оятельствах  Райвис
не стал бы пользоваться столь  грубым  приемом,  но  сейчас  нужно  было
заткнуть Кэмрону рот.
   Вопрос произвел желаемое действие. Кэмрон  расслабился  и  наклонился
вперед, чтобы лучше расслышать ответ Сегуина.
   Сегуин  Нэй  сделал  вид,  что  не  заметил  размолвки  клиентов.  Он
неуверенно поцокал языком, покивал, побарабанил пальцами по подлокотнику
кресла, потряс подбородками и наконец заговорил:
   - Количество наемников я не могу гарантировать,  сделаю,  что  смогу.
Что касается остального, тут серьезных проблем не  предвидится.  Правда,
Трайс действительно очень занят, и мне придется взвалить это на себя.  -
Сегуин помолчал, ожидая выражения понимания и сочувствия.
   Райвис с готовностью подыграл ему:
   - Ты не бережешь  себя,  Сегуин.  Ни  один  человек  в  Бей'Зелле  не
трудится столько, сколько ты.
   Подбородки опять затряслись - Райвис надеялся,  что  угодил  Сегуину.
Тот помолчал еще немного, потом продолжил:
   - Итак, моя цена  -  пятьсот  крон.  Двести  пятьдесят  задатку  плюс
обещанная  компенсация  за   причиненное   мне   беспокойство.   Платить
чистоганом и не позже сегодняшнего вечера. - Он поднялся.  -  А  теперь,
господа,  прошу  извинить,  но  мне  пора  спать.  Вы   заставили   меня
бодрствовать два лишних часа и ни минутой  меньше.  Значит,  с  вас  сто
двадцать серебреников. - Подбородки указали им на дверь.
   Райвис почувствовал, что Кэмрон вот-вот взорвется и начнет спорить то
ли о цене, то ли о манере выражаться.
   - У нас и в мыслях не было отрывать еще хоть минуту от твоего отдыха,
Сегуин, - громко заявил он. - Тем более что  насчет  цены  мы  пришли  к
полному  согласию.  Детали   обсудим   позже   -   когда   стемнеет.   -
Поторговавшись, цену можно было сбить, но какой смысл,  если  за  каждый
сэкономленный золотой - при ставке серебреник в минуту  -  придется  так
дорого заплатить? Кроме того, у Райвиса не  было  ни  малейшего  желания
беречь деньги Кэмрона. Торн - один из  богатейших  людей  в  Рейзе  и  в
состоянии позволить себе такие расходы.
   Кэмрон промолчал, но,  судя  по  его  силуэту  в  полумраке  комнаты,
недовольно взъерошил волосы.
   - Когда стемнеет, господа, и ни минутой раньше.  -  Сегуин  распахнул
дверь.
   Ворвавшийся в комнату сноп света ослепил Райвиса. Сегуин вывел его за
порог и, не дав попрощаться, захлопнул дверь.
   - Пятьсот крон! - вскричал Кэмрон. Глаза Райвиса немного  привыкли  к
свету, и теперь он видел возмущенное  лицо  юноши.  -  Пятьсот  крон  за
кожаные доспехи, пики и наемников! Ты что, спятил?
   Райвиса раздосадовало, что Кэмрон, оказавшись на  освещенной  солнцем
улице, опомнился куда быстрее, чем он.
   - Ты забыл про большие луки.
   - Луки! Арбалеты! Разве можно сравнить вооруженных стрелами солдат  с
превзошедшими все военные искусства рыцарями? - Райвис  шел  быстро,  но
Кэмрон не отставал от него ни на шаг.
   - Ты, видно, не видел  мэйрибейнские  луки  в  деле.  Лучшего  оружия
против кавалерии не найти.
   - Видел я лучников. Их имеет смысл использовать только  против  таких
же лучников противника.
