, что у нее внутри. Герта все время  оглядывалась  на  нее  со
спины своей старой клячи, и каждый раз  Ангелине  приходилось  напрягать
все силы, чтобы не покраснеть как маков цвет. Она  впивалась  ногтями  в
бедро, но даже эта крайняя мера не всегда помогала. Последнее время  она
краснела буквально по всякому поводу, а то и вовсе без повода.
   Они направлялись через горы Ворс к границе  Рейза  и  дальше.  Изгард
вытребовал ее в лагерь. И на следующий же день  после  получения  депеши
небольшой отряд - она, Герта, Снежок, дюжина вооруженных слуг и повар  -
выехал из крепости. Ангелина не ожидала, что все произойдет так  быстро,
и только сейчас начинала осознавать смысл случившегося.
   Она на пути к военному лагерю. Она едет на войну.
   При  этой  мысли  Ангелина  с  неудовольствием  наморщила   лобик   и
наклонилась приласкать Снежка.
   Снежок сидел в седельной сумке по правую руку хозяйки и был настолько
несчастен, насколько может быть никчемный пес.  Он  поднял  на  Ангелину
большие темные глаза, в недоумении покачал своей безмозглой  головкой  и
пропищал что-то, как угодивший в мышеловку мышонок.
   Снежку плохо, очень плохо.
   Может, его укачивает? Ангелине захотелось остановиться и  приголубить
собачку. Официально она считалась главой их маленькой экспедиции,  и  по
первому ее слову все должны были остановиться. Но Ангелина  не  решалась
отдать приказ. Что, если на нее никто не  обратит  внимание?  Или  дюжие
солдаты, все двенадцать, начнут смеяться при звуке ее голоса? Когда  жив
был ее милый отец, в таких случаях она просто шла и говорила  ему,  чего
хочет. И  через  пару  секунд  он  озвучивал  ее  желания  своим  сочным
раскатистым баритоном. Уж его-то никто  не  посмел  бы  проигнорировать,
даже сам Изгард.
   Ангелине вдруг стало грустно. Она погладила шелковистые ушки песика.
   По правде  сказать,  она  чувствовала  себя  не  лучше  Снежка.  Даже
прекрасное синее небо и благоухающий  цветами  горный  воздух  не  могли
утешить ее. А еще  Герта,  которая  тряслась  над  своей  госпожой,  как
наседка  над  цыпленком.  От  этого  Ангелина  чувствовала  себя  кругом
виноватой маленькой лгуньей, негодной обманщицей, а дорога под  копытами
лошади казалась ухабистой, как  корка  на  яблочно-ореховом  пироге  Дэм
Фитзил.
   Стоило Ангелине представить себе этот пирог с  яблоками  и  фундуком,
как ее затошнило. При одной мысли о еде, даже об обожаемой  клубнике  со
сливками, в животе у нее что-то  обрывалось.  Мало  того  -  раздавалось
громкое и неприличное урчанье. И в довершение ко всем несчастьям щеки ее
снова залились пунцовой краской.
   - Вы хорошо себя чувствуете,  госпожа?  -  окликнула  ее  Герта.  Без
обычных  булавок  и  шпилек  во  рту  она  выглядела  как-то  странно  и
сиротливо, как скрипач без смычка.
   - Нормально, Герта.  Просто...  -  Ангелина  огляделась  вокруг.  Она
увидела серые утесы с яркими пятнами лужаек, низкорослым  кустарником  и
странными птичками, порхающими над  ними,  увидела  солнце,  огромное  и
желтое и безоблачном небе... - Просто немного жарко. Вот именно. Жарко.
   - Что ж, сделаем привал.  -  Герта  обернулась  к  сопровождающим  их
мужчинам. - Всем остановиться! Поставить палатки!  Ее  величество  хочет
немного отдохнуть в тени. Эй, ты, с шестом, сбегай поищи  холодной  воды
для госпожи. А ты, с сумками,  распакуй-ка  одну,  вытащи  самое  лучшее
одеяло и расстели на земле. Поживее! Не заставляйте госпожу ждать. Ногти
потом почистите.
   Глядя, как распоряжается Герта, Ангелина испытывала смешанное чувство
вины и  облегчения.  Она  восхищалась  умением  старой  Герты  заставить
слушаться себя; она рада была передохнуть хоть немного, и  все-таки  все
было хуже не придумаешь. Герта  заботится  о  ней,  Герта  любит  ее  не
меньше, чем Снежок, не меньше, чем  любил  папочка,  а  она  так  гнусно
обманула преданную служанку.
