эр, открытка.
     Только  открытка. Шейла взяла  ее. Открытка  от  матери, из Кап  д'Эль:
"Погода  -  бесподобная.  Я  чувствую себя  куда лучше,  вполне отдохнувшей.
Надеюсь, ты тоже, и твоя  поездка, куда бы  тебя ни носило, тебе удалась. Не
переутомляйся на репетициях. Тетя Белла шлет тебе  сердечный привет, а также
Регги  и Мэй Хиллзборо, которые  стоят со своей  яхтой в  Монте-Карло.  Твоя
любящая мамочка". (Регги был пятым виконтом Хиллзборо.)
     Шейла швырнула открытку в мусорную корзинку и отправилась на сцену, где
уже собралась труппа.
     Прошла  неделя,  десять  дней,  четырнадцать.  Никаких известий.  Шейла
перестала  надеяться.  Она уже не услышит о нем. Никогда. И пусть. Главным в
ее жизни будет  театр,  главнее  хлеба насущного, любви  и прочего,  чем жив
человек. Она уже не Шейла и не Джинни, а  Виола-Цезарио и должна  двигаться,
мыслить, мечтать, не выходя из образа. В этом ее единственное исцеление, все
остальное  -  прочь. Несколько раз она  включала  телевизор, пытаясь поймать
передачу из Эйре, но безуспешно. А ведь голос диктора, возможно, напомнил бы
ей голос  Майкла или Мерфи, всколыхнув в ее душе иные чувства,  чем ощущение
полной  пустоты. Что  ж,  нет так  нет!  Натянем шутовской костюм, и к черту
отчаяние!
     Оливия
     Куда, Цезарио?
     Виола
     Иду за ним,
     Кого люблю, кто стал мне жизнью, светом...

     И Адам Вейн,  крадущийся, словно черная кошка, по краю сцены, в роговых
очках, сдвинутых к взъерошенным волосам, воскликнет:
     - Продолжайте, голубчик, продолжайте. Хорошо, просто очень хорошо!
     В  день  генеральной репетиции  она выехала  из дому с хорошим  запасом
времени, поймав по дороге в театр такси. На углу Белгрейв-сквер они попали в
затор: ревущие машины, сгрудившиеся на тротуарах люди, полиция верхом. Шейла
опустила стекло между кабиной водителя и салоном.
     - Что там происходит? - спросила она. - Я спешу. Мне нельзя опаздывать.
     - Демонстрация  у ирландского посольства, - ответил шофер, ухмыляясь ей
через плечо.  - Разве  вы в час дня не слушали по  радио  последние новости?
Снова  взрывы на  границе. Похоже,  лондонские  защитники ольстерских ультра
вышли в полном составе. Верно, швыряют камни в посольские стекла.
     Кретины, подумала  Шейла.  Зря  стараются.  Вот было бы  дело,  если бы
конная полиция их потоптала. Она в жизни не слушает новости после полудня, а
в  утренние  газеты  и тем паче не заглядывала.  Взрывы  на границе,  Ник  в
"Рубке", радист с наушниками  в своем углу, Мерфи в фургоне, а  я  здесь - в
такси, на пути  к своему  собственному спектаклю, к собственному фейерверку,
после которого друзья окружат  меня  тесной толпой:  "Замечательно, дорогая,
замечательно!"
     Затор съел весь ее  запас  времени. Она прибыла в театр, когда там  уже
царила   атмосфера  возбуждения,  суматохи,  паники,  охватывающей  людей  в
последнюю минуту. Ладно, ей по силам с этим справиться. После первой  сцены,
где она выступает  как Виола, она поспешила в гримерную переодеться в костюм
Цезарио. "Освободите гримерную, пожалуйста! Она мне самой нужна". Вот так-то
лучше, подумала Шейла, теперь я здесь распоряжаюсь. Я в ней хозяйка, вернее,
скоро буду. Она сняла парик Виолы, прошлась гребенкой по собственным коротко
остриженным волосам. Влезла в  панталоны и длинные чулки. Плащ  через плечо.
