жение. Кстати, Ритуля наверняка обидится, когда он
узаконит свои отношения с другой женщиной. Жаль. Положение любовницы вполне
устраивало ее, и она никогда не претендовала на большее. Да и на что она
могла рассчитывать, получив в тринадцать лет запрет на любые формы зачатия и
даже на вынашивание имплантированного зародыша?)
     -- Хотелось бы взглянуть на твою медицинскую карту, но ведь от вашей
конторы все равно правды не добьешься.
     Она улыбнулась.
     -- Не волнуйся. Все остальное -- настоящее.
     -- А мамаша твоя такая же стерва?
     -- Смотря кого считать мамашей.
     Эдик тупо смотрел на нее в течение нескольких секунд.
			*    *    *
     Между ними будто пробежала околевшая кошка.
     -- У меня дела, -- сказал Эд и велел ехать к Вислюкову, чтобы
пригласить
того на свадьбу. Глаз убеждал его, что это лишнее, но Эдик и слушать не
хотел. Чуть позже он с какой-то пугающей обреченностью подумал, что
двенадцатилетний монстр, судя по всему, редко ошибается.
     Приятеля дома не оказалось. Соседка -- очевидно, чрезвычайно довольная
окончанием шумных ночных попоек, -- заявила Пыляеву, что Вислюков (изгой,
пьяница, вольный художник, раздолбай Вислюков!) получил какое-то немыслимое
наследство и навеки отбыл в теплые края, не оставив новых координат.
     Пыляев вышел из подъезда со слегка пришибленным видом. Потом он все
равно обзвонил других своих знакомых, но уже тогда, возле дома Вислюкова,
догадывался, что услышит в телефонной трубке. Живых родственников у него
не было. Друзей, по всей видимости, тоже. О чистоте <<эксперимента>> Союз
позаботился основательно.

			7

     Во время непродолжительной официальной части Пыляев с особой силой
ощутил свою уязвимость, малость и слабость перед лицом силы, похожей на
гигантский каток, разгоняющийся в полной темноте и до поры до времени
невидимый, -- каток, специально предназначенный для раскатки недовольных
и сопротивляющихся в листы стандартной толщины.
     Тело Эдика осталось на дне каменного ущелья, среди домов, населенных
зомби; оно цепенело и обмирало от страха и дурных предчувствий, а душа уже
пустилась в безнадежное бегство, растягиваясь, словно резина рогатки, --
только для того, чтобы затем с утроенной энергией устремиться обратно и как
следует хлестнуть по мозгам...
     Вместе с Вислюковым и Ритой (ее телефон молчал) исчезала иллюзия, что
когда-нибудь все снова будет в порядке. Да и сам Эдик исчезал, оставляя
тень,
не похожую на себя, -- вероятно, только росчерк пера на бумаге и набор
компьютерных абстракций. Что-то должно изменяться к лучшему -- или мир, или
твои мозги. В первом случае это называется <<повезло>>, второй случай
считается клиническим и называется <<безумие>>.
     Кто ты, если уже нет людей, знающих твое имя? Персонаж городского
фольклора? Призрак подворотни? Летучий голландец забегаловок и баров? Глюк
обдолбившегося наркомана? Плод больного воображения? Ты существуешь лишь как
двойное отражение собственных представлений в представлениях тебе подобных.
Трагическое отчуждение создает повод для сомнений во всем. Существование
становится зыбким... до тех пор, пока не напомнит о себе пустой желудок или
переполненный мочевой пузырь.
     Пыляев плыл по течению. Он казался самому себе чучелом, присыпанным
нафталином, которое таскают с места на место с ритуальными целями суетливые,
но еще не растратившие жизненной силы фетишисты. Он чувствовал себя
инфантильным слюнтяем, и преодолеть свой инфантилизм ему было труднее, чем
допрыгнуть до луны. Зато невеста в свадебном <<комби>> выглядела потрясающе.
Эдик покорно отстоял бредовую церемонию регистрации брака в Департаменте
демографии, не заметив большой разницы между нею и судом присяжных.
     Если не считать Элеоноры и Бориса Карловича, его окружала абсолютно
незнакомая публика. Вместо бесформенного куска глины, падавшего в пустоте,
он превратился в кирпич, который только что отпрессовали, замуровали в стену
и выбили на лицевой грани неуничтожимый штамп. Он стал частью системы,
которую инстинктивно отторгал и сознательно ненавидел.
     В департаменте все прошло удивительно гладко (видать, без смазки не
обошлось); экстремальную парочку даже не осматривала медкомиссия,
удовлетворившись файлами, предоставленными обеими сторонами. А потом и
вовсе начался аттракцион. Если Эд рассчитывал на скромное <<семейное>>
торжество, то он ошибался. Эскорт таинственных прихлебателей Хрусталя
разросся до десятка машин и направился в один из храмов Универсальной
церкви.
			*    *    *
     Храм стоял на обледенелой набережной. Самой реки уже не было; от нее
остался бетонный желоб, по которому струились незамерзающие нечистоты. На
краю потока торчал прикольный речной трамвай, надежно изолированный от
окружающих миазмов и превращенный в летнее кафе. Сейчас он выглядел трупом,
всплывшим со дна черного ручья. К нему прибило кошачий скелет.
     Над всем этим нависал храм -- немыслимой угловатой тенью. Слева от
тарелки спутниковой антенны парила голограмма -- трехглавое чудовище,
которое
можно было принять за сказочного змея или сросшихся основоположников
коммунистической утопии. Лучи лазеров создавали впечатляющую подсветку туч;
на этом тревожном фоне плавало жирненькое туловище, явно не страдавшее от
недостатка витаминов и символизировавшее Единую церковь, с головами Христа,
Будды и Магомета. Вокруг него, как мыльные пузыри, вращались небесные сферы.
     Машины въехали во двор, на котором разместилась принадлежавшая храму
стоянка с заправочной станцией. Благодаря связям того же Хрусталя всю
компанию приняли незамедлительно. Какой-то дряхлый поп, идеально подходивший
внешне на роль Вечного Жида (за свою сверхдолгую жизнь ему довелось побывать
майором НКВД, раввином в синагоге и консультантом ООН по проблемам
дальневосточных конфессий), похоже, уже обо всем договорился <<наверху>> и
быстренько санкционировал очередное грехопадение.
     Пока он бубнил что-то по этому поводу, Эдик осматривался. Проблем с
отоплением здесь не было. Восходящие потоки теплого воздуха плодили
миражи. Из акустических систем доносилось ангельское пение кастратов.
Гипнотерминалы призывно мерцали во мраке, приглашая к общению со святыми в
астрале. Трехмерные анимационные иконы демонстрировали житие персонажей в
реальном масштабе времени. Под сводами храма беспокойно порхали птицы.
Парочка красивых чернокожих туристов бродила в лабиринте среди еще более
красивых призраков, выбирая языческие фетиши в качестве сувениров.
     Вечный Жид закончил. Его упитанные лейтенанты разбрелись по залу в
припадке церемониального рвения.
     -- Теперь домой? -- с надеждой спросил Эдик у Элки, положив под язык
таблетку стимулятора.
     -- Что ты, дорогой, все только начинается, -- сказала та, пребывая в
непонятном, почти лихорадочном возбуждении.
     Это был редчайший для нее случай предвидения, для которого, впрочем,
не требовалось ни ума, ни интуиции.

			8

     Храм Универсальной церкви они покинули около шести вечера. Снаружи было
так холодно, что душа стыла в теле, как суп в плохом термосе. Несмотря на
это, неизменно корректные люди подходили к Пыляеву, поздравляли, улыбались,
трогали за руки и без злого умысла задевали сломанные мизинцы, целовали Элку
серыми губами, бережно обнимали Бориса Карловича. Невозможно было
определить,
кто из них принадлежал к Союзу, кто был просто безмозглой марионеткой, а кто
наивно и честно полагал себя <<слугой народа>>. Мелькали галстуки, уши,
часы,
зубы, носы, проборы, зрачки, очки, туфли, ноздревые фильтры.
     Эдика охватило жуткое по силе ощущение безысходности. Он рванулся было
выпить чего-нибудь в баре при часовне, но одноглазый Гена вежливо завернул
его, намекнув на жесткий график. Пыляев убеждался в том, что сбоев в
программах Союза быть не может и не бывает. Следующим номером был намечен
банкет в поместье Хрусталя. Открыв холодильник в лимузине, новобрачный
утешился <<Абу Симбелом>>, слегка разбавленным водкой.
