жду
ходячими айсбергами. Солидная публика явно отторгала его как чужеродный
орган. В конце концов он прибился к стойке импровизированного бара,
устроенного в углу огромного зала. Здесь было потеплее, и свет люстр не так
сильно резал глаза.
     Кто-то положил ему руку на плечо. Низкий женский голос предложил
выпить вместе. Эдик уже и не рассчитывал на столь легкое общение с
аборигенами. Оказалось, что его взяла на абордаж красотка неопределенного
возраста, зачехленная во что-то пенообразное. Местная Афродита. Он не
помнил,
видел ли ее раньше и знакомили ли его с ней.
     У нее было малоподвижное лицо с металлическим отливом и фиолетовый
язык -- как у чау-чау. Эд нашел это пикантным. Под носом и подбородком
женщины лежали зловещие серые тени. Пока он ее разглядывал, она заказала
ему коньяк, а сама пила <<кровавую Мэри>>. Кровавейшую. Вряд ли в ее бокале
было больше двадцати капель водки.
     Эдик произвел предварительную оценку рельефа. На глазок обмеры
приближались к 90--60--90. Все это совершенство балансировало на
двенадцатисантиметровых каблуках.
     -- Вы мне нравитесь, Эдик, -- сообщила свинцоволикая доверительным
тоном. -- Я всегда считала, что моей дочери нужен зрелый мужчина. И,
желательно, не из нашего круга.
     Сквозь стеклянную стенку бокала он увидел ее ладонь без линий. Чтобы
проверить свою догадку, он предложил даме сигарету и, отведя руку, заставил
ее низко наклониться. Она отшатнулась, когда он поднес зажигалку слишком
близко к ее лицу, но ему хватило мгновения. Под воздействием тепла
тончайший материал приобрел прозрачность. На щеке женщины появилось пятно,
похожее на родимое. На самом деле это место было покрыто сетью морщин.
     Косметическая маска и косметические перчатки -- находка для старушек,
окончательно выживших из ума. Вот это действительно была кошмарная старость!
Эдик будто заглянул под кожный покров свежего трупа и увидел симпатичный
узор из личинок. Он понял, почему ее глаза кажутся глубоко посаженными.
Белки были грязно-желтыми, залитыми гноем, зато вставные зубы -- идеально
ровными и белыми. Очень жаль, что Эдик не был геронтофилом!..
     Как выяснилось, они оба использовали ситуацию. Прикуривая, женщина
незаметно для окружающих сунула ему во внутренний карман какой-то конверт.
     -- Благодарю за доверие, -- сказал Эд, проглотив смесь коньяка и
слюны. -- А что дальше?
     -- Зачем ты влез в это, кретин?
     -- Во что именно? -- Пыляев старательно и без особого напряжения
изображал тупицу. Он не исключал возможности провокации или дурацкого
розыгрыша.
     -- Хватит паясничать. Эпилятором давно пользовался?
     -- Не понял.
     Она ловко вставила свою ладонь между его грудью и левым предплечьем и
надавила кончиками пальцев. Он почувствовал неожиданную жгучую боль
подмышкой. Ему пришлось расстегнуть сорочку и нащупать над ребрами
небольшую опухоль на коже -- в виде эмблемы Союза. Точно такую же, как
у Элеоноры, только свежую. Бармен делал вид, что ничего не замечает.
     -- Какого черта?! -- сказал Эдик, уязвленный тем, что его без спроса
клеймили, уподобив таким образом домашней скотине. Или, лучше сказать,
производителю. -- Когда он успел?
     -- Он -- это Борис Карлович? О, сучий потрох и не такое успевает!
Надеюсь, понимаешь, что это значит? Любая независимая медкомиссия признает
тебя сам знаешь кем. Теперь ты его до гроба. Весь, с потрохами.
     -- Может, мне перейти на твою сторону? -- спросил он, придвигаясь к ней
и улыбаясь с видом профессионального кровосмесителя.
     -- Меня ты интересуешь лишь в качестве клоуна. Да и то -- временно.
     -- Климакс? -- он сочувственно выдвинул нижнюю губу.
     -- Хуже. Рак матки. Последняя стадия. Мне осталось не больше трех
месяцев.
     -- Хочешь хлопнуть дверью?
     Она кивнула.
     -- И захватить кого-нибудь с собой.
     -- Кого?
     -- Тебя, например.
     В ее руке появился миниатюрный инъектор, способный при необходимости
метнуть капсулу на расстояние до пяти метров.