Кинжал за пояс. И вдруг стук в дверь. Кого там еще нелегкая принесла?
     - Кто там? - крикнула Шейла.
     - Вам бандероль, мисс Блэр. По срочной почте.
     - Суньте, пожалуйста, под дверь.
     Последний  штрих  у  глаз,  так, теперь  отойдем,  последний  взгляд  в
зеркало:  смотришься?  -  смотришься. Завтра  вечером  публика  сорвет  себе
глотки,  крича ей "браво". Шейла  перевела  взгляд со своего отображения  на
лежащий у  порога пакет. Конверт в форме квадрата. Почтовый штемпель - Эйре.
У нее оборвалось  сердце.  Она помедлила секунду, держа пакет в руке,  потом
вскрыла. Из него выпало письмо и еще  что-то  твердое, уложенное между двумя
картонками. Шейла принялась за письмо.

     Дорогая Джинни,
     завтра  утром  я  улетаю в США, чтобы встретиться с издателем,  который
проявил  интерес к моим  научным  трудам, кромлехам,  крепостям с  обводами,
бронзовому  веку в  Ирландии  и  т.  д.  и  т. п., но щажу  вас...  По  всей
вероятности, я буду  в отсутствии несколько месяцев, и вы, возможно, сможете
прочесть в ваших шикарных журнальчиках о бывшем отшельнике,  который  вовсю,
не щадя себя, распинается  перед  студентами  американских университетов. На
самом деле я счел за наилучшее  на время улизнуть из Ирландии - мало ли что,
как говорится.
     Перед отъездом, сжигая кое-какие бумаги, среди ненужного хлама в нижнем
ящике я наткнулся на эту фотографию. Думается, она вас позабавит. Помните, в
первый  вечер  нашего  знакомства  я  сказал,  что  ваше  лицо  мне  кого-то
напоминает?   Как  выяснилось,   меня   самого:  концы   сошлись   благодаря
"Двенадцатой ночи". Желаю удачи, Цезарио, особенно в охоте за скальпами.
     С любовью, Ник.

     Америка...  Для  нее это равнозначно  Марсу. Она  вынула фотографию  из
картонок и бросила на  нее  сердитый взгляд. Еще один  розыгрыш? Но ведь она
еще ни разу не снималась в роли Виолы-Цезарио. Как же он сумел подделать это
фото? Может быть,  он  снял  ее незаметно и потом  перенес  голову  на чужие
плечи? Нет, невозможно. Она повернула карточку обратной стороной. "Ник Барри
в роли Цезарио из  ``Двенадцатой ночи'', Дартмут, 1929"  - было выведено там
его рукой.
     Шейла  снова взглянула на фотографию. Ее  нос, ее  подбородок, задорное
выражение лица, высоко поднятая голова. Даже поза  ее - рука,  упирающаяся в
бок. Густые  коротко остриженные волосы. О Боже!  Она  стояла уже вовсе не в
гримерной, а в спальне отца, у окна,  когда услышала, как он  зашевелился на
постели,  а  она повернулась,  чтобы  взглянуть,  что с  ним.  Он пристально
смотрел на нее, словно не веря своим глазам, лицо его выражало ужас. Нет, не
обвинение  прочла она  тогда в его глазах, а  прозрение. Он пробудился не от
кошмара -  от заблуждения,  которое  длилось  двадцать лет. Умирая, он узнал
правду.
     В дверь снова постучали:
     - Через четыре минуты закончится третья сцена, мисс Блэр.
     Она лежит  в фургоне, в объятиях Ника. "Пэм похихикала и остыла. Наутро
она уже ничего не помнила".
     Шейла  подняла глаза  от  фотографии, которую все еще держала в руке, и
уставилась на свое отражение в зеркале.