   -  Из  больших  луков  нового  образца  можно  выпустить  стрелу   на
расстояние в три раза большее, чем из  известных  тебе.  Их  наконечники
пробивают стальную броню, а скорость стрельбы в два раза больше,  чем  у
арбалетчиков. Лучники теперь не  только  убивают  других  лучников,  они
останавливают наступление, прорывают оборону, выигрывают войны.
   Они дошли до самой оживленной в районе порта улицы, и Райвис повернул
назад, к рынку. Ему было все равно, идет ли Кэмрон за ним. Этот  юнец  -
типичный рейзский лорд. Живет воспоминаниями о  славном  прошлом,  когда
рыцари в сверкающих доспехах сражались с другими рыцарями  в  сверкающих
доспехах. Простого пехотинца или лучника, натягивающего тетиву в  окопе,
они не считали достойными даже удара меча. Война была делом знати.
   Но Изгард играл не  по  этим  устаревшим  правилам.  Такого  человек,
желающий выигрывать битву за битвой, в настоящее  время  позволить  себе
уже не мог.
   Кэмрон напрасно пытался догнать Райвиса на ведущих к рынку  ступенях.
Многие торговцы уже позакрывали свои лотки и теперь спускались к морю  с
садками на головах  и  корзинами  в  руках.  Туники  их  топорщились  от
распиханных по внутренним карманам монет. По скрипучим от  морской  соли
ступеням в погоне  за  объедками  сновали  дети,  собаки  и  чайки.  Они
наперегонки устремлялись к каждой кильке, мерлангу и моллюску.  Чешуя  и
плавники,  которые  останутся  после  этих  чистильщиков,  ночью  станут
добычей крыс.
   Райвис  слышал,  что  Кэмрон  приказывает  ему  остановиться,  но  не
собирался больше вести тактические споры с этим глупым  молокососом,  не
желавшим ни слушать, ни  понимать.  Он  проталкивался  сквозь  толпу,  и
взгляд его черных глаз, глаз дрошанина, обжигал каждого -  неосторожного
или дерзкого, - кто не торопился уступить дорогу.
   - Остановись, я сказал, - крикнул Кэмрон, хватая Райвиса за тунику.
   Райвис ребром ладони  ударил  Кэмрона  по  руке  и  заставил  разжать
хватку.
   - Я тебе в провожатые не нанимался.
   - Так наймись. Прямо сейчас. -  Даже  получив  по  рукам,  Кэмрон  не
оставил своего высокомерного тона истинного вельможи. Его  низкий  голос
дрожал от негодования. - Ты работаешь на меня. Я оплачиваю это войско. И
я буду решать, из кого оно должно состоять, чем они  будут  вооружены  и
как будут драться. Я настаиваю на том, что моя армия должна состоять  из
рыцарей Торна и Ранзи и хорошо обученных всадников. Мне  нужны  надежные
рейзские  воины,  а   не   шайка   иностранных   наемников   и   простых
солдат-пехотинцев. Я заплачу пятьсот  крон  этому  жирному  ублюдку,  но
предупреждаю, я не хочу ничего слышать  о  сброде,  который  ты  намерен
притащить в Ранзи. Я не хочу, чтобы они сражались за меня. В бою я желаю
видеть рядом с собой людей,  на  которых  могу  положиться,  которые  не
бросят раненых товарищей умирать и не  подожмут  хвосты  при  первом  же
поражении.
   Теперь Кэмрон шел рядом с Райвисом. Приблизив лицо  к  его  лицу,  он
почти прошипел:
   - Тебя наняли, чтобы помочь расправиться с Изгардом Гэризонским, а не
для того, чтобы обучать меня военному искусству. Ясно?
   Райвис впился зубами в шрам на губе. Ему было что  ответить  молодому
аристократу: возражения, саркастические выпады,  поучения  вертелись  на
языке. Но он промолчал. Он слишком долго был наемником и привык  ставить
дело превыше своих амбиций и гнева. Кэмрон не первый  напомнил  Райвису,
что он лишь слуга и  должен  исполнять  волю  хозяина.  И  наверное,  не
последний.  Человеку,  не   унаследовавшему   ни   земель,   ни   денег,
волей-неволей приходится  подчиняться.  Он  рано  научился  делать,  что
велят, и знал, когда нужно прикусить язык, а в его случае - шрам.
