раз она бежала ему навстречу. Мчалась изо всех сил, словно от
этого зависела ее жизнь. И через мгновение Джон понял почему. Ее преследовал
какой-то  мужчина.  Когда  девочка  на  бегу  оглянулась,  преследователь  в
надежде, что  его не заметят, прижался к  стене. Девочка  приближалась.  Она
пронеслась по мосту, и Джон, боясь еще больше  напугать  малышку, отступил в
открытые  ворота какого-то дворика.  В ушах  у  него еще стоял  пьяный крик,
который он  слышал  предыдущей  ночью  из  тех  домов,  где сейчас  прятался
мужчина.
     "Что случилось?  -  подумал  Джон. -  Неужели  этот  тип  опять  за ней
гоняется?" Он невольно связал объятого ужасом  ребенка - ту, вчерашнюю сцену
и  эту сегодняшнюю  - и  все, что  слышал об убийствах, которые,  как писали
газеты,  якобы совершал маньяк. Возможно, это простое совпадение, и девчонка
удирает от своего пьяного родича, но все же... все же. Сердце у Джона бешено
колотилось,  а   внутренний  голос  подсказывал  бежать  отсюда  сейчас  же,
немедленно, назад,  обратно  по  переулку, по  которому  пришел.  Но  как же
ребенок? Что же будет с девочкой?
     Ее шаги  раздались  совсем  близко. Не  заметив  Джона, девочка влетела
через открытые ворота во двор и помчалась к стоящему в глубине дому, прямо к
ступеням выходившей туда черной лестницы. Джон услышал, как она всхлипывает.
Это   был  не  просто   плач   испуганного  ребенка.   Это  были  судорожные
захлебывающиеся  рыдания беспомощного, объятого смертельным ужасом существа.
Кто   защитит   ее?   Дома  ли  родители?  Может,  предупредить  их?  Слегка
поколебавшись, Джон пошел  за  ней  следом  и спустился  вниз  по  ступеням,
ведущим к полуподвальной, настежь распахнутой девочкой двери.
     - Не бойся, - крикнул он ей. - Я не дам тебя в обиду. Все будет хорошо.
     Проклиная свой скудный  запас итальянских слов,  Джон все  же надеялся,
что его ровный  английский  голос успокоит ребенка. Напрасно. Рыдая, девочка
карабкалась вверх по винтовой  лестнице. Но  теперь уже и  самому Джону было
некуда отступать: во дворе  раздались шаги преследователя, какие-то  крики и
лай собак.
     "Ну что ж, будем вместе,  этот  ребенок и я, -  подумал Джон. - Но если
нам  с  ней  не удастся  закрыться где-нибудь  изнутри, этот тип живо с нами
расправится".
     И Джон  побежал за девочкой, которая, добравшись до крошечной площадки,
влетела  в комнату. Джон проскользнул вслед за  ней и захлопнул дверь. Какое
счастье,   что  она  запиралась  на  задвижку!   Джон  огляделся.   Девочка,
скрючившись, присела у открытого окна. В комнате кроме них никого не было. И
никакой мебели. Только старая кровать с матрасом и куча тряпья на полу. Надо
позвать  на помощь, кто-  нибудь  обязательно  услышит  и  прибежит.  Может,
преследователь и не успеет выломать дверь.
     - Ничего, ничего, - тяжело дыша,  Джон попытался улыбнуться и  протянул
малышке руку.
     Девочка вдруг  вскочила. Надвинутый  на  голову капюшон соскользнул  на
пол. Не веря глазам, Джон онемел от ужаса. Перед ним стоял вовсе не ребенок,
а   карлица,  маленькая,   ростом  не   более   трех  футов,   кряжистая,  с
непропорционально   огромной   квадратной  головой  взрослого  человека,   с
болтающимися  до  плеч  седыми космами.  И  она больше  не рыдала,  а кивала
головой и скалилась.
     В этот момент Джон услышал шаги на площадке лестницы, лай собак. Кто-то
забарабанил в дверь, и не один, а несколько голосов закричало:
     - Откройте! Полиция!
     Тогда  чудовище,  выдернув  откуда-то  из  рукава  нож, метнула  его  с
нечеловеческой  силой  в  Джона и  пронзила  ему  горло. В  тщетной  попытке
защититься, Джон схватился руками за шею, почувствовал под  пальцами  что-то
липкое, сделал неверный шаг и рухнул на пол.  Перед его взором вновь  возник
катер, идущий  по Большому Каналу. Лора и  сестры  стояли  на палубе. Теперь
Джон  знал,  почему  они были  вместе  и  какой печальный долг  им предстоит
исполнить. И  это не сегодня,  не  завтра. Это будет  послезавтра.  Карлица,
скрючившись  в углу,  что-то бормотала.  Удары  в дверь,  голоса,  лай собак
становились все слабее и слабее.