     - Нет-нет, - прошептала она. - О Ник!.. О Бог мой!
     И, вынув из-за  пояса кинжал, проткнула острием лицо смотревшего на нее
с фотографии мальчишки, разорвала ее на мелкие клочки и выбросила в мусорную
корзину. И когда выходила на сцену, ею владело такое чувство, будто идет она
вовсе не из герцогского дворца в Иллирии, мимо крашеного задника за спиной и
по  крашеным  доскам под ногами, а прямо на  улицу - любую улицу,  где  есть
стекла  и  дома,  которые можно крушить и жечь, были бы лишь камни, кирпич и
бензин под  рукою, были  бы только поводы для  презрения  и  люди,  чтобы их
ненавидеть, ибо  только ненавистью она очистит себя от любви, только мечом и
огнем.



    Дафна Дю Морье.
    Не оглядывайся

     Перевод с английского С. Соколовой и А. Соколова.
     OCR: Игорь Корнеев
     Примечание: В тексте использованы форматирующие операторы LaTeX'а:
     \textit{...} - курсив;
     \footnote{...} - сноска;
     \emph{...} - выделение текста;

     - Не  оглядывайся, - прошептал  Джон жене, - но  имей в  виду, что  две
старушенции вон за тем столиком пытаются меня загипнотизировать.
     Быстро  подхватив  игру,  Лора  старательно зевнула, потом  запрокинула
вверх голову и сделала вид, что выискивает в небе несуществующий самолет.
     -  Они  сидят через  два столика,  прямо за  тобой, -  добавил Джон.  -
Поэтому лучше не оборачиваться - будет слишком заметно.
     Лора,  прибегнув к самому старому  в  мире  способу,  уронила салфетку,
нагнулась, чтобы подобрать  ее, а  выпрямляясь,  на  мгновение повернулась и
быстро  взглянула через  левое плечо  назад.  Потом низко опустила голову  и
втянула  в себя щеки - верный  признак  того,  что  с трудом удерживается от
припадка истерического смеха.
     - Это вовсе не старушенции, -  пробормотала она. - Это близнецы-педики,
переодевшиеся в женское платье.
     Голос  Лоры угрожающе прервался -  сейчас она безудержно  расхохочется.
Джон поспешил плеснуть в бокал жены немного кьянти.
     - Притворись, что поперхнулась, - посоветовал он. - Тогда они ничего не
заметят.  Знаешь,  кто  это?  Преступники.  Они  путешествуют  по  Европе  и
постоянно меняют  пол. Здесь на Торчелло\footnote{\emph{Торчелло} - остров в
Венецианской  лагуне,   в   прошлом   -  оживленный  торговый  центр.}   они
сестры-близнецы. Завтра, а может  уже  и сегодня, в  Венеции по  площади Св.
Марка будут прогуливаться под руку братья- близнецы. Все очень  просто: надо
лишь переодеть платья и снять парики.
     - Охотники за драгоценностями? Или убийцы? - прошептала Лора.
     - Убийцы,  вне  всяких  сомнений.  Но  я  не  могу  понять, почему  они
нацелились именно на меня?
     Разговор  прервался, потому что подошел официант. Пока он убирал фрукты
и ставил кофе, Лоре удалось овладеть собой.
     -  Странно, что мы их не  заметили сразу,  - проговорила  она. -  Такие
просто в глаза бросаются. Трудно не обратить внимание.
     - Их скрывала  компания американцев и бородатый тип с моноклем, похожий
на шпиона,  -  ответил  Джон.  - Я увидел близнецов только сейчас, когда все
остальные  ушли.  О,  Господи!  Та,  что  с  седой  гривой,  опять  на  меня
уставилась.
     Лора вытащила из сумки  пудреницу и, держа ее перед собой, посмотрела в
зеркало.