   Кэмрон в ярости. Его гордости нанесен чувствительный удар; убеждения,
казавшиеся незыблемыми, поставлены под сомнение. Но за один день его  не
переделаешь.
   Рука Райвиса нырнула под тунику. Кэмрон напрягся, но  Райвис  вытащил
всего лишь пару перчаток. С медлительностью, граничившей с оскорблением,
он принялся натягивать их; потом осмотрел каждый палец,  каждый  шов  и,
только убедившись, что перчатки сидят как влитые, глядя в глаза Кэмрону,
процедил:
   - Я сделаю, как ты хочешь.
   К чести Кэмрона, он не стал ни дуться, ни злорадствовать.  Он  просто
кивнул и продолжил подъем. Они вместе вышли на рыночную площадь,  и  там
охранники Кэмрона - губы их еще блестели от масла, а дыхание  благоухало
пивом и копченой рыбой - со всех  ног  бросились  к  ним  и  сообщили  о
носящихся по городу  слухах.  Говорили,  что  Изгард  пересек  восточную
границу Рейза.
 
*** 
 
   -  Что  случилось  вчера  на  рассвете?  Что  ты  сделал?  -   Изгард
Гэризонский устал задавать вопросы и не получать ответы. Ему тошно  было
видеть, как его писец беспомощно  трясет  головой  и  пожимает  здоровым
плечом. Военачальники хотели видеть  планы.  Они  требовали  продвижения
дальше, в глубь Рейза. Требовали сражения.
   - Я уже говорил вам, сир. Я начертил обычную схему,  затем  нарисовал
обычный узор. И ничего больше. - Эдериус ломал перепачканные в пурпурной
краске худые пальцы.  Изгард  мог  поклясться,  что  слышит,  как  гулко
колотится сердце старого писца под грубой шерстяной одеждой.
   Воздух в комнате был затхлый, Изгарду показалось,  что  он  чувствует
даже запах мочи, как от оставленного за шкафом  ночного  горшка  или  от
описанной ночью постели. Обычно Изгард  не  обращал  внимания  на  такие
вещи: в этой огромной и холодной крепости после наступления темноты люди
справляли нужду где попало, не утруждая себя поисками отхожего места. Но
Эдериус - дело другое. В прошлом - монах с Острова Посвященных, он вынес
оттуда привычку к чистоте и всегда  старался  и  себя,  и  свою  комнату
содержать в порядке. Но сегодня и писец, и скрипторий  выглядели  ужасно
неряшливо. Кроме того, хотя было уже за  полдень,  Эдериус  открыл  лишь
одно из нескольких окон.
   Небо над горами было затянуто пухлыми белыми  облаками.  Дул  сильный
ветер, солнце  то  и  дело  заволакивало  тучами,  и  тогда  комната  на
несколько минут погружалась в серый полумрак. Но только  что  ветер  как
раз разогнал тучи и луч солнца упал на Эдериуса, его  стол,  горшочки  с
красителями, кисти, перья и  неоконченные  работы.  Изгард  внимательнее
взглянул на  руки  узорщика.  Пятна  на  них  были  не  такие,  как  ему
показалось сначала. Пурпурный цвет получился  из  сочетания  красного  и
синего. Синий цвет наложился на красный, придав ему новый оттенок.  Кожа
на руках Эдериуса была  покрыта  болячками  и  шелушилась,  точно  писец
сначала  пытался  стереть  красную  краску,  а   отчаявшись,   попытался
замаскировать ее синим цветом.