     "О,  Господи, - успел  подумать Джон,  - надо  же так  чертовски  глупо
умереть..."



    Дафна Дю Морье.
    Поцелуй меня еще, незнакомец

     Перевод с английского С. Соколовой и А. Соколова.
     OCR: Игорь Корнеев

     Уйдя с военной службы, я сначала немного поогляделся и лишь потом начал
подыскивать работу. Место нашлось в  гараже на Хапстед Уэй, что меня здорово
устраивало.  Мне и раньше  нравилось  копаться  в  моторах, а  в  инженерных
войсках, где пришлось служить, я в этом деле порядком наловчился, да и любая
другая механика мне всегда давалась легко.
     И не было для меня лучшего занятия, чем лежать в засаленном комбинезоне
под  днищем  какой-нибудь  легковушки  или  грузовика  и откручивать  ключом
заржавевшую гайку или старый болт, и чтоб вокруг пахло смазкой, а кто-нибудь
из  парней  пробовал запустить  двигатель,  а другие гремели инструментами и
насвистывали. И плевать я хотел, что вокруг вонь  и грязь.  Ведь моя старуха
говорила, бывало,  когда я еще мальчонкой  изгваздывался, играя какой-нибудь
банкой  из-под смазки: "Ничего с ним не случится. Эта грязь чистая". Вот так
оно и с моторами.
     Хозяин  гаража  был  славный малый, добродушный  и  веселый.  Он  сразу
увидел, что от дела я не бегаю. Сам он мало что смыслил в механике и поэтому
свалил на меня все ремонтные работы. А по мне лучшего и не надо.
     Поселился я отдельно от матери - моя старуха живет далеко, за Шеппертон
Уэй, и не было никакого резона тратить полдня на дорогу в гараж и обратно. К
тому же  мне  нравится, когда работа  близко и я,  так  сказать, всегда  под
рукой. Комнату  я  себе подыскал у четы по фамилии Томпсон, минутах в десяти
ходьбы от  гаража. Хорошие они были люди.  Муж держал сапожную мастерскую на
первом этаже, а  на втором миссис Томпсон возилась по хозяйству и занималась
готовкой. Питался я с ними - завтрак и ужин, и на ужин непременно горячее. А
так как я  был единственным жильцом, то и  обращались со мной как  с  членом
семьи.
     Я из  тех,  для кого  главное,  чтобы все шло по заведенному порядку. Я
люблю  от души повкалывать, а после  работы  посидеть с  газетой,  покурить,
поймать  по радио  музыку,  эстраду или  что-нибудь  в этом  роде,  а  потом
пораньше отправиться на боковую. За девчонками я никогда особо не приударял,
даже  в армии. А  был я и на Ближнем  Востоке, и в Порт-Саиде,  и во  всяких
других местах.
     И скажу вам, хорошо жилось мне у Томпсонов, когда каждый день был похож
на предыдущий.  И так было  до тех пор, пока однажды вечером не приключилась
со  мной  одна история. И  теперь  все  стало  иначе. И никогда уже не будет
прежним. Не могу взять в толк...
     Как-то  Томпсоны поехали навестить свою  замужнюю дочь, которая  жила в
Хайгейте. Они и меня приглашали с собой, но мне не хотелось чувствовать себя
лишним, и,  выйдя  из гаража после  работы,  я решил, чтобы не сидеть одному
дома, отправиться в кино. Было ясно, что крутят фильм про ковбоев и индейцев
-  на   афише  намалевали  парня,  который   выпускал  кишки   из  какого-то
краснокожего.  А я большой охотник  до вестернов  - прямо как пацан. Так что
заплатил  я свои  денежки, вошел,  протянул  билет контролерше  и  попросил:
"Последний ряд, пожалуйста",  -  потому  что люблю сидеть подальше и головой
прислоняться к барьеру.