     -  Мне кажется,  они смотрят не на тебя,  а на  меня, -  сказала она. -
Слава Богу, что я оставила свой жемчуг  в гостинице, у управляющего,  -  она
немного помолчала, пудря нос, а потом заметила: - Дело в том, что мы глубоко
заблуждаемся. Это не убийцы и не воровки. Эта парочка - просто старые жалкие
школьные учительницы. Они на пенсии и всю жизнь копили деньги, чтобы поехать
в  Венецию. Родом  из  какого-нибудь  местечка  под  названием  Валабанга  в
Австралии. А зовут их Тилли и Тини.
     Впервые со времени их отъезда с  лица Лоры исчезло выражение тревоги, а
в голосе послышались прежние журчащие нотки, которые Джон так любил.
     "Наконец-то, - подумал он, -  наконец-то она начинает приходить в себя.
Если  мне удастся это поддержать, если мы вновь сможем вернуться к привычным
шуткам,  к смешным фантазиям о людях, живущих в той же гостинице, сидящих за
соседним  столиком или бродящих по картинным галереям  и соборам,  тогда все
встанет на свои места. Жизнь опять пойдет по-прежнему, рана затянется, и она
все забудет".
     - Знаешь, - сказала Лора, -  по-моему,  ланч  был чудесный.  Я получила
огромное удовольствие.
     "Слава Богу, - подумал Джон, - слава Богу..."
     Потом, наклонившись вперед, заговорщически прошептал:
     - Одна  из них направляется в уборную. Как думаешь, не  намеревается ли
он, или она, переменить парик?
     - Тихо.  Я пойду за  ней  и  все  выясню. Может,  у нее  там  припрятан
чемодан,  и она хочет  переодеться, - пробормотала  Лора и начала потихоньку
мурлыкать  какую-то мелодию,  знак того,  отметил  про себя  Джон,  что  она
увлеклась игрой.  Пусть  лишь  на время,  но  их  привычному развлечению,  о
котором они так долго  не вспоминали  и  к которому только сейчас совершенно
неожиданно, к счастью, вернулись, удалось прогнать преследовавший их кошмар.
     - Ну, что? - спросила Лора.
     - Сейчас пройдет мимо нас, - ответил Джон.
     Одна,  без  сестры,  женщина  не  казалась   такой  странной.  Высокая,
угловатая,  с орлиным профилем и короткой стрижкой, которая, как вспомнилось
Джону, называлась  "итонской"  и была модной в  дни юности его матери.  В ее
облике все несло  печать  поколения тех лет. Ей  было,  должно  быть,  около
шестидесяти пяти.  Одета  в мужского покроя  блузку с  галстуком, спортивный
пиджак, серую юбку из твида, доходящую до середины икр, серые чулки и черные
ботинки на шнурках. Женщин такого  типа можно встретить на соревнованиях  по
гольфу  или на собачьих выставках, где они  чаще демонстрируют  не охотничьи
породы, а мопсов. В  обществе  такие особы  обычно первыми успевают поднести
зажигалку, пока любой  нормальный  мужчина ищет по  карманам коробок спичек.
Считается, что они,  как правило, живут одним домом  с  более женственной  и
нежной приятельницей. Но это заблуждение. Эти дамы нередко бывают замужем за
каким-нибудь любителем гольфа, которого обожают и которым безмерно гордятся.
     Будь эта  женщина одна, она не привлекала бы особого внимания. Поражало
то, что их было две. Две абсолютно одинаковых, словно отлитых в одной форме.
Единственная разница заключалась в  том, что у второй  в волосах было больше
седины.
     -  А предположим,  -  пробормотала Лора,  - увидев  меня в туалете, она
начнет разоблачаться?
     - Ну, здесь поступай  в зависимости от того, что обнаружится, - ответил
Джон.  -  Если она гермафродит, смывайся со всех ног. А то  у нее может быть
наготове  шприц и не успеешь добежать до двери, как она всадит в тебя иглу и
ты тут же отключишься.