     -- Аккуратнее с этой штукой, -- попросил Эдик. Он имел не слишком
бледный вид, но внутри у него все сжалось. А у нее явно была не в порядке
не только матка.
     -- Пойдем, покажу кое-что, -- пообещала законсервированная теща
мрачноватым тоном.
     Эдик послушно поплелся за нею, вяло размышляя, не окажется ли это
<<кое-что>> таким же  уродливым, как у дочери. Рюмку с коньяком он на
всякий случай захватил с собой.
			*    *    *
     Найти тихий незапертый уголок в этом доме было трудно. Повсюду бродили
сомнамбулические слуги Хрусталя, прекрасно выдрессированные и неукоснительно
вежливые. Эдик не удивился, когда старушка, улучив момент, по-шпионски
втолкнула его в какую-то дверь.
     Замкнутые <<домашние>> экосистемы вошли в моду около десятка лет назад.
Каждый, отравивший достаточное количество воздуха и заработавший на этом
состояние, мог позволить и, как правило, позволял себе наслаждаться
красотами
природы в приватном порядке.
     Пыляев очутился в странном зверинце, устроенном под прозрачным
колпаком.
Пелена снега вверху создавала впечатление погребенности в толстом слое
пепла.
Растительность и микроклимат были субтропическими. Эдика окружала липкая
влажность. Сумеречность нижнего этажа леса. Мясистая зелень. Почти
джунгли...
Где-то в глубине зверинца заорала разбуженная обезьяна.
     Эдик увидел черное пенсне на белом фоне. На него уставился панда,
державшийся за ветку человеческими ручками... Пахло неплохо, но не
пропадало ощущение, что аромат освежителя забивает гораздо более неприятные
естественные запахи... Бросив взгляд на озеро, Эдик понял, куда подевались
лебеди. Три или четыре белые тушки сонно дрейфовали на зеленоватой глади.
По обе стороны каждой свисали вместо крыльев розовые отростки без перьев.
Нелетающие продукты генной инженерии. Выродки. <<Однако странные вкусы
у людей,>> -- подумал Пыляев и целиком переключил внимание на объект
<<прощай, молодость!>>
     Красотка, вооруженная инъектором, сделала знак ручкой и повлекла его за
собой в чащу. Запахи стали гораздо интенсивнее. Поколебавшись, он поставил
осушенную рюмку на какой-то пенек, расстегнул брюки и отлил с громадным
удовольствием. Под ногами была настоящая почва, покрытая густой травой. Эдик
     Эдик привстал и наткнулся на прямой взгляд. Борис Карлович
улыбался так приветливо, что Эдик понял: скандала не будет. Тем не менее
он направился к тестю шатающейся походкой, наклонился и при всех потрепал
его по щеке. Потом прошептал на ухо:
     -- Расслабься, папаша. Я люблю удобства.
     Хрусталь отстранил его. Рисунок губ изменился. Теперь на них
была ухмылка типа <<как я люблю эту сволочь!>> Эдик вернулся на свое место
и воздал должное здешней кухне. Свинцоволикая больше не появлялась.
     Когда снова назрела острая необходимость уединиться, Пыляев выбрался
из-за П-образного стола и, провожаемый слугой, страдавшим избирательной
глухотой, устремился в полутемный холл. Он решил для разнообразия поискать
цивилизованный сортир. Слуга нацелил его на двери в самом конце коридора.
     Какая-то парочка барахталась в нише с рыцарскими доспехами. Благоухали
живые цветы. Стены были увешаны фотографиями и гравюрами начала прошлого
века. Сплошь городские виды. На табличках имелись пояснительные надписи.
Некоторые площади и улицы Эдик узнавал с большим трудом. По пути он снова
наткнулся на слепого старикашку. Тот быстро и профессионально ощупал его,
потом схватил за гениталии (деликатно), похлопал по плечу (одобрительно) и
захихикал (мерзко).
     Наконец, Эд забрался в конец коридора. Шесть одинаковых дверей
погрузили его в ослиные размышления. Болезненный позыв заставил действовать.
Он рванул ручку первой двери -- та оказалась запертой изнутри. Зато
следующая открыла доступ в райский уголок с нежно-серыми панелями и
унитазом, белым и чистым, как цветок лотоса.
     Эдик излил скопившееся раздражение и облегченно перевел дух. Его
потрясли царившие тут тишина и покой. И, будто назло, сразу же послышалась
музыка, настраивавшая на созерцательный лад. Под эти умиротворяющие звуки
Пыляев не спеша вымыл и высушил руки, изучил себя в зеркале (как всегда,
человек по ту сторону стекла казался смутно знакомым, другом детства, с
которым пришлось расстаться давным-давно,) и достал из кармана конверт.
     В конверт были вложены три фотографии, сделанные <<поляроидом>>.
В углу каждой четко отпечатались дата и время съемки. Даты совпадали
на всех трех снимках, разница во времени составляла не более минуты.
     На первой фотографии Элеонора валялась с любимым папочкой на пляже.
Судя по вывеске какой-то забегаловки на заднем плане, пляж находился на
израильском побережье. Другой снимок, сделанный в баре, немного шокировал
Эдика. Элку, одетую в кожаный комбинезон и сапоги, тискал волосатый детинка
самого байкерского вида и явно не совсем трезвый. Смущенной или испуганной
она не выглядела. Яркая помада, прилипший к губам окурок и бутылка
<<кремлевской>> на ближайшем столике были вполне органичны. Третья
фотография
оказалась не очень приличной. Жена Эдика стояла на коленях в чем мать родила
и удовлетворяла толстого мужика в дорогом костюме. К необъяснимому огорчению
Эдика голова мужика в кадр не попала.

			10

     -- А, вот ты где! -- обрадованно сказал Борис Карлович, перехватив
зятя на обратном пути из туалета. Он был настроен благодушно. -- Что такое?
Перебрал, сынок?
     -- Да пошел ты! -- огрызнулся Пыляев.
     Должно быть, на нем лица не было. Сквозь ватную оболочку опьянения
проникали какие-то неприятные флюиды и дырявили сердце, как шпаги дерьмового
фокусника. Хрусталь не отставал.
     -- Пойдем, познакомлю тебя кое с кем.
     -- С Элкиной мамашей, что ли?
     -- Точно, угадал.
     -- Мы уже знакомы.
     -- Не может быть. Тебя и тут накололи, мой мальчик. Когда ж ты
поумнеешь?
     Эдик дал ему ухватить себя за локоток, и они расслабленно поплелись по
коридору, словно два гомосексуалиста, довольных друг другом и жизнью. Но
это на очень поверхностный взгляд. Эдик не был доволен ни тестем, ни собой,
ни жизнью. Подломился последний костыль, на который он кое-как опирался.
Эта больная стерва подрезала ему крылья на взлете. Фотографии уже должны
были прожечь прямоугольную дыру в смокинге. Пыляев убеждал себя в том, что
два снимка из трех -- фальшивки. Но какие именно? Самое простое -- спросить
у Хрусталя. Однако Эдик догадывался, что это против правил игры. До такой
степени против правил, что можно было запросто вылететь с площадки.
     Миновав зал, в котором продолжался банкет, Борис Карлович увлек Эдика
в полутемный лабиринт. У Пыляева руки чесались придушить <<адвоката>> в
каком-нибудь уютном уголке под вазой с благоухающими орхидеями. Но у него
болели сломанные мизинцы...
     Поворот, еще поворот. Шум стал отдаленным, как гул в канализационных
трубах. В конце концов Хрусталь остановился перед дверью из темного
дерева. Сработал дактилоскопический замок.
     Когда они вошли, дверь тихо захлопнулась за ними, зажегся свет,
смягченный абажурами. Эдик осмотрелся. Ковры, дубовые панели, бронза
подсвечников, книжные шкафы до потолка, изогнутая лестница, ведущая на
балкон. Антикварный стол с зеленым сукном. Ряды полок, исчезающие во
мраке... В общем, помещение представляло собой нечто среднее между
кабинетом,
библиотекой и домашним музеем. Экспонатов тут было множество -- от обломков
каменных плит с рунами и зейдовых жезлов до акварелей Шикльгрубера с видами
Вены. Эдик был приятно удивлен, обнаружив на столе детективные <<покеты>> со
своими опусами. Потом до него дошло, что Хрусталь вовсе не наслаждался
макулатурой, а изучал структуру его личности.
     Но главным экспонатом в этом собрании была мумия, заботливо усаженная
в инвалидное кресло. За спинкой стоял Глаз, торжественный, как распорядитель
на похоронах, и, очевидно, польщенный тем, что ему доверили мумию покатать.
Взгляд Пыляева переполз ниже -- на седые букли, стеклянные пуговицы,
пришитые
к векам, и губы, провалившиеся в рот.