   Изгард возбужденно облизнул губы. Он и сам  не  понимал,  почему  так
разволновался. Он встал так, чтобы солнечные лучи падали прямо на  него,
а тень ложилась на писца и его стол, и прошептал:
   - Покажи мне узор, который ты нарисовал вчера.
   Эдериус поднял глаза от своих красно-синих рук и  посмотрел  в  глаза
королю:
   - Я бросил его в огонь.
   - Почему? - Изо рта Изгарда вылетело облачко белого пара и поплыло  в
сторону писца. В скриптории было не холодно, может,  немного  прохладно,
но порой такие штуки происходили с дыханием короля: с попавшим к нему  в
легкие воздухом творились непонятные превращения.
   - Когда я закончил узор, - ответил Эдериус, отмахиваясь  от  влажного
облачка, - я случайно  опрокинул  плошку  с  дубильной  кислотой...  она
пролилась на страницу.  Рисунок  сохранить  не  удалось,  пергамент  был
безнадежно испорчен.
   Изгард кивнул:
   - Понимаю.
   Эдериус ждал, что король скажет  еще  что-нибудь,  но  Изгард  только
молча уперся руками в край стола и наклонился к нему. Через минуту писец
не выдержал:
   - Простите меня, сир. Я как-то не подумал... Кислота была повсюду.  Я
испугался, что она прожжет другой пергамент, он лежал как  раз  под  тем
узором, и испортит незаконченную работу, которая через несколько месяцев
может понадобиться и...
   Изгард многозначительно поднял палец, приказывая Эдериусу замолчать.
   - В какой огонь?
   - Я... я не понимаю, сир. - Эдериус растерялся.
   Еще бы ему не растеряться. Изгард так резко подался вперед, что  чуть
слышно хрустнул  сустав  на  его  запястье.  Теперь  его  лицо  вплотную
приблизилось к лицу узорщика.
   - В какой камин ты бросил свою работу? - спросил он, и голос его  был
еле слышен, - огонь в этом камине не разводили уже неделю.
   Эдериус беспомощно оглянулся.  Действительно  -  огромный  камин  был
черен, холоден и чисто выметен.
   - Может, в камин у себя  в  спальне?  -  Губы  Изгарда  скривились  в
подобии улыбки. - Позволишь мне пойти проверить?
   - Нет! Нет, сир, -  быстро  проговорил  Эдериус,  протягивая  руки  к
королю. Капля пота скатилась по виску старика. - Я отдал  его  одной  из
служанок и попросил сжечь.
   Изгард нанес Эдериусу сокрушительный удар  в  челюсть.  Голова  писца
мотнулась назад. Затылком он стукнулся о спинку рабочего кресла.  Кресло
покачнулось, но Изгард вовремя перехватил его  и  не  дал  упасть.  Стул
затрещал и вновь опустился на четыре ножки. Эдериус оказался  в  прежнем
положении, рядом с разъяренным королем.
   - Где узор? - прошипел Изгард. Чтобы побороть желание наброситься  на
писца, ударить его еще  раз,  король  изо  всех  сил  опустил  кулак  на
подлокотник кресла. На лице писца ярким пятном выделялся  отпечаток  его
руки. Изгард с удивлением отметил, что избиение Эдериуса уже  становится
привычкой.
   Горло Эдериуса судорожно сокращалось - старик пытался сдержать кашель
или справиться с приступом удушья. Одинокая слезинка выкатилась  из  его
правого глаза.
   Изгард снял руку с подлокотника. Глубоко под ногтем застряла  заноза,
но боли он не чувствовал. Ему захотелось потрогать Эдериуса. Старое лицо
писца светилось неземной красотой.  Прекрасны  были  и  белоснежно-белые
локоны. А когда они впервые встретились, пять лет назад, волосы Эдериуса
только начинали седеть.
   Кончиком пальца Изгард провел по щеке  старика.  Эдериус  отшатнулся.
Глаза его расширились от ужаса, дыхание прерывалось.
   - Не бойся, - сказал король, - я больше не обижу тебя.
   Эдериус  колебался,  испуганно  глядя  в  глаза  своему   повелителю.
Отметина на его подбородке теперь была огненно-красного цвета.
   Изгард снова нежно коснулся щеки Эдериуса.
   - Помнишь, как все было, пока я не стал королем? Только ты,  и  я,  и
старина Гэмберон. Вспомни, как близки  мы  были,  как  клялись  во  всем
помогать друг другу. Как объединяла нас общая цель -  возвести  меня  на
престол. Хорошие были дни, правда? Ты, я, Гэмберон: в первую  очередь  -
ученые и друзья, и лишь во вторую - повелитель и его слуги. Я скучаю  по
тем дням, дружище. Мне недостает мудрости Гэмберона  и  нашей  близости.
Недостает наших мечтаний и ночных прогулок по Вейзаху.
   Эдериус сидел неподвижно. Он больше не пытался избежать ласки короля,
но и не откликался на нее. Не похоже было, что  оцепенение  его  вызвано
страхом. Нет, старый узорщик физически не мог  пошевелиться.  Как  будто
ловкий цыган или маг загипнотизировал его, ввел в транс, и он больше  не
мог свободно распоряжаться своим телом.
   Изгард тепло улыбнулся писцу; он и сам растрогался.
   - Давай же вернемся в  те  славные  дни.  Подумай,  только  мы  трое!
Вспомни наши споры. А книги, которые мы глотали! А  узы  любви,  дружбы,
взаимных обязательств! - Кожа Эдериуса была мягкая -  и  горячая  в  том
месте, куда пришелся удар. Изгард с наслаждением ощущал под рукой нежную
старческую кожу. Прикосновения вообще очень много значили для него. - Ты
тоже скучаешь по добрым старым временам, Эдериус?  Тебе  тоже  недостает
Гэмберона?
   Вопросы Изгарда достигли цели. Сковавшие писца чары ослабли.  Эдериус
пошевелился - и на сей раз не отшатнулся от своего короля, а,  наоборот,
подался ему навстречу:
   - Да, я скучаю по тем дням.  Передать  не  могу,  как  мне  недостает
Гэмберона.
   Глаза узорщика были блестящими от слез. Изгард почувствовал, что  сам
вот-вот расплачется, и сжал челюсти.  На  скулах  короля  перекатывались
желваки.
   - Гэмберон не должен был умирать. Не должен был идти против меня.
   Из глаз Эдериуса хлынули слезы, соленая влага смочила пальцы Изгарда.
Прохладные слезы  и  горячая  кожа  -  потрясающее  ощущение!  Возможно,
потому, что король был лишен одного из пяти чувств, он так высоко  ценил
то, что давали остальные. Под кончиками пальцев ему открывался целый мир
волшебной  красоты:  биение  пульса,  ни  с  чем  не  сравнимая  фактура
старческой кожи, боль от ожога, если задеть рукой пламя  свечи...  Порой
Изгарду казалось, что он все же не  лишен  вкусовых  ощущений  -  просто
органы для их восприятия у него находятся не на  языке,  а  на  кончиках
пальцев.
   Эдериус покачал головой и прижался мокрой щекой к руке Изгарда.
   - Гэмберон не  должен  был  делать  то,  что  сделал.  Он  действовал
поспешно,  необдуманно...  Ему  следовало   сперва   поделиться   своими
опасениями с вами.
   Изгард наклонился и запечатлел поцелуй  на  лбу  писца.  До  сих  пор
старик хитрил и увиливал, но сейчас он говорил искренне. Гэмберон должен
был прийти к нему. Должен был  поделиться  опасениями  насчет  Венца  со
своим хозяином и другом, с которым  его  связывала  клятва  верности.  А
вместо этого он явился в Сирабеюс, где она  пятьдесят  лет  хранилась  у
сестер монастыря мученика  Эхлиса,  и  попытался  разломать  ее.  Изгард
настиг его темной ночью, в бурю, в лиге к востоку от монастыря.  К  тому
времени шипы Венца искололи и разорвали в клочья кожу на руках  и  груди
Гэмберона, выдавили дерзкому глаз, буквально искромсали его.
   Гэмберон ослабел от потери крови и бессвязно бредил. И все же он  мог
бы выжить. Но, разжав сжимавшие Корону пальцы похитителя, Изгард воткнул
кинжал ему под ребра.
   Да,  они  были  друзьями,  но  предатель   есть   предатель.   Любой,
покусившийся на Колючую Корону, становился врагом Изгарда.
   Изгард выпрямился.
   - Ты хочешь, чтобы я выиграл эту войну? - спросил он. Эдериус  уловил
едва заметное изменение в настроении короля и поспешно кивнул:
   - Да, сир.
   - И ты не пойдешь против меня, как Гэмберон? Не попытаешься разрушить
то, что принадлежит мне?
   Эдериус  перевел  дух.  Лицо  его  состарилось   на   глазах,   черты
заострились. Он точно взвалил на себя невидимый груз.
   - Нет, сир. Я свято берегу все, что принадлежит вам.
   - Поклянись. - С губ Изгарда сорвалось еще одно белое облачко.
   Прежде чем пар успел рассеяться в воздухе, писец прошептал:
   - Клянусь.
   Изгард удовлетворенно кивнул. Ему  снова  захотелось  коснуться  щеки
Эдериуса, но он сдержался: дело еще не закончено. Изгард  отвернулся  от
стола и принялся кружить по комнате.
   - Ты знаешь, что в ближайшие недели, -  заговорил  он,  не  глядя  на
писца, - я  намерен  продвигаться  дальше,  в  глубь  Рейза.  Я  намерен
захватить сердце этой страны - ее горы, а потом повернуть  на  север,  к
Морю Храбрых, и заявить о притязаниях Гэризона на Бей'Зелл. Я  уверен  в
своей армии. Уверен в ее превосходстве над силами противника. И все же -
впереди много месяцев кровопролитных боев. Погибнут люди  -  наши  люди.
Сыны Гэризона, мои и твои братья, мужья наших женщин и отцы наших  детей
в расцвете лет сложат головы на поле брани. Вечная  слава  и  блаженство
ждут их бессмертные души. Но тела их будут  гнить  в  могилах  на  чужой
земле. - Изгард повернулся взглянуть, какое  впечатление  производят  на
Эдериуса его слова. - Мы оба знаем, что погибших может быть  не  так  уж
много.  Вчера  на  рассвете  в  пограничной  горной  деревеньке  Чэле  я
наблюдал, как отряд из девяти наших храбрых солдат  одержал  победу  над
войском, численностью превосходившим его в десятки раз.
   - Войском! Над беззащитными крестьянами, а не  над  войском,  сир!  -
Эдериус вскочил со стула. - То была не  битва,  а  кровавая  резня.  Они
перебили женщин и детей.
   - Сядь, Эдериус, - спокойно, хотя внутри у  него  все  кипело,  велел
Изгард. Испугавшись, что у него вновь  возникнет  непреодолимое  желание
ударить, изувечить Эдериуса, король поспешно  отошел  и  стал  у  стены.
Отсюда он мог видеть старика, но не мог дотянуться до него. - Признайся,
ты тоже был там? Ты стоял за спинами этих людей. Ты видел то, что видели
они, и заставлял их делать то, что они делали.
   Эдериус хотел ответить, но Изгард взмахом руки велел ему помолчать.
   - Так еще ни разу не было, правда? Солдаты  думали  и  чувствовали  в
унисон,  как  один  сжатый  кулак.  Они  предупреждали  друг  друга   об
опасности, защищали друг друга. И жажда разрушения тоже  охватила  всех.
Тела их изменились, как обычно, но действовали они  более  четко,  более
расчетливо, более согласованно - как один человек.
   Па