- больно,
со всей силы. Бен  завизжал еще громче. Большая, сильная, не знающая жалости
рука опускалась опять и опять.
     - Ладно, будет тебе,  довольно,  - сказала мать. -  Еще соседи услышат.
Разговоры пойдут.
     - Пусть знает свое место, - сказал отец,  и, только когда у него самого
заныла рука, он остановился и сбросил Бена с колен.
     - Поори  у меня  еще, попробуй, - сказал  он, резко выпрямляясь, а  Бен
остался лежать на кровати лицом вниз. Рыдания  его  стихли, но он не подымал
головы. Он слышал, как  ушли родители, и почувствовал, что в  комнате  опять
стало  темно,  -  он остался один.  Все  тело  у него  болело. Он попробовал
шевельнуть ногами,  но тут же  в  мозгу  вспыхнул предупреждающий сигнал: не
двигаться.   Боль  поднималась  от  ягодиц  вверх,   вдоль  позвоночника,  и
отдавалась в темени. Теперь  он молчал, только слезы  тихо катились из глаз.
Может  быть,  если  лежать  совсем  неподвижно,  боль  пройдет.  Он  не  мог
переменить положение и укрыться одеялом, и холодный воздух скоро добрался до
него, и он уже не знал, от чего больше страдает - от боли или от холода.
     Постепенно боль улеглась. Слезы на щеках  высохли. Он лежал по-прежнему
лицом вниз. Он  забыл, за что его  выпороли. Он забыл  о воровской ватаге, о
братьях-  верещатниках. Все  мысли  куда-то ушли...  И если  скоро не  будет
ничего - и пусть не будет ничего.

2
     Проснулся  он внезапно - сна  не  было ни в одном глазу.  В  щель между
занавесками  светила луна.  Вокруг  как  будто  все  было тихо,  но затем со
стороны  луга ему  почудилось какое-то движение; значит, они уже  здесь. Они
пришли. Он знал, это они. Медленно, морщась от  боли, он начал подтягиваться
к изголовью кровати, поближе к окну. Он раздвинул занавески и там, в светлой
лунной ночи, увидел чудо. Вот они - ночные воры... И правда  красавцы! В сто
раз  красивее, чем  говорила  женщина. Их было немного, и они  все вместе  с
интересом изучали  его дары. В маленькой группке он приметил  мамашу с двумя
ребятишками и  рядом с ней еще одну, ее малыш был повыше ростом и уже  играл
сам. Двое младших кругами носились друг за другом, радуясь снегу, потому что
с их приходом выпал снег и луг из зеленого  стал белым. А вот этот, конечно,
отец:  стоит и  внимательно смотрит вокруг.  И совсем не сердитый, не то что
его собственный отец, и очень- очень красивый - такой же, как мамаши и дети,
красивый  и  мудрый. Он  смотрел как  будто прямо на  окно: наверно, заметил
Бена. В благодарность за угощение он дотронулся  до пирога, а потом отошел в
сторону, и с пирогом стал играть его сын.
     Была  самая середина ночи - то время,  когда  все  вокруг погружается в
глубокий сон. Бен, конечно, не знал,  который час, но интуитивно чувствовал,
что родители давно уже  спят  и что утро  настанет еще не скоро.  Он  не мог
оторвать глаз  от красавцев верещатников. И никакие они не воры - разве воры
могут держаться так независимо? Угощение Бена они приняли с достоинством  и,
поев,  не  собирались   приближаться  и  тем  более  "рыскать"  вокруг,  как
выразилась женщина. Как и Бен, они  обходились без слов. Вместо  слов  у них
были разные  сигналы. Вот отец повелительно вскинул голову, и мамаши  тотчас
прекратили есть и  стали собирать детей, и вскоре они  все  улеглись прямо в
снег  с  явным  намерением дождаться рассвета. Им  не  было никакого дела до
спящих  по  соседству людей,  и  Бен воспринял это как презрение  к  власти.