     Хрусталь приблизился к креслу, поднял высохшую руку мумии и поцеловал.
     -- Дорогая, разреши представить тебе нашего зятя...
     -- Ну, наконец-то! -- ляпнул Эдик невпопад. -- Здравствуй, мамуля!
     Мумия ожила.
     -- Веди себя прилично, Эдик! -- пожурила она его с видом старой,
впавшей в маразм учительницы.
     -- Как же мне вас называть?
     -- Лучше Ксения Олеговна.
     -- Не очень-то вы похожи, -- заметил он, имея в виду Элеонору и
прикидывая, как будет выглядеть его жена лет через тридцать. Впрочем, его
интерес был чисто абстрактным -- он, конечно, не думал, что протянет так
долго.
     -- Оставь нас! -- приказала Ксения Олеговна Глазу, но Борис Карлович
тоже принял это на свой счет и послушно направился к выходу. -- Я побеседую
с ним наедине.
			*    *    *
     Когда дверь захлопнулась, Эдик почувствовал себя намного свободнее.
Женщина-инвалид не внушала ему ни малейших опасений. Единственное, чего ему
не хватало, так это хорошего глотка спиртного.
     -- Я тут познакомился с одной мамочкой... -- начал он.
     -- Ничего удивительного, -- перебила его Ксения Олеговна, обнаруживая
скрытые в дряхлом теле эмоции. -- Непорочное зачатие. Эта сучка дешево
отделалась. А я вынашивала и рожала.
     До Эдика не сразу дошло, что <<непорочное зачатие>> -- это какой-то
термин из евгеники. Возможно, медицинский жаргон. По большому счету, ему
было плевать.
     -- Не сказал бы, что дешево. Она жаловалась на здоровье.
     -- Идиотка! -- отрезала Ксения Олеговна, закрывая тему. -- Поговорим о
тебе.
     Она скользнула взглядом по книжонкам, брошенным на столе.
     -- Как видишь, тебя препарировали, Мышонок, -- сказала она не без
злорадства.
     Эдик вздрогнул. Мышонком его называла только мать -- да и то в раннем
детстве. В тринадцать лет он уже не позволял ей этого. Но как его детское
прозвище стало известно этой... этой старой полудохлой ведьме?.. Он
внезапно,
в одно мгновение возненавидел ее -- гораздо сильнее, чем недоумков,
сломавших ему пальцы. Сильнее даже, чем Бориса Карловича. В очередной раз
он был неприятно поражен возможностями Союза.
     -- Они знают о тебе больше, чем ты сам, -- безжалостно продолжала дама
в инвалидном кресле, будто читая его мысли. -- Знают, на что ты способен,
вернее, на что не способен. Ты полное ничтожество. Инструмент. День за днем
они будут изменять тебя, пока ты не станешь...
     -- Исчерпывающе, -- перебил ее Эдик. -- Ну и что с того?
     -- Я была против твоей кандидатуры.
     Пыляев догадывался, что это означает. Он посмотрел по сторонам в
поисках бара или столика со спиртным, но не обнаружил никаких признаков
последнего. Вероятно, за одной из панелей... Пора было кончать с этой
пыткой.
     -- А как насчет этого? -- он достал из кармана фотографии и потряс ими
у нее перед носом.
     Она смерила его презрительным взглядом.
     -- Идиот. Это клоны. Ты с ними никогда не встретишься. Запасной
вариант.
     Ему сразу же невыразимо полегчало. Хотя и закрадывалось в голову некое
новое подозрение...
     -- Кто этот слепой дедушка? -- спросил он, пытаясь перевести разговор
в нейтральное русло.
     -- Придурок с яйцами шимпанзе, -- ответила Ксения Олеговна. -- И он не
слепой. Просто у него другой диапазон. Наш лучший хирург. Он будет делать
пересадку.
     Клоны, диапазон, пересадка, яйца... Эдик чувствовал, что без очередной
рюмки он не жилец. Он не стал спрашивать, что, кому и когда будут
пересаживать...
     -- Может быть, выпьем за взаимопонимание? -- предложил Эд, теряя
терпение.
     Лицо мумии еще больше сморщилось в гримасе отвращения.
     -- Кретин... -- прошептала она, поставив окончательный диагноз. -- Но
раз уж дала себя убедить... Я буду лично наблюдать за развитием внука.
В тот день, когда я замечу отклонения от программы, ты станешь лишним. А
теперь -- проваливай!
     И он сделал это с громадным облегчением.

			ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

			 ПОРА СПАТЬ

			     11

     Эдуард Пыляев лежал на искусственном газоне, подставив лицо рыжему
сентябрьскому солнцу. Благодаря светофильтрам небо казалось голубым и
чистым. Даже пелена смога на западе выглядела как область особенной,
волшебной синевы. Она не касалась солнечного диска, и это было неплохо.
     День выдался на редкость ясным. Столь же ясно было у Пыляева на
душе. В такие дни он вполне постигал, какой это кайф -- иметь комфортное
местечко под солнцем на переполненном и загаженном шарике. Видит Бог, он
дорого заплатил за удовольствие. Но теперь все позади; можно наслаждаться
жизнью. Хрусталь был мертв, Ксения была мертва, свинцоволикая тоже была
мертва. Даже Глаз недавно скончался, завершив ускоренный жизненный цикл. В
гробу он выглядел как семидесятилетний старик, хотя ему было всего двадцать
шесть...
     Да, прав был поэт, не дотянувший до тридцатника: на этих широтах
увядали быстро -- совсем, как здешние растения. В чем же дело? Может быть,
в слишком громадных, бессмысленных просторах, порождающих обманчивые надежды
и тоску? Добавьте сюда климат -- шесть месяцев в году слякоть, непролазная
грязь, пасмурное небо. Вечно неудовлетворенный народ, не успевающий получить
свое между весенними и осенними кровопусканиями. В результате -- тупая
апатия, неврозы, мерзость запустения, быстрое старение, крушение иллюзий,
истощение маток, несварение мозга, исходящие гноем дети декабря... Трясина,
бестолочь, обреченность, проклятая <<судьба>>.
			*    *    *
     Впрочем, к Пыляеву судьба оказалась удивительно благосклонной.
     В такой же сентябрьский полдень пять лет назад Элеонора унаследовала
империю. Завещание Хрусталя Эдик выучил наизусть и мог продекламировать
его задом наперед, проснувшись среди ночи или даже основательно заторчав
на <<пурге>>. Когда-то Борис Карлович действительно держал одну из
престижнейших адвокатских контор в городе. На самом деле ему принадлежало
гораздо больше. По наследству к жене Пыляева отошли: местная
телерадиокомпания, акции электротехнических предприятий, фармацевтическая
фабрика и разветвленная сеть гомеопатических (!) аптек.
     В течение трех-четырех недель Эдик трясся, ожидая, что Элка отправит
его <<на покой>>. Но она перевела на его имя часть акций и переоформила
брачный контракт. Ее завещание также было составлено в его пользу. Узнав
об этом, Эдик был приятно удивлен. Потом жизнь снова вошла в привычную
колею.
     Это не значит, что Пыляев стал абсолютно свободен. В Евгеническом Союзе
существовала жесткая преемственность. Долговременные программы выполнялись с
неукоснительной точностью. Эдика по-прежнему контролировали. Как совладелец
он являлся чисто номинальной фигурой. Однако теперь, по крайней мере, никто
не подвергал сомнению его полезность. Большего нельзя было и желать. У него
появился новый девиз: <<Оставьте меня в покое и убирайтесь к чертовой
матери!>> Мысль о том, что он не сможет стать бедным до конца своих дней --
даже если очень постарается -- доставляла ему невыразимое удовлетворение...
     Эд зевнул и перевернулся на другой бок. В поле зрения попала стерильная
трава и двадцатиметровая мачта, на которой болтался двухцветный флаг.
Пыляев лично поднимал его каждое утро. Незаметно для самого себя он
превратился в ура-патриота и питал к родине чувство такой же глубокой
привязанности, какое испытывает комар по отношению к своему двуногому
донору.
     Мимо протрусил стодвадцатикилограммовый Лама -- генетическая
реконструкция тибетского мастифа и самый любимый член семьи. Эдик проводил
его осоловевшим взглядом. Судя по всему, пес направлялся к фамильному
склепу,
воздвигнутому на противоположном берегу озера. Место тенистое, сырое и
мрачноватое... Лама тоже был приучен к <<пурге>> и являлся милейшим зверем
с небольшими безобидными странностями.
     Из радиоприемника, стоявшего рядом, доносилось усыпляющее бормотание
диктора -- передавали сводку техногенных катастроф. Под звуки бравурных
маршей и сентиментальных песенок