     Ну, вот.  Тогда я  ее и увидел. Обычно  девчонок, которые там работают,
наряжают не пойми как: вельветовые  шотландские береты и  все прочее,  - так
что выглядят они, как настоящие  пугала. Но вот из этой пугало им сделать не
удалось.  У  нее были медные волосы, подстриженные под пажа, -  по-моему это
так  называется,  -  и  голубые   глаза.  Знаете,  такие,   которые  кажутся
близорукими, а видят куда лучше, чем вы думаете. Ночью такие глаза темнеют и
становятся почти черными. Губы сложены в какую-то обиженную  гримаску, будто
ей  все до смерти надоело, и,  наверное,  мудрено заставить ее улыбнуться. У
нее не было  веснушек,  а цвет лица был не молочно-белый, а какой-то теплый,
как  персик,  и  без всякой краски. И  была  она  маленькой  и  тоненькой, а
вельветовое платье голубого цвета плотно облегало фигурку, и кепчонка сидела
так, что виделись волосы цвета меди.
     Я купил программку, хоть и не нужна она была мне  вовсе, а просто чтобы
не входить сразу в зал, и спросил девушку:
     - Ну и как фильм?
     Она  даже  не  взглянула  на меня, а  по-прежнему  смотрела  куда-то  в
пустоту, на противоположную стену.
     - Для любителей резни, - ответила она. - Но вздремнуть можно.
     Я не удержался от смеха. Правда,  я видел, что  девушка не шутит. Она и
не думала меня обманывать.
     - Ничего себе, рекламка, - сказал я. - А что если управляющий услышит?
     И тут  она  на меня посмотрела.  Просто перевела на  меня взгляд  своих
голубых  глаз. И не было  в них никакого любопытства,  и  смотрели  они так,
будто ей все опротивело. Но все же  я заметил  что-то такое, чего никогда ни
до,  ни  после  не встречал. Какая-то  истома  что  ли,  как бывает у людей,
которые  очнулись от долгого сна  и рады  увидеть вас  перед  собой. Иногда,
когда вы гладите кошку, у нее в глазах появляется такой отблеск, и тогда она
мурлыкает и сворачивается в  клубок, и вы можете делать  с  ней, что хотите.
Вот именно так  она  на меня тогда посмотрела. И, казалось, что она  вот-вот
улыбнется, будто я и вправду ее чем-то насмешил. Разрывая пополам мой билет,
девушка сказала:
     - А мне платят не за рекламу. Мне платят за то, чтобы  я стояла здесь и
своим видом заманивала вас в зал.
     Она раздвинула занавеси  на  двери и посветила  в темноту фонариком.  Я
ничего не видел. Тьма стояла кромешная, как всегда, пока не привыкнешь  и не
начнешь различать очертания людей, сидящих в зале. На экране какой-то парень
говорил другому: "Если не  сознаешься, я продырявлю  тебя насквозь", - после
чего послышался звук разбиваемого стекла и визг женщины.
     - Подходяще, - проговорил я и начал нащупывать, куда бы сесть.
     - Это еще не  фильм,  а анонс на следующую неделю,  -  ответила  она и,
посветив фонариком, показала мне место в заднем ряду через одно от прохода.
     Я посмотрел и рекламу, и ролик новостей, а потом явился какой-то парень
и  начал играть на органе,  и занавес над экраном  освещался то красным,  то
золотым,  то зеленым. Забавно  это было. Наверное,  они решили выдать нам на
полную  катушку,  на  все  наши  деньги.  Оглядевшись,  я  увидел,  что  зал
наполовину пуст, и подумал, что девушка, наверное, права. Картина, видно, не
высший класс, поэтому народу и маловато.
     Перед тем, как  свет опять погас, по проходу медленно прошла девушка. В
руках у нее был поднос с мороженым, но она даже и не подумала предлагать его
зрителям и  не делала никаких попыток продать  его. Как будто шагала во сне.
Когда девушка проходила мимо меня, я ее подозвал:
     - Одно за шесть пенсов, - попросил я.
     Она взглянула на  меня  так, будто я был  грязью  у  нее под ногами. Но
потом,  должно  быть, узнала, потому что на  губах у  нее  появилась прежняя
полуулыбка, а в глазах то же выражение. Она подошла ко мне.
     - Рожок или в вафлях? - спросила девушка.
     Сказать по правде, я  не  хотел  ни  того, ни  другого. Я просто  хотел
что-нибудь у нее купить, чтобы послушать, как она будет говорить.
     - А вы как думаете, какое лучше? - поинтересовался я.
     Она пожала плечами.
     - Рожки медленнее тают, - ответила она и сунула его мне в руку, даже не
дав выбрать самому.
     - А что, если я и вам предложу такой же? - спросил я.
     - Спасибо, - ответила она. - Я видела, как их готовят.
     И  отошла.  В зале  погас  свет, а  я сидел, как дурак,  со  здоровущим
шестипенсовым  рожком  в  руках.  Проклятая штука  начала  таять  и течь  на
рубашку,  так  что пришлось  побыстрее  запихивать в  рот  это  замороженное
месиво,  потому что  я испугался, что  все оно будет у меня на коленях.  Для
этого  я  отвернулся в  сторону, потому что кто-то пришел и уселся рядом, на
крайнее к проходу место.
     Наконец я покончил с мороженым, утерся носовым платком и начал смотреть
на  экран.  Это  был настоящий  вестерн.  Все как  полагается:  по прерии  с
грохотом катились повозки, за  караван  с золотыми слитками требовали выкуп,
героиня  появлялась  то в бриджах, то -  через минуту - в  вечернем  платье.
Словом, все, как  и должно быть  в  картинах,  ничего общего с  всамделишней
жизнью.  Я смотрел фильм и вдруг почувствовал, что  в воздухе пахнуло чем-то
приятным. Я не знал, что  это было и  откуда шел запах, но  все время ощущал
его. Справа от меня сидел мужчина,  слева  было  два  пустых кресла, а уж от
тех, кто сидел передо мной,  точно - духами не  пахло.  Но не мог  же  я все
время крутиться да принюхиваться.
     Вообще  скажу, что я не  большой любитель духов. Чаще всего встречаются
дешевые и мерзкие, но этот запах был  совсем другой. В нем не было удушающей
затхлости  или резкости.  Это  было  как аромат  цветов,  которые продают  в
больших цветочных магазинах Уэст-Энда, по три шиллинга за один цветочек. Те,
у кого карманы набиты  деньгами,  покупают их для актрис и  всяких прочих. И
как  чертовски  хорош  был  этот  запах  в  старой  мрачной  киношке, где не
продохнуть от сигаретного дыма, что я сделался почти как сумасшедший.
     Наконец  я  повернулся назад  и  увидел, откуда это.  Духами  пахло  от
девчонки, билетерши. Она стояла позади меня, облокотившись о барьер.
     - Не вертитесь, - прошептала она. - Смотрите на экран, а то выйдет, что
зря потратили деньги.
     Тихонько  так прошептала,  никто,  кроме  меня,  и не слышал.  Я не мог
удержаться от смеха. Вот дает!  Теперь, когда я знал, откуда это так приятно
пахнет,  картина стала нравиться  мне еще больше. Будто  мы  пришли  в  кино
вместе, она сидит рядом и смотрит картину со мной.
     А потом, когда все кончилось и зажегся свет,  я увидел, что просидел до
конца показа, и что уже почти  десять  часов.  Публика начала расходиться. А
девушка со своим фонариком обходила ряды  и заглядывала под кресла, ища,  не
оставил ли кто перчатки или  кошелек. Такое часто случается с  людьми, потом
приходят домой и вспоминают. На меня она обращала внимания не больше, чем на
какой-нибудь клочок, который и подбирать не стоит.
     Я все стоял у последнего ряда, в зале уже никого не осталось. Когда она
подошла ко мне, то сказала:
     - Подвиньтесь.  Мешаете пройти, - и опять посветила своим фонариком. Но
там  ничего  не было,  кроме  пустой  пачки  из-под  сигарет, которую  утром
подберут уборщики. Потом она распрямилась и осмотрела  меня с ног до головы.
Сняв свою смешную  кепчонку, которая  так ей шла, она  постояла, обмахиваясь
ею, и спросила:
     - Ночевать здесь собрался? - а  потом,  потихоньку  насвистывая,  пошла
дальше и скрылась за занавеской.
     Я будто помешался.  Ни одна девушка в жизни еще так мне не нравилась. Я
вышел  за ней следом  в  вестибюль, но  она,  должно  быть,  скрылась за той
дверью,  что  рядом  с  билетной  кассой.  Швейцар  уже  собирался  запирать
кинотеатр на ночь. Я вышел и стоял, поджидая ее на улице. Чувствовал я себя,
как последний дурак. Вероятнее всего, она  выйдет с другими девчонками,  как
обычно это  у них бывает. Ведь там есть еще  та, что продавала мне билет, и,
наверное,  другие билетерши на  балконе, и  служительница в  туалете. И  все
выйдут, хихикая, вместе. А у меня не хватит смелости подойти к ней.
     Однако через несколько  минут девушка  показалась  из крутящихся дверей
кинотеатра  одна. Она была  без шляпы,  в  плаще с поясом,  руки  засунуты в
карманы.  Направилась  прямо  по улице, не глядя по сторонам. Я шел за  ней,
дрожа, что она сейчас обернется и заметит меня. Но девушка продолжала быстро
идти  вперед,  а  ее подстриженные  под пажа  медные  волосы  в  такт  шагам
подпрыгивали на плечах.