     Лора опять втянула щеки и начала трястись от хохота.  Потом,  распрямив
плечи, поднялась из-за стола.
     - Не смеши, мне нельзя смеяться, - сказала она. - И только не смотри на
меня, когда я буду возвращаться. Особенно если мы придем вместе.
     Лора  взяла  сумку,  и, стараясь всеми  силами  держаться  естественно,
отправилась вслед за своей добычей.
     Джон вылил в стакан остатки кьянти и закурил. Сад, куда вынесли столики
ресторана,  был  залит  солнцем.  Американцы  уже  ушли. Ушел  и  мужчина  с
моноклем, и семья, сидевшая в противоположном углу. Все было спокойно.
     "Хвала  Всевышнему  за  такие  минуты,   когда  можно  расслабиться,  -
размышлял Джон. - Хорошо, что Лора увлеклась этой глупой и безобидной игрой.
Может, поездка все- таки принесет ей исцеление, в котором она так нуждается.
Может, пусть на время, вытравит  из памяти то немое  отчаяние, в котором она
находится с тех пор, как не стало дочери".
     - Со временем это пройдет, - убеждал его  доктор.  - У всех проходит. К
тому же у вас есть сын.
     - Да, конечно, - ответил тогда Джон. - Но девочка для нее слишком много
значила. Так было с самого начала, не знаю почему. Возможно, из-за разницы в
возрасте. Мальчик уже в школе, он не нуждается в опеке матери, да и характер
у него сейчас  несговорчивый. Ребенок пяти лет - совсем другое дело. Лора ее
просто обожала. Джонни и я были побоку.
     - Не торопите ее, - повторил доктор. - Всему свое время. Тем более, что
вы оба молоды. Появятся другие дети. Еще одна дочка.
     Легко говорить... Что может утешить  мать, лишившуюся любимого ребенка?
Джон слишком хорошо знал жену.  Другой малыш, другая девочка будет иной,  не
похожей на умершую. И уже одно это способно вызвать неприязнь Лоры. Ей будет
казаться, что младенец  не по  праву захватил колыбель  и  кроватку покойной
Кристины.  К тому же  может случиться,  что новорожденный пухлыми щечками  и
соломенными  волосенками будет похож на Джонни, а  не  на ушедшего  из жизни
маленького хрупкого темноволосого эльфа.
     Подняв глаза от бокала с вином, Джон увидел, что оставшаяся женщина все
еще пристально смотрит  на  него.  Это был  не  случайный скользящий взгляд,
которым,  поджидая  спутника, окидывают сидящих за соседними столиками. Взор
выпуклых светло-голубых  глаз был каким-то бездонным, напряженным  и странно
пронизывающим. Неожиданно Джона охватило чувство неловкости. Черт бы  побрал
эту  старуху! Ладно,  можешь  таращиться, сколько  хочешь. Давай  поиграем в
гляделки.  Выдохнув  облачко  сигаретного дыма,  он улыбнулся,  надеясь, что
улыбка получилась оскорбительной. Но  женщина, казалось, этого не заметила и
продолжала,  не  отрываясь, смотреть ему прямо в  глаза.  Наконец,  Джон  не
выдержал,  отвернулся и, погасив  сигарету,  подозвал  официанта и  попросил
счет.  Он  расплатился и,  вертя  в руках  сдачу,  поболтал  с  официантом о
достоинствах местной кухни. Хотя самообладание и вернулось к нему, он ощущал
какое-то  покалывание  кожи  головы и странное беспокойство. Официант  ушел.
Опять все стало тихо.
