овести несколько дней на берегу.
     Первый день прошел весьма скучно. Хотел  сыграть  партию  гольфа,  но
помешал сильный ветер. Тогда я позвонил в Свакопмунд моему старому  другу,
Мaрку - владельцу маленькой чистенькой гостиницы "Бремен", где я частенько
останавливался, когда сходил на берег.
     - Что же приезжай, - ответил Марк. -  Но  ты  ведь  знаешь,  Джеффри,
какая это дыра наш Свакопмунд сейчас -  в  несезонное  время.  У  нас  тут
полное безлюдье. Ни  хорошей  рыбалки,  ни  купания  -  ничего,  что  дает
Свакопмунду право называться жемчужиной Юго-Западной Африки.
     - Чем меньше народа, тем лучше. А что до рыбы, так я и видеть  ее  не
могу!
     Марк рассмеялся.
     - А не повторить ли нам восхождение на Брандберг?  -  поинтересовался
он.
     Основным увлечением Марка было собирание бушменских рисунков, что  не
мешало ему готовить превосходные  блюда  для  своих  друзей.  Брандберг  -
огромная  гора  между  Валвис-бей  и  Берегом  скелетов,  на  которой  еще
сохранились  древние  наскальные  рисунки.  На   самом   интересном   была
изображена рыжеволосая женщина, известная  как  "Белая  леди  Брандберга".
Если не ошибаюсь, Марк одним из первых и  обнаружил  эти  рисунки.  Помимо
коллекционирования    рисунков    бушменов,    он    обладал    прямо-таки
ливингстоновскои страстью к исследованиям, и мы совершили с ним  несколько
путешествий то на  "джипе",  то  пешком.  Я,  разумеется,  клюнул  на  его
приманка. Если даже экскурсия не состоится, планировать ее уже  интересно,
все какое-то занятие.
     - Согласен. А как насчет Ошикуку?
     - Это что, где-то в Японии? - едва слышно донесся  до  меня  внезапно
исказившийся голос Марка: видимо,  сильный  порыв  ветра  из  пустыни  (во
всяком случае, так мы всегда объясняли это явление) ударил по проводам.
     - Севернее Этоши, посреди болот! - крякнул я.
     - Черт бы ее побрал! - снова еле прозвучал ответ  Марка.  -  Приезжай
автобусом, который отправляется в двенадцать, и мы обсудим... -  окончания
фразы я не расслышал.
     Брандберг и Колквихун  высятся,  как  бастионы,  среди  первозданного
хаоса скал, ущелий, каменистых и песчаных пустынь и  высохших  русел  рек,
где со времен основания мира редко ступала нога  человека.  Эту  местность
называют  Каокофелдом,  а  побережье  более  зловещим  именем  -   Берегом
скелетов. Это территория, равная по площади Англии, но без рек,  колодцев,
озер и  прудов.  Она  закрыта  для  человека,  во-первых,  государственным
законом, поскольку предполагается, что таит в себе богатые залежи алмазов,
а во - вторых, куда  более  свирепо,  чем  законом,  охраняется  вечным  и
неусыпным  стражем  Каокофелда  -  жаждой.  Многие  смельчаки,  потихоньку
пробирались  через  запретную  границу,  нигде  ничем  не   помеченную   и
дейтвительно похожую  на  границу  лишь  в  одном  месте  этого  пылающего
горнила, а именно на юге, по так назынаемой реке  Хоаниб.  У  нее  широкое
русло, но по нему не течет вода, хотя ее можно найти,  если  копнуть,  как
делают здесь слоны и антилопы. Искатели приключений и охотники за алмазами
погибают от жажды прежде, чем успевают добраться до желанной цели.
     Собственно, Берег скелетов тянется от реки  Хоаниб  на  юге  до  реки
Кунене на севере, по которой проходит граница между Юго-Западной Африкой и
Анголой. Ни порта, ни мест, сколько -  нибудь  пригодных  для  стоянок,  у
Берега скелетов нет; он вполне заслужил свое название,  потому  что  усеян
остовами и обломками погибших  парусников,  пароходов,  военных  кораблей,
китобойных сулов. Свидетельства бесчисленных трагедий,  они  не  поддаются
тлену на этом гигантском кладбище, бесконечно долго сохраняясь в  песке  и
сухом воздухе. Те, кому удалось вернуться отсюда  живыми,  рассказывают  о
старинных кораблях с бесценными сокровищами на них и о мертвецах в тех  же
позах, в каких сотни лет назад их настигла смерть.