     Ровно в шесть кортеж убрался со стоянки храма. Эдик скорчился в
душноватом салоне, не обращая внимания на сидевшую рядом суку в
люминесцентной шкуре. Вид у нее был самый невинный. А он чувствовал себя
так, словно только что ему всучили в секс-шопе некачественный товар. В
свете проносящихся мимо фонарей люди казались безумными елочными игрушками.
Из приемника доносился неразборчивый скрежет индустриального джаза.
     Потом горящие фонари стали попадаться заметно реже. Впереди чернели
трущобы заброшенных районов. Заповедник люмпенов, а заодно -- карантинный
пояс. Территория нулевой ценности. Пыляев тихо приветствовал усиливающееся
разделение общества на прослойки не только в социальном отношении, но и в
пространстве. Эксперимент коммунистов по смешению сословий был
противоестественным и потому идиотским. Как всегда, все свелось к насилию.
Миллионы людей оказались выброшенными из привычной среды и внедренными в
чуждую. В результате туповатых представителей рабоче-крестьянской массы
раздражал любой персонаж <<в очках и шляпе>>, а остатки интеллигенции
чувствовали себя неуютно под прессом <<гегемона>> и приобрели устойчивый
комплекс неполноценности.
     Теперь передвижение из пригорода в центр наземным транспортом было
похоже на прорыв блокадного кольца. Когда-то Эдик с Вислюковым, возвращаясь
от девок по пьяной лавочке, сделали это вдвоем и без оружия, но затем машину
Пыляева пришлось отправлять в капитальный ремонт. Только протрезвев, Эдик
понял, как ему повезло -- чуть ли не первый раз в жизни. Наверное, дело
было в том, что рядом с ним находился патологически везучий человек и его
удачи хватило на двоих. С тех пор Эд больше не экспериментировал.
     К его разочарованию, Хрусталь тоже предпочел не рисковать. Молодожены
и гости выгрузились на посадочной площадке вертолетных такси, окруженной
серебристыми куполами спецназовских постов. Тут же околачивались рисковые
водители наземных тачек в ожидании клиентов победнее.
     Вертолет -- не реактивный лайнер, и все же... Эдик хотел заявить, что
не летает в принципе, однако сразу догадался: пощады не будет. Одно утешало:
в случае катастрофы Союзу придется поискать другого придурка.
     В салоне <<сикорского>> Пыляев еще разок припал к рюмке и поймал на
себе укоризненный взгляд Бориса Карловича. Мысленно послав тестя к черту,
Эдик отвернулся и стал глядеть в иллюминатор. Зрелище было поучительное; оно
наводило на возвышенные мысли о том, что все индивидуальные фобии -- в
сущности, пустяк и закономерность на фоне тотального психоза.
     Слева проплыл косой конус пепельно-желтого света. Прожектор
полицейского вертолета последовательно выхватывал из темноты дымовые трубы,
полуразрушенные элеваторы, башни с ослепшими квадратными глазами, ангары,
фермы ржавеющих подъемных кранов... Огни горели и на земле, но лишь кое-где.
Сияющая галактика центра осталась позади. Внизу был космос <<новых диких>>.
Те выползали на ночную охоту. Или <<закинуться>>, если со жратвой и
марафетом
все было в порядке. В нескольких местах бывший проспект был перегорожен
опрокинутыми троллейбусами. В боковых улицах передвигались тени. Все было
припорошено снегом и заковано в лед.
     Гигантский сборочный цех бывшего турбинного завода проплыл мимо, как
затонувший <<Адмирал Нахимов>>, на котором резвились утопленники. Сквозь
дыры в крыше мерцал человеческий планктон. Судя по всему, сегодня там
<<шаманили>>. Мощный инфразвук настиг и потряс вертолет. На мгновение Эд
ощутил, КАК теряют рассудок. Намек, всего несколько кадров из кошмара -- но
этого было достаточно. Его непомерно раздутое эго содрогнулось и сжалось в
дрожащий комок. Неправда, что жизнь страшна и болезненна; просто иногда не
хватает водки...
     Когда он разлепил непроизвольно захлопнувшиеся веки, под ним уже был
<<грязный рай>> -- квартал красных фонарей, пристанище опущенных, стареющих
проституток и неизлечимых наркоманов, мекка одержимых тягой на дно и
последнее убежище <<заказанных>>. Здесь действовал мораторий на убийства --
круглый год, кроме ночи Рождества Христова. Рои фар и костры из чадящих
покрышек обозначали базы байкеров-вайлдов, поделивших окраины на зоны
влияния.