     Джон посмотрел  на часы и решил, что Лора пропадает черт знает  сколько
времени.  По  крайней мере,  минут  десять,  ну  что  ж, еще  одна  тема для
подшучивания. Вот, например,  так: старая вешалка раздевается до исподнего и
предлагает Лоре последовать ее примеру. Внезапно к ним врывается управляющий
и в ужасе  вопит об  ущербе, причиненном  репутации  ресторана, намекает  на
неприятные   последствия,   если    только...   Вся   история    оказывается
мошенничеством и  шантажом. Его,  Лору и  близнецов, увозят  на  полицейском
катере  в  Венецию  для  допроса.  Прошло уже  четверть часа... Что  бы  еще
придумать?
     Послышался   звук  шагов   по  гравию.  Мимо   него   медленно   прошла
сестра-близнец. Одна.  Она  вернулась к столику  и  остановилась,  загородив
другую сестру своей высокой угловатой фигурой. Что-то  сказала,  но Джон  не
расслышал слов.  Какой  это  акцент? Похоже, шотландский? Потом, нагнувшись,
помогла сидящей встать, и они направились через  сад к проходу, сделанному в
низкой  изгороди. Женщина,  смотревшая на Джона, опиралась  на руку  сестры.
Теперь стала заметна  разница  между  ними. Эта была  не так высока ростом и
больше  горбилась, возможно  из-за артрита. Женщины исчезли, а Джон, начиная
беспокоиться,  поднялся и уже направился было  к гостинице, когда  появилась
Лора.
     - Ну,  скажу я, ты не очень торопилась, - начал он, но, увидя выражение
ее лица, запнулся, а потом спросил: - В чем дело? Что произошло?
     Джон  сразу понял, что  случилось что-то плохое. Лора была  в состоянии
почти шока. Неуверенной походкой она направилась к столу,  из-за которого он
только что вышел, и села. Поставив стул рядом, Джон тоже  уселся и взял жену
за руку.
     - Дорогая, в чем дело? Скажи, тебе нехорошо?
     Лора  покачала головой,  а  потом  повернулась  и посмотрела  на  мужа.
Выражение оцепенения,  которое  Джон  заметил  вначале,  сменилось  какой-то
тайной восторженностью.
     - Это просто  чудесно, -  медленно заговорила Лора.  - Произошла  самая
удивительная вещь. Ты знаешь, она не умерла, она все еще с нами.  Вот почему
эти две сестры так на нас смотрели. Они видели Кристину.
     "О, Господи! - подумал Джон. - Вот  чего  я всегда боялся.  Она сошла с
ума. Что мне делать? Как с этим справиться?"
     - Лора, радость моя, - начал он, с трудом выдавливая из себя  улыбку, -
пожалуй,  нам лучше  уйти. Я  заплатил  по счету,  мы можем осмотреть собор,
немного  побродить, а потом  пора  будет садиться на катер  и возвращаться в
Венецию.
     Лора  его  не слушала.  Во  всяком случае,  слова  не  доходили  до  ее
сознания.
     -  Джон, любимый,  -  заговорила  она, - я  должна рассказать тебе, что
случилось.  Я  пошла  за  этой  женщиной  в  туалет, как  мы  и решили.  Она
причесывалась, а я вошла в кабинку.  Потом вернулась и начала мыть руки. Она
тоже мыла руки у соседней раковины. Вдруг она повернулась ко мне и сказала с
сильным  шотландским  акцентом:  "Не горюйте  так.  Моя сестра  видела  вашу
крошку. Девочка сидела  между вами и вашим мужем и смеялась". Знаешь, милый,
я думала,  что  потеряю сознание. Да  я  почти и  потеряла.  К  счастью, там
оказался стул, и я села. Женщина склонилась надо мной и погладила по голове.
Я  не  помню точно, что она говорила, но что-то  о миге  истины  и  радости,
острой, как меч. Что не надо бояться, что все будет хорошо. Они решились обо
всем  мне  рассказать,  потому что  видение  было  на редкость яркое.  Да  и
Кристина этого хотела. Джон, не смотри так. Клянусь,  я ничего не выдумываю.
Она мне