     И все же меня и Марка не удержимо влекло в Каокофелд. Сидя  сейчас  в
тряском  автобусе,  я  вспомнил  конец  зимы  прошлого  года.  Мы   хотели
отправиться через пустыню на север, к Кунене.
     Безапелляционное чиновничье нет нарушило наши планы,  при  чем  отказ
был приправлен такими подозрительными взглядами, что у нас  отпала  всякая
охота настаивать. Вместо этого мы  на  "лендровере"  Марка  направились  в
совершенно неисследованный район вдоль южной границы Каокофелда. С вершины
горы, нависшей над рекой Хоаниб,  с  высоты  пяти  тысяч  футов  я  увидел
хаотическое  нагромождение   скал   и   каньонов;   под   лучами   солнца,
преломлявшимися в насыщенном частицами  слюды  воздухе,  они  меняли  свою
окраску, словно гигантские хамелеоны.  Через  сильный  морской  бинокль  я
разглядел  справа,  милях  в   пятнадцати,   зелень   крохотного   поселка
Цессфонтейн.
     На этом наше путешествие закончилось. ...Автобус подошел к конечной
остановке. С трудом двигая онемевшими от долгого сидения членами, весь
покрытый пылью, я с чувством облегчения ступил на землю. До дома Марка
было не более минуты ходьбы. И тут я увидел Хендрикса. Его нагловатая
ухмылка мгновенно вызвала у меня приступ ярости. Я остановился, взглянул
на него и медленно, разделяя слова, сказал:
     - Хендрикс, ты подонок!
     Хендрикс выхватил нож и бросился на меня. Но я опередил его и, рывком
притянув  к  себе,  перебросил  через  голову  с  такой  силой,   что   он
безжизненной тушей остался лежать  на  песке.  Нож  упал  рядом,  я  ногой
отшвырнул его, а когда поднял глаза, увидел Марка.
     - Боже мой, Джеффри! - воскликнул он. - Хендрикс же мог убить тебя!
     - Ну да! Ваш друг умеет постоять  за  себя,  -  засмеялся  коренастый
фермер-бур (он вышел из автобуса вместе со мной). - Послушайте,  приятель,
я заплачу вам пятьдесят фунтов, если вы обучите меня этому приему.
     - Вызовите к нему врача, - хрипло  попросил  я,  готовый  провалиться
сквозь землю от стыда за свой поступок. - Стоимость лечения я оплачу.
     - Вздор, - возразил фермер. - Этот человек сам во всем виноват  -  он
же с ножом бросился на вас!
     - Марк, пойдем отсюда, - предложил я. - Мне обязательно нужно  выпить
чего-нибудь крепкого.
     Мы уже собирались уйти, но меня остановил чей-то спокойный голос.
     - Капитан Макдональд! - воскликнул  Стайн.  -  Теперь  я  должен  вас
поздравить не только с блестящими успехами по части кораблевождения, но  и
добавить, что сейчас вы проявили себя решительным человеком.
     - Во всяком случае, - ответил я, сдерживаясь, - это на какое-то время
отобьет у вашего друга охоту совершать увеселительные прогулки  для  того,
что бы рвать мой трал.
     Стайн молча улыбнулся. В гостинице  Марка  я  выпил  крепкого  виски,
быстро принял ванну и в  мрачном  настроении,  все  еще  под  впечатлением
отвратительного инцидента с Хендриксом, прошел в бар. Нет, я не  испытывал
угрызений совести, но понимал, что обстановка не требовала от  меня  такой
жестокости.  Больше  всего,  однако,  меня  беспокоила  мысль  о   Стайне;
несомненно, именно он стоял за всем тем, что случилось. Также  несомненно,
что он не мог  ничего  знать  о  моем  прошлом,  поскольку  это  произошло
давным-давно. Если бы Стайн ухитрился пронюхать, что я  не  тот,  за  кого
себя выдаю, я бы это понял еще во время нашей первой встречи  на  "Этоше".
Нет, он ничего, решительно ничего не мог заподозрить!
     И тут же я спрашивал себя: но кто же он такой, Стайн? Он мог быть кем
угодно - страховым инспектором или любым другим  чиновником,  хотя  трудно
было представить его чинно восседающим за письменным столом в какой-нибудь
конторе. Размышляя таким образом и рассеянно скользя взглядом по этикеткам
бутылок, я направился к стойке, когда в бар вошли четыре немца.
     - Пива! - властно потребовал один из них, и я сразу подумал,  что  он
поселился здесь уже после войны, поскольку немцы, проживавшие  тут  еще  с
довоенных времен, порастеряли свое обычное высокомерие и заносчивость.