     Потом   она,  поколебавшись,   перешла  улицу  и  встала  у  автобусной
остановки. Там собралась очередь человек из пяти, поэтому она не видела, что
я встал тоже. Когда автобус подошел, девушка вошла туда одной из первых, а я
за ней, не имея ни малейшего представления, куда он идет, да и надо сказать,
нимало этим не интересуясь.  Она поднялась наверх и я следом. Села на заднее
сиденье и, зевнув, закрыла глаза.
     Я уселся рядом с ней, испуганный, как котенок. Дело в том, что раньше я
никогда ничего  такого не делал и боялся, что мне тут же дадут отлуп. Наверх
взобрался кондуктор и стал собирать плату за проезд.
     - Два по шесть пенсов, - сказал я ему, полагая, что вряд ли ей ехать до
конца и что этой суммы хватит за нас обоих.
     Он поднял брови - все эти парни думают, что шибко умные - и сказал:
     - Когда водила будет  переключать скорости, не  набейте шишек. Он у нас
только что  на права сдал, -  и, давясь от смеха, направился вниз, как  пить
дать радуясь тому, какой он мировой шутник.
     Его голос разбудил девушку, и она посмотрела сонными глазами сначала на
меня, а потом на билеты - по цвету она поняла, что билеты по шесть пенсов, и
вдруг улыбнулась. Это была первая настоящая улыбка за вечер.
     - Привет, незнакомец, - без всякого удивления произнесла она.
     Чтобы немного  прийти в себя, я вытащил сигареты, закурил  и  предложил
ей, но она  не взяла. Видя, что на втором этаже  автобуса никого  нет, кроме
какого-то  парня в форме военно-воздушных сил, по  уши  ушедшего в газету, я
протянул  руку, положил голову девушки к себе на плечо и обнял ее, чтобы  ей
было удобно и уютно.  Я ждал, что  она сейчас же  вырвется  и пошлет  меня к
черту. Но, коротко хмыкнув про себя, она устроилась, как если бы усаживалась
в кресло, и сказала:
     -  Не  каждый вечер у  меня случается  бесплатный  проезд  и бесплатная
подушка. Разбуди меня у кладбища, когда спустимся с холма.
     Я не понял, какой холм она имеет в виду и какое кладбище. Но уж я-то ее
будить  не собирался, будьте  покойны. Я заплатил  свои два шестипенсовика и
черта с два, если не проеду на всю катушку.
     И так сидели мы рядышком, трясясь в автобусе, так близко друг к другу и
так удобно. И я  подумал, что это куда приятнее, чем сидеть дома в кровати и
читать футбольные новости  или  провести вечер у  замужней дочери  мистера и
миссис Томпсон.
     Потом я малость осмелел и прислонился щекой к ее волосам и прижал ее  к
себе крепче, не  так  чтоб уж очень заметно,  а нежно. Если б  кто  поднялся
сюда, то принял бы нас за влюбленную парочку.
     Потом, когда уж проехали пенса на четыре,  я забеспокоился. Ведь старый
автобус  не повернет и не повезет  нас назад, когда мы доедем до того места,
где  кончаются наши шестипенсовые билеты.  Наверняка мы доедем  до  конечной
остановки, и он там останется  на ночь. А мы,  девушка и я, так  и застрянем
где-нибудь на краю света, и обратного автобуса уже не дождаться, а в кармане
у  меня  только  шесть шиллингов,  не  больше.  Этого  уж  точно  не  хватит
расплатиться за такси,  да еще вместе с чаевыми. А кроме того,  и такси  там
можно не встретить.
     Ну и  идиот  же  я, вышел из дома почти  без денег. Глупо, конечно, что
меня это стало беспокоить, ведь с самого начала  я все делал не задумываясь.
Если б я  только знал,  как обернется вечер, то уж наполнил бы бумажник.  Не
так часто я выходил с девушками и терпеть  не мог парней, которые ведут себя
с ними не по высшему классу. Самое шикарное было бы повести ее в Корнер-Хаус
-  у них теперь с  этим  самообслуживанием  хорошо налажено,  а  если  бы ей
захотелось  чего-нибудь покрепче, чем кофе или лимонад, то поближе к дому  я
знаю  местечки, хотя ночью с этим и  не разбежишься. Мой хозяин ходил в один
такой бар. Платите там за бутылку джина, и ее  для вас держат, а когда у вас
есть охота  выпить, то  можно зайти и  вам  из нее нальют. Мне говорили, что
также мо