   Продолжая хмуриться, Ангелина соскользнула с лошади.  Ее  мутило,  не
помогало даже теплое тельце Снежка, которого она прижимала к груди. Если
бы все дело было в чувстве вины,  Ангелина,  наверное,  совладала  бы  с
собой. Но в глубине души она знала, что причина совсем не в этом.
   Она беременна. Все симптомы  налицо:  постоянный  румянец  на  щеках,
дурнота, боль в грудях и задержка месячных. Она  беременна,  но  сказать
никому не может. Герта  разозлится,  что  ее  провели;  Изгард  будет  в
бешенстве, узнав, что она рисковала жизнью будущего ребенка,  пустившись
в путешествие через горы,  да  еще  верхом.  Еще  бы,  здесь  за  каждым
поворотом ее подстерегает опасность. Все будут сердиться на нее, все.
   Ангелина опустила Снежка на землю,  присела  на  камень  и  принялась
наблюдать, как разбивают лагерь. Самое ужасное,  что  она  хотела  этого
ребенка, очень хотела, гораздо  больше,  чем  казалось  ей  раньше.  При
мысли, что ее опрометчивый поступок повредит малышу, у  Ангелины  сердце
разрывалось. Отец так мечтал о внуке. "О здоровом  мальчишке,  таком  же
красивом, как моя любимая дочка", - говаривал он. А теперь  отца  больше
нет, и никто не назовет ее своей любимой дочкой.
   Она нехорошая. Она солгала Герте, хитростью заставила Изгарда послать
за собой. И ради чего? Ей просто  захотелось  погулять!  Ангелина  снова
огляделась кругом. Серые горы были подернуты дымкой;  в  теплом  воздухе
летал и лип к лицу пух одуванчиков; сотни крошечных мошек кружились  над
головой. Конечно, здесь лучше, чем в крепости  Серн,  но  ведь  жить  ей
предстоит не в горах. Она поселится в военном лагере, полном вооруженных
до зубов  солдат.  За  каждым  ее  шагом  будут  следить.  Изгард  такой
раздражительный. Стоит ей сделать хоть  шаг  самостоятельно,  осмелиться
выйти без спросу, он вскипит, как вода в подвешенном над огнем  котелке.
И она никому не посмеет признаться, что беременна.
   Ангелина вздрогнула, несмотря на жару. Она совсем запуталась.
   Как всегда в минуты уныния, она  похлопала  себя  по  ноге,  подзывая
Снежка.  Песик  сразу  же  подбежал.  Одиночество  и   независимость   -
последнее,  чего   хотелось   сейчас   никчемной   собачонке.   Ангелина
наклонилась и взяла его на руки. Борясь с подкатившей к горлу  тошнотой,
она одну руку положила себе на живот, а другую - на шею собаке.
   - Мы с тобой совсем одни, Снежок. Только ты и я, - прошептала она.
 
*** 
 
   - Вот вам, мисс, еще десять серебряных монет, чтобы нанять  лошадь  -
Эмит протянул Тессе второй кошелек. - Здесь несколько лишних крон  -  на
непредвиденные расходы. Кстати, не держите два кошелька в одном месте. И
будьте все время начеку, все время.
   Хотя с тех пор, как они кончили завтракать,  Эмит  успел  по  крайней
мере двенадцать раз повторить эти советы,  Тесса  покорно  кивнула.  Она
взяла кошелек - по весу в нем не десять монет, а по крайней мере  в  два
раза больше - и привязала его к поясу.
   Они стояли в тени трехмачтового судна, на  котором  Тессе  предстояло
отправиться в Мэйрибейн. Грузчики пробегали мимо них с сундуками, тюками
и корзинами и по сходням взбирались на корабль.  Лазая  по  матчам,  как
обезьяны,  перекликались  и  переругивались  матросы.   Кричали   чайки;
скрипело разогретое на утреннем  солнце  дерево;  пассажиры  в  ожидании
посадки группками  прогуливались  по  пристани  и  возбужденно  болтали.
Руководил всей этой неразберихой человек в тюрбане. Он стоял наверху, на
юте,  жевал  лакричный  корень  и  раздавал  направо-налево   отрывистые
приказания.
   Тессе не верилось, что она и в самом деле уезжает.  Всего  пять  дней
назад, лежа в постели с больной  головой  и  обожженными  ладонями,  она
попросила Эмита узнать, как ей лучше  добраться  до  Мэйрибейна.  С  той
минуты события в тихом некогда домике разворачивались  с  фантастической
скоростью. Эмит,  хоть  и  неохотно  вначале,  принялся  выполнять  свое
обещание. И  перевыполнил  его.  Теперь  у  Тессы  были  новые  ботинки,
перчатки, плащ, платье, ножны для  подаренного  Райвисом  ножа,  кожаный
пояс и два вещевых мешка - побольше и поменьше, чтобы  сложить  пожитки.
Эмит, по подсказке своей матушки, приобрел  даже  гребень  и  ленты  для
волос. Никто на целом свете не обладал такой памятью  на  мелочи,  такой
предусмотрительностью и обстоятельностью, как эта славная старушка.
   Восседая на своем стуле, словно на капитанском мостике, матушка Эмита
руководила всеми сборами: решала, что надо купить  и  что  заложить  для
оплаты расходов; готовила съестные припасы в дорогу; упаковывала вещи  и
придумывала  для  Тессы  правдоподобную  историю,  объясняющую,   почему
молодая женщина путешествует в одиночестве.  Матушка  Эмита  была  точно
вездесущий, не упускающий ни  одной  детали  дух:  расписания  кораблей,
прогнозы погоды, местные обычаи - из всего этого она сплела сложный,  но
безупречно выверенный узор.
   Саму Тессу она вычистила, приукрасила и нарядила  до  такой  степени,
что теперь новоявленную путешественницу можно  было  принять  за  вполне
"респектабельную" особу  -  конечно,  если  не  приглядываться  чересчур
внимательно.   Матушка   Эмита   долго   распиналась   об    опасностях,
подстерегающих Тессу на корабле. Особенно о возможных встречах с наглыми
распутными мужчинами.
   - Ты уже в том возрасте, когда полагается быть  замужем,  -  говорила
она, затягивая волосы Тессы в узел, как положено  почтенной  матроне,  -
поэтому настаивай, чтобы на корабле к  тебе  все,  а  в  первую  очередь
капитан, обращались "мадам", а не "мисс".
   Тесса потрогала рукой свою  новую  прическу  и  улыбнулась.  Прощание
далось ей нелегко. Совсем нелегко. Матушка Эмита  почти  что  встала  со
стула и обняла Тессу так крепко, что казалось, вот-вот раздавит. Правда,
не успела Тесса закрыть за собой дверь,  а  старушка  уже  достала  свой
ножик и принялась чистить очередную партию овощей. Что бы  ни  случилось
днем, вечером должен быть подан ужин.
   Тесса проглотила застрявший в горле комок и обернулась  к  Эмиту.  Он
опустился на колени рядом с вещами и затягивал потуже веревку на  мешке,
чтобы ничего, не дай Бог, не выпало.
   - Все на борт! Приказ капитана: все на  борт!  -  Человек  в  тюрбане
выплюнул лакричный корень. - Отправление через  четверть  часа.  Все  на
борт!
   Пассажиры заспешили к сходням. У всех в руках  были  мешки  и  сумки.
Многие на веревках, точно на буксире, тащили  за  собой  сундуки.  Тесса
насчитала не меньше двенадцати человек - мужчин и женщин. А ведь матушка
Эмита уверяла, что "Бурав" главным образом торговое  судно,  перевозящее
грузы из Бей'Зелла в Килгрим.
   - Все на борт! - еще раз крикнул человек в тюрбане и в упор посмотрел
на Тессу. - Все на борт!
   - Вот, мисс, держите ваши вещи. - Эмит протянул  Тессе  мешок.  Среди
суетливой толпы он казался  меньше  ростом,  чем  в  своей  кухоньке,  и
каким-то потерянным.
   Тесса тоже чувствовала себя маленькой и осиротевшей. Она заглянула  в
темно-синие глаза Эмита, и глаза у нее защипало. Всю жизнь  она  обожала
путешествия, ни с чем не сравнимое дорожное  возбуждение;  ей  нравилось
ехать - все равно куда, главное -  в  какое-то  неизвестное  еще,  новое
место. И вот она стоит здесь, освободившись наконец из заточения в кухне
матушки  Эмита.  Ее  ждет   увлекательное   путешествие   на   неведомый
таинственный остров Мэйрибейн, а хочется лишь одного -  вернуться  домой
вместе с Эмитом.
   Ей не хотелось уезжать. Впервые в жизни не хотелось никуда ехать.