     Марк возился на кухне, и я решил  сам  обслужить  клиентов.  Все  они
выглядели бывалыми людьми, но у одного из них  был  какой-то  безучастный,
отсутствующий взгляд, и я решил, что он просто  пьян.  Немцы  швырнули  на
стойку деньги и уселись за столик в дальнем углу. По всему было видно, что
компания собирается кутить всю ночь.
     - Безатцунг, штилгестанден!  "Команда,  смирно!"  -  заорал  немец  с
отсутствующим взглядом, и все четверо тут же вскочили, вытянулись, а потом
с хохотом опустились на свои места. - Пива!
     Я взял с полки четыре бутылки и уже собирался  откупорить  их,  когда
уловил в громкой болтовне немцев слово "дас  пайрскаммер".  Это  выражение
привлекло мое внимание потому, что оно столь  же  характерно  для  жаргона
немецких  моряков-подводников,  как  "палата  лордов"  для  их  британских
коллег, так те и другие обычно называли кубрики на под водных лодках.
     Теперь я приглядывался  к  немцам  с  особым  интересом.  Слово  "дас
пайрскаммер" произнес подвыпивший немец, он, насколько я понял, ударился в
какие-то воспоминания о войне. В помещении никого, кроме немцев, не  было,
но шум стоял такой, словно бар ломился от  посетителей:  рассказчик  то  и
дело принимался колотить  кулаком  по  столу,  собутыльники  отвечали  ему
лошадиным ржанием.
     Я подошел к их столику и поставил на него пиво.
     - Вот ваш заказ, - сказал я и только  тут  заметил,  что  открыл  три
бутылки вместо четырех. Вынимая из кармана  консервный  ключ,  я  случайно
захватил вместе с ним и уронил на  столик  перед  Иоганном  (так  называли
остальные своего подвыпившего друга) какой-то  предмет.  В  ту  же  минуту
Иоганн вскочил и испустил вопль ужаса. В дверях, наблюдая за происходящим,
стоял Стайн...



                     "ДЕЛО ПЕРВОСТЕПЕННОЙ ВАЖНОСТИ"

     Крохотная вещица,  лежавшая  перед  немцами,  символизировала  огонь,
бомбы, торпеды, руины, гибель. Прошло семнадцать лет, а я отчетливо, будто
все происходило вчера, вспомнил кошмары войны, смерть, постоянно  стоявшую
рядом, и страх перед нею, который мы топили в джине.
     Контуры вещицы напоминали силуэт острова-крепости  Мальты.  Это  была
наша эмблема, и она постоянно  говорила  мне  о  бурных  и  далеких  днях,
проведенных на подводной лодке  "Форель"  британских  военно-морских  сил.
Истошный вопль пьяного немца, в полном оцепенении не  спускавшего  глаз  с
эмблемы,  в  то  время  как  трое  его  компаньонов,  словно   остолбенев,
продолжали сидеть за столом, вызвал в моей памяти устрашающий вой немецких
бомбардировщиков, картины того, как  пикировали  они  на  караваны  судов,
пытавшихся  прорваться  к   осажденной   Мальте,   или   сбрасывали   свой
смертоносный груз на ее доки. Истеричный, ударивший по нервам  крик  немца
заставил меня мысленно перенестись на семнадцать лет  назад,  из  уютного,
мирного бара в Свакопмунде...
     Война. Средиземное море. 1941 год.
     Сетка  на  линзах  перископа  прояснилась,   затуманилась   и   снова
прояснилась,  как  сознание  пытающегося  проснуться  человека.   Верхушка
перископа поднялась над водой, и в поле  моего  зрения  оказался  огромный
линейный корабль типа "Литторио".
     - Дистанция! - потребовал я, не отрывая глаз от перископа.
     - Шесть тысяч!
     Далековато, конечно, но такая добыча заслуживала  любого  риска,  тем
более что угол для стрельбы был вполне приемлем.
     Весь поглощенный наблюдением за столь заманчивой целью, я вместе  тем
почти физически ощущал, как среди команды нарастает напряжение,  хотя  все
мы были людьми закаленными в битвах. Каждый из нас знал,  что  мелководное
Средиземное море стало могилой уже для многих английских подводных лодок.
     Я подошел к столу с картами, подозвал Джона и показал ему на  отметки
глубин:
     - Сейчас мы находимся тут, - показал я.  -  Как  видишь,  глубина  на
большом пространстве почти одна и та же, а здесь  вот,  по  направлению  к
острову Искья, она уменьшается, создавая  почти  отмель,  а  дальше  снова
возрастает.
     - Всего сто десять футов, - усмехнулся Джон.
     - И достаточно. Если нам удастся провести  "Форель"  в  эту  впадину,
шельф ослабит разрушительную силу глубинных бомб, а отраженное берегом эхо
взрывов создаст такие помехи, что гидролокаторы итальянцев не  смогут  нас
нащупать. То же самое произойдет с шумопеленгаторами...
     Снаружи послышался глухой удар... второй... третий...
     - Три попадания, сэр! - воскликнул молодой офицер Питерс.  Напряжение
среди моряков упало, все заулыбались.
     - Отличная работа, сэр! - торжественным тоном провозгла сил  Джон.  -
Поднимемся взглянуть?
     - Ни в коем случае, если не хочешь, чтобы нас потопили. Не пройдет  и
пяти минут, как полетят глубинные бомбы, за помни мои слова.
     Я направил "Форель" к  тому  месту,  где  мы  могли  рассчитывать  на
спасение. Правда, наши шансы проскользнуть туда были невелики, - вражеский
эсминец висел у нас на хвосте, - но томиться в  ожидании  атаки  не  менее
тягостно, чем переносить саму атаку.
     У  меня  был  точный,  но  трудновыполнимый  приказ.  После   Таранто
итальянцы кое-как подлатали свой флот, понесший боль шие потери  во  время
знаменитого ночного налета английской морской  авиации  на  этот  порт,  и
разведка  считала,  что  один  из  наименее  поврежденных  линкоров   типа
"Литторио" проходит испытания после ремонта. Именно его я и видел  сейчас.
Мне приказали патрулировать у Неаполя и вокруг островов Искья и  Капри  и,
не отвлекаясь ни на какие другие цели, сколь бы  соблазнительными  они  ни
оказались, потопить линкор, как только он появится в море.
     Я приказал поставить торпеды на  двадцать  футов  с  таким  расчетом,
чтобы они прошли под миноносцами, если  те  окажутся  на  линии  цели.  На
центральном посту рядом со мной стоял Джон Герланд.
     - Взгляни-ка, - обратился я к нему.
     Джон приник к перископу, почти тут же снова выпрямился, но промолчал;
выражение его лица в эту минуту было красноречивее слов.
     Линкор вошел в визир, и я нажал кнопку прибора управления огнем.
     - Первая, пли!
     Лодка вздрогнула, и я почувствовал в ушах усилившееся давление -  это
означало,  что  сжатый  воздух  отправил   торпеду   в   ее   смертоносное
путешествие.
     - Перископ опустить! Вторая, пли! - приказал я  спустя  пять  секунд,
учитывая, что линкор шел со скоростью в двадцать восемь узлов.  -  Третья!
Четвертая, пли!
     - Сэр, выпущено четыре торпеды!
     "Форель" погрузилась глубже. В следующие  пятнадцать  минут  решится,
выживем мы или нет, прав я был или ошибался, оценивая  характер  шельфа  у
Искьи. Во всяком случае, жребий был брошен.
     - Взрывы по курсу за кормой, сэр!
     В ту же минуту лодка вздрогнула, с потолка посыпались  куски  пробки,
но свет продолжал гореть. - Сто футов!.. Малый впе ред!.. Режим -  тишина!
Теперь мы слышали шум винтов над головой.  Эсминец  перегонял  нас,  и  не
оставалось сомнений, что скоро и другие корабли окружат  лодку,  как  мухи
кусок рафинада.
     - Маневра уклонения не производить! - приказал я. Шельф и  неглубокая
впадина в нем оставались нашей единственной надеждой,  а  здесь,  где  нас
настиг противник, было слишком мелко, чтобы мы  могли  спастись  от  атаки
девяти или даже более эсминцев.
     Три четверти мили до сравнительно  безопасного  места...  Скорость  -
всего три узла... И шум над нами от винтов подоспевших миноносцев...
     Слева по носу послышались взрывы - серия из пяти бомб.  На  эсминцах,
находившихся сейчас между нами и впадиной,  как  видно,  поверили,  что  я
изменил курс после первой же атаки. И снова шум  винтов  над  нами,  снова
серия взрывов.
     До спасительной впадины оставалось полмили. Теперь я вел "Форель"  на
восток, и скоро нам предстояло  подняться  футов  на  двадцать,  чтобы  не
наткнуться на шельф. Двадцать футов, от которых зависела наша жизнь...
     Эсминцы наседали. Три серии взрывов, последовавшие  одна  за  другой,
нарушили где-то электропроводку, и в лодке пришлось  включить  холодное  и
тусклое аварийное освещение. Мне показалось, что на меня отовсюду сыплется
пыль.
     - Восемьдесят футов! - тихо приказал я,  и  Питере  даже  замигал  от
изумления.
     Сознавая, что рискую выдать местоположение подводной лодки  шумом,  я
тем не менее приказал продуть балластные цистерны. Во время этой  операции
рядом с "Форелью" разорвалась  еще  одна  серия  бомб,  рассчитан  ных  на
глубину, на которой лодка шла раньше; если бы мы не  изменили  глубину,  с
нами было бы все кончено.
     "Форель" проплыла над небольшой возвышенностью, и  я,  еле  сдерживая
волнение, приказал:
     - Право на борт! Сто десять футов!
     "Форель"  легла  на  дно.  Заполнив  правые  балластные  цистерны,  я
заставил лодку накрениться на  пятнадцать  градусов  и  прижаться  к  краю
шельфа - так человек укрывается за песчаным  холмиком  от  угрожающей  ему
опасности. Судя по далеким беспорядочным взрывам, эсминцы потеряли  лодку.
Теперь нам оставалось смирнехонько лежать на дне впадины, и  надеяться  на
лучшее.
     Еще целых девять  часов  эсминцы  рыскали  над  "Форелью"  в  тщетных
попытках обнаружить ее. И целых девять часов мы слушали  взрывы  и  грохот
тяжелых глубинных бомб. Кажется, итальянцы подняли со дна  морского  между
"Форелью" и островом Капри все, что можно было поднять. Не сомневаюсь, что
над нами действовало одновременно не меньше пяти миноносцев. Но вот вскоре
после полуночи на конец наступила тишина. Тем не менее я решил выждать еще
час на тот случай, если итальянцы лишь  сделали  вид,  что  отказались  от
преследования, и только  после  этого  подняться  на  поверхность.  В  час
тридцать я отдал соответствующий приказ. Ночь выдалась темная, и  если  бы
даже эсминцы сторожили нас  где-нибудь  поблизости,  я  бы  все  равно  не
заметил их. Впрочем, как и  они  нас.  Надо  было  поскорее  убираться  из
Тирренского моря, и "Форель" на полной скорости направилась к Мальте.
     Мы всплыли  внутри  гавани,  подняли  наш  опознавательный  сигнал  и
медленно пошли к осажденному острову, выглядевшему до  странного  мирно  в
лучах утреннего солнца. Матросы вырядились в  парадную  форму,  но  на  их
ухмыляющихся физиономиях явственно читалось, что думают они не о  какой-то
там славе, а о предстоящей выпивке на берегу. Питерс,  натянув  комбинезон
прямо на форму, нарисовал на левой стороне рубки изображение  полусогнутой
руки,  показывающей  "нос",  прибавив  его  к  ряду  таких  же   рисунков,
количество которых соответствовало количеству потопленных  нами  кораблей.
Теперь к ним добавлялся итальянский линкор.
     Питерс позаимствовал рисунок с  моего  маскота,  который  я  приобрел
когда-то в деревушке Лоффинген, близ Шварцвальда. По-моему, это был корень
папорот ника, отдаленно  напоминавший  человеческую  руку.  Этот  талисман
всегда был со мной в боевых походах, и Питерс воспроизводил его на  боевой
рубке - разумеется,  с  некоторыми  отступлениями  от  оригинала.  Рисунку
Питерса и обязана наша "Форель" тем, что  на  базе  Лацаретто  ее  ласково
называли "Ручка".
     Здесь нас встретил и  как  героев.  Но  я  чувствовал  себя  край  не
усталым, ни похвалы, ни приветственные гудки, ни  присутствие  на  встрече
самого командира ба зы не могли ободрить меня.
     - Молодец, Джеффри! - бодро воскликнул командир базы, ступив на  борт
лодки. - Ну-ка выкладывай, как и что! Письменный рапорт  подождет.  Только
для моего личного сведения.
     Он пристально всматривался в меня, отмечая, вероятно,  и  морщинки  в
уголках губ,  и  щетину  на  подбородке,  и  характерную  для  подводников
бледность. - Я  также  хочу  сообщить  тебе  кое-что  для  твоего  личного
сведения. Командир тут же увез меня. У себя в каюте он прежде всего  налил
мне джина, усадил меня в свое любимое кресло, и я сразу почувствовал,  как
покой и усталость обволакивают меня, словно мантия.
     - Я, конечно, надеялся, что ты выполнишь задание и потопишь л