     Тем временем в салоне вертолета разливали по бокалам шампанское.
Пыляев отказался; этого никто не заметил, кроме Элеоноры. Она поглаживала
его по руке, словно хотела успокоить. Он уже успокоился. Иногда ему
становилось невероятно легко -- когда казалось, что самое худшее уже
произошло. А тут к его услугам была целая пастораль упадка. Он до краев
упился гнусным настроением эпохи, случайно уловил направление
отупляюще-агрессивного потока массового сознания...
     Выбора нет; никуда не денешься, что бы ты ни предпочел -- мертвую
стерильность подчинившихся системе или непрерывную агонию <<отвязанных>>. В
любой момент ты можешь отправиться в свободное падение, но должен знать,
что оно наверняка будет последним. У неизлечимо больных на это обычно
не хватает сил...
     Пока Эдик извлекал из взрыхленного мозгового мусора и заново
разжевывал высохшую жвачку подобных мыслеощущений, внизу появился другой
полицейский кордон, за ним -- аккуратные фермы, высасывающие оскудевшее
вымя дойной коровы плодородия, и наконец самая чистая и престижная зона
в радиусе двухсот километров от города. Притоны респектабельности;
рассадники
чести и совести; виллы искупивших грехи отцов; усадьбы Тех, Кто Знает,
Куда Мы Идем. Сверху они казались такими незыблемыми и прочными, будто их
фундаменты достигали центра Земли.
     <<Странный мы народ, -- думал Эдик. -- Взять каждого в отдельности --
умен, образован, смел, силен, свободолюбив и обладает обостренным чувством
справедливости. Короче говоря, почти гений -- без всякой вонючей евгеники.
Идеальный экземпляр для заповедника под названием <<демократия>>... Все
вместе мы составляем тупое, трусливое и легкоуправляемое стадо, которое
пассивно отдается любому, сколь-нибудь наглому барану. Может быть, мы
слишком умны? Может быть, нам лучше немного отупеть -- во имя восстановления
баланса личности и общества?..>> И ему вдруг действительно захотелось стать
милым, наивным и глуповатым, как комнатная собачка. Не мешало бы научиться
вилять хвостом...
			*    *    *
     Дом Бориса Карловича утопал в радужном сиянии. В спектре преобладало
зеленое свечение фитотрона. Рядом с домом виднелось остекленевшее озеро. На
стоянке выстроилась добрая сотня машин. При появлении вертолетов
муравейник у входа пришел в движение. Пыляев с радостью почуял, что
попахивает грандиозной пьянкой. Тем лучше -- легче будет затеряться в
толпе. Он до сих пор чувствовал себя простейшим под микроскопом.
     Он вылез из вертолета, вглядываясь в толпу. Гена и лысый незаметно
для всех подталкивали его сзади. Несколько человек вскинули руки в
традиционном приветственном жесте <<хай живэ>>. <<Наци!>> -- подумал Эдик
с легким разочарованием, но тут же ему навстречу выдвинулся темнолицый
узкоглазый старик в европейском костюме и зачирикал по-тибетски.
     Пыляев не сразу понял, что старик слеп. У того начисто отсутствовали
зрачки; поэтому глаза казались отверстиями в обтянутом кожей террариуме.
Внутри террариума что-то ползало. Судя по всему, дедушка пользовался
немалым авторитетом. Борис Карлович прислушивался к его щебету, затаив
дыхание. Потом широкоплечие мальчики подхватили слепца под локти и внесли
в дом.
     Невидимый оркестр заиграл что-то невыносимо помпезное. Появление
парочки молодых вызвало утробный вой. Жертва на алтарь эксперимента была
принята с благодарностью.
     Раздался нарастающий гул. Несколько взрывов слились в один. Небо
опрокинулось и стало светло-серым, как заснеженное поле. Эдик вздрогнул
от неожиданности. Его охватил восторг последнего разрушения. Он подумал,
что началась долгожданная война.
     Неестественное свечение жутким образом выскоблило лица. Несколько
секунд тишины... Россыпи тускнеющих звезд... Облегченный женский смех...
Толпа у входа восторженно завизжала.
     Это был всего лишь праздничный фейерверк.

			9

     Через минуту фейерверк иссяк, отгремел, кончился метеорный дождь, но
осталось зеленое свечение фитотрона в восточной стороне неба, внушавшее
неясную тревогу, будто там восходила луна кошмаров. Громада дома закрывала
источник света, однако все вокруг приобрело какой-то аквариумный вид. Тополя
торчали жуткими черными башнями. Настоящая луна уже взошла, висела высоко на
юге, чтобы никто не усомнился в реальности происходящего, -- миллионолетняя
монета на бесплотном бархате, выпадающая всегда одной и той же стороной.
Воздух, набитый стеклянным крошевом мороза, казался тяжелым и вязким.
     Вертолеты взлетели, подняв скоротечную метель над озером. Из-за белой
пелены показались темные будки, похожие на собачьи. Потом Эд догадался,
что это были лебединые домики, заброшенные с осени и основательно вмерзшие
в лед.
     На газоне перед домом вполне поместилось бы поле для соккера. За
отодвинутым на полкилометра решетчатым забором затевалась какая-то возня.
У границы частного владения скопилось с десяток легковых автомобилей и
микроавтобусов. Туда же направлялись охранники Хрусталя в форменных
куртках. Кто-то хрипел в мегафон. Скрещивались лучи фар и ручных фонарей.
Папарацци долго не сдавались. Завыла полицейская сирена. Оркестр играл
что-то легкое... Эдик на живом примере усвоил, что никому не удается
отодвинуть истеричное окружение так далеко, как хотелось бы. Он и не
подозревал, что присутствовал на открытии затяжного сезона охоты. Вялой
охоты, которая будет периодически активизироваться в течение полутора
десятков лет. Сейчас охотились на него и на его еще не родившегося сына.
     Невозмутимый Борис Карлович и Элеонора втащили его на буксире в
светское общество. На некоторое время он оказался в фокусе внимания. Эдик
пожимал холодные лапки с фактурой гниющих водорослей и пялился на
бриллианты, совершенство которых оттеняло уродство морщинистых шей. Имена
и титулы пришлось пропустить мимо ушей. Ему отчаянно хотелось в сортир, пока
его представляли пузатым дядькам, похожим на пингвинов, и фарфоровым бабам,
истекавшим сладкой патокой. И от первых, и от вторых начинали ныть зубы.
Настроение слегка улучшилось, когда он разглядел среди золотой молодежи
очень даже стильных цыпочек. Кто-то тонко и едко прошелся по поводу его
опусов. Эдик не обиделся. Он даже похихикал за компанию. Сам-то он прекрасно
знал цену своей писанине.
     Потом отец новобрачной разразился торжественной речью минут на десять.
Надо признать, <<адвокат>> мог бы расстрогать и каменную статую.
Аплодисменты,
шампанское (кстати, какое предельное давление выдерживает мочевой пузырь?),
цветы, подарки. Хрусталь преподнес парочке официальную бумагу -- десять
степеней защиты и запирающаяся рамка с секретом. Для стороннего глаза это,
должно быть, выглядело как сюрприз. Эдик криво ухмылялся, рассматривая свое
имя, отпечатанное на бланке Департамента демографии. В графе <<дети>>
стояло:
1 (один) ребенок. Таким образом, на сорок первом году жизни он наконец
получил разрешение на 1 (одну) эякуляцию с последствиями.
     Лично Пыляеву был вручен символический ключ от океанской яхты
водоизмещением триста тонн (порт приписки -- Ялта). <<Как ты ее
назовешь?>> -- спросила Эллочка, прижимаясь к нему с кошачьей грацией.
<<Веры
больше нет>>, -- мрачно буркнул Эдик. Он огляделся по сторонам в поисках
урны. Не найдя ничего подходящего и засунув ключ поглубже, он начал
методично
напиваться до состояния приятного безразличия.
     Среди физиономий гостей было несколько узнаваемых, мелькавших на
страницах газет и телеэеранов. Звездные личности старательно избегали
близких
контактов. Эдик решил ждать момента, когда воцарится броуновское движение.
На некоторое время он оказался предоставленным самому себе. Глаза и Лысого
нигде не было видно -- похоже, их уставили снаружи, чтобы не пугали
слабонервных гостей.
     Аперитив... Пыляев, похожий на больного эскимоса, дрейфовал ме