Видно, они жили по каким-то своим законам и чужих правил не признавали.
     Бен осторожно  спустился с  кровати на пол. Зад и спина  у него ныли от
боли. Кроме того, он долго лежал без одеяла и насквозь продрог. И все же  он
начал одеваться. Это получалось у него медленно: он еще не привык обходиться
без помощи; наконец он решил, что  готов, - правда, свитер почему-то наделся
задом наперед. Он  помнил, что  его резиновые сапоги стоят  в кухне  рядом с
мойкой -  по счастью, их  вынули сразу,  как только  принялись распаковывать
вещи.
     От луны  в комнате  было светло, почти  как днем, и он впервые смог как
следует  оглядеться вокруг. Пугавшие его  в темноте странные  выступы и тени
исчезли,  и  оказалось,  что  это  просто  комната,  самая  что ни  на  есть
обыкновенная.  Дверная  защелка была высоко, и,  чтобы  отпереть дверь,  ему
пришлось подставить стул и забраться на него.
     Крадучись он спустился вниз по узкой лестнице. В кухне было по-прежнему
темно, но он, повинуясь какому-то инстинкту, безошибочно направился к мойке,
где в углу, словно  дожидаясь его, стояли резиновые сапоги.  Он надел их. За
мойкой находилась кладовая,  или, точнее сказать, стенной шкаф, и его дверца
была приоткрыта. Должно  быть, мать в сердцах забыла его запереть. Прекрасно
сознавая,  чем ему это грозит,  Бен взял с полки  последнюю, припасенную  на
завтрак буханку хлеба и затем повторил всю  операцию со стулом  и защелкой у
наружной  двери, только  тут  еще надо было отодвинуть засовы. Если родители
услышат, все  пропало.  Он  слез  со  стула. Дверь открыта, можно  идти.  За
порогом его встретила светлая, лунная  ночь, и сама луна, большая и круглая,
ласково смотрела на него с высоты, а на лугу, который теперь был не зеленый,
а серебристо-белый, его  дожидались самые  прекрасные и  гордые существа  на
свете.
     Тихонько, на цыпочках - только снег чуть похрустывал под сапогами - Бен
прошмыгнул по дорожке к уже знакомой калитке и поднял щеколду. Она звякнула,
и этот звук, видимо,  встревожил  ночных гостей. Одна мамаша подняла голову,
прислушиваясь,  и,  хотя  она  ничего  не  сказала,  ее  тревога,   наверно,
передалась отцу,  и он тоже беспокойно повел головой. Они смотрели на Бена и
ждали, что он будет  делать. Бен  догадался: они надеются, что он принес  им
еще что-нибудь; у них ведь не  было с собой никакой еды, а  того, что  он им
оставил, конечно, не хватило, чтобы наесться досыта.
     Он медленно стал приближаться к ним, держа в  протянутых  руках буханку
хлеба. Наблюдавшая за  ним мамаша  поднялась на ноги, за ней встали и  дети.
Глядя  на  них,  один  за другим начали  подниматься остальные,  и скоро вся
небольшая  компания была  на  ногах; сна как не бывало - казалось, они ждали
только команды, чтобы снова тронуться  в путь. Никто не  стал  брать у  Бена
хлеб. Наверно, им было неудобно попрошайничать. Они не знали, что он угощает
их  от  чистого сердца,  а  заодно хочет  досадить родителям.  Разломив хлеб
пополам, он подошел к самому младшему, ростом разве чуть  повыше его самого,
и протянул ему полхлеба. Он был уверен, что теперь-то они поймут.
     Малыш  верещатник  шагнул вперед, взял  хлеб  и, съев  все до последней
крошки, с любопытством посмотрел на Бена. Потом он мотнул головой, откидывая
челку, которая падала ему на глаза - маленький дикарь был страшно лохматый и
нечесаный,  -  и  оглянулся  на   мать.  Она  ничего  не  сказала,  даже  не
шелохнулась, и Бен,  осмелев, протянул  ей  оставшиеся полхлеба. Она  взяла.
Бену нравилось, что они молчат - так ему было спокойнее и проще: что-что,  а
молчание он понимал, ведь он и сам всегда молчал.
     Мамаша была  золотисто-рыжая, ее  лохматый сынишка тоже;  другой малыш,
постарше, был темный. Бен не мог разобрать, кто кому кем приходится: похоже,
была там еще одна мамаша, а может быть,  тетка, она стояла  рядом с отцом; а
чуть поодаль  он обнаружил бабку - тощая,  седая, она ни на кого не обращала
внимания  и  обреченно смотрела  на снег; видно  было, что  она предпочла бы
погреться у жаркого  огня.  Бен  задумался: отчего они ведут бродячую жизнь?
Почему  мотаются по белу  свету, а не сидят себе спокойно  дома? Ведь они не
воры, в этом он был теперь абсолютно уверен. Какие же они воры!..
     Тут отец  подал какой-то  сигнал  и,  ни  на  кого  не глядя, медленно,
величественно  направился к  дальнему  концу  луга.  За  ним  двинулись  все
остальные: малыши бежали вприпрыжку, радуясь, что можно еще поиграть; старая
бабка  ковыляла в  хвосте  каравана. Некоторое  время  Бен смотрел им вслед,
затем обернулся  на спящий дом  позади - и решение было принято. Он не хотел
оставаться  с  родителями, которые его не любили. Он хотел уйти с красавцами
верещатниками.
     Бен кинулся  бежать по  хрустящему  снегу  вдогонку  за теми, с  кем он
отныне решил жить одной жизнью. Старая  бабка оглянулась на шум, но, похоже,
она ничего  не имела  против его присутствия. И Бен  побежал дальше, пока не
нагнал ту золотисто- рыжую мамашу с растрепышем-сынком,  которая понравилась
ему больше  других.  Когда он поравнялся с ней,  она приветливо кивнула  ему
головой, словно подтверждая, что теперь он принят в их компанию. Бен то шел,
то бежал  по  снегу,  стараясь  не  отставать  от нее.  Отец был по-прежнему
впереди  всех  и вел их прямо  к холмам; он  умел каким-то  чутьем  выбирать
дорогу, обходя самый  глубокий  снег стороной. Он держался  вдоль наезженной
колеи, которая  шла между  снежных  наносов,  и вскоре  вывел  их на гребень
холма,  откуда открывались  широкие  вольные просторы.  Знакомый луг остался
далеко внизу и  уже  был едва различим. Вскоре  он  и вовсе скрылся из виду.
Здесь было пустынно  и дико -  ни домов, ни людей, только ярко светила луна.
От  быстрого подъема в гору Бен  согрелся, да  и спутники его разгорячились:
изо рта у всех шел пар, словно струйки дыма в морозном воздухе.
     Куда  теперь? Все  вопрошающе  смотрели  на отца, ожидая  его  решения.
По-видимому, он сам  раздумывал, куда направить путь. Он  посмотрел направо,
затем налево и решил пройти дальше вдоль гребня. Он  снова первым тронулся с
места, и все семейство послушно потянулось за ним.
     Дети начали  понемногу отставать  -  сказывалась усталость, - и,  желая
ободрить их, Бен  принялся скакать и прыгать, позабыв о синяках на спине. От
внезапной  боли он  вскрикнул,  и,  услышав  его  крик,  рыжеволосая  мамаша
вздрогнула, повернулась и,  обеспокоенно глядя на него, заговорила. Наверно,
она спрашивала,  что  с ним. Бен не  понимал ее языка. Но, должно  быть,  по
звукам,  вырывавшимся  из его горла,  она догадалась, что  ему  больно идти,
потому  что она молча отвернулась и слегка замедлила ход, приноравливаясь  к
его  шагам.  Бен с облегчением перевел дух.  Ему не хотелось ковылять позади
всех, со старой бабкой.
     Гребень холма  вывел  их на  заброшенную проселочную  дорогу,  по бокам
которой высились снежные сугробы, и тут отец остановился, словно прикидывая,
не пора ли сделать привал. Он устремил взгляд на белые дали и цепочку холмов
на горизонте и  долго  стоял не  двигаясь.  Бен видел, что он сосредоточенно
думает о чем-то - сам, ни  с кем  не советуясь. Мамаши, немного потоптавшись
вокруг, выбрали удобное местечко, где можно было устроить детей,  - прямо на
земле, с подветренной стороны обледеневшего сугроба. Только бабка беспокойно
переминалась с ноги на ногу и все никак не могла угомониться. Видно, ей было
холодно -  ночь выдалась морозная. Бен тоже не знал, что делать. Ноги у него
гудели, и он  чувствовал, что устал не меньше, чем старая бабка. Он смотрел,
как дети один за другим  укладываются спать  на утоптанном снежном  пятачке.
Если они могут так спать, подумал  он,  то и я, наверно, смогу.  Правда, они
привыкли спать на земле, а я еще нет.
     Одна из мамаш - как раз та, что ему нравилась, - решила улечься рядом с
сыном. Широкая, уютная,  она напоминала Бену женщину, встретившую их прошлым
вечером на пороге крытого соломой дома; та женщина была такая добрая. Но эта
мамаша  была,  конечно,  красивее,  даже  гораздо  красивее его  собственной
матери.  Он  секунду  помедлил,  потом  быстро  юркнул  к  ней  под  бок  и,
свернувшись  калачиком,  тесно  прижался  к  ее   телу.  Только  бы  она  не
рассердилась, не оттолкнула его от себя.
     Она  даже не взглянула на него, не произнесла ни звука. Она  молча дала
ему понять, что разрешает лежать возле нее и согреваться ее теплом. Ему было
приятно  вдыхать  ее густой запах,  и  понемногу  он стал успокаиваться.  Он
примостился поудобнее, прижался к ней еще теснее и, уткнувшись головой  в ее
плечо,  положил руку ей на волосы. Она чуть качнула головой и вздохнула. Бен
закрыл глаза,  отдаваясь  приятному ощущению тепла  и покоя, - теперь у него
есть  ласковая,  все понимающая мать и  заботливый  отец, который, не смыкая
глаз, всматривается в далекие холмы. Такой отец не даст в обиду своих детей,
никогда не станет их бить  и наказывать. Они все были заодно, эти загадочные
верещатники, только это были не братья-разбойники, которых он раньше рисовал
в воображении, а члены одной семьи, единого  племени, где каждый заботился о
каждом.  И теперь ничто  на свете не  смогло бы заставить его покинуть своих
прекрасных, благородных покровителей.

3
     Над холмами взошло по-весеннему  яркое солнце, и Бен открыл глаза.  Еще
немного - и стало совсем светло. Старая бабка поднялась раньше других и  уже
ковыляла  на  негнущихся  ногах, как  немой укор  соням. Словно устыдившись,
остальные  тоже начали вставать. Дети поднимались  неохотно - они  не  прочь
были поспать еще часок-другой. Завтракать было нечем,  а Бену очень хотелось
есть. Где раздобыть еды? Хлеб, который он  взял  из дому, съели еще ночью на
лугу. Невольно он  припомнил, что  толстая  женщина  назвала  их  воришками.
Может, они и правда промышляют воровством? Тогда они дождутся вечера,  а там
отправятся вниз, в деревню, добывать хлеба: выпросят или украдут где-нибудь.
Ну хорошо, подумал  Бен, а дети как же? Неужели  и  дети  будут голодать  до
вечера?
     Бен встал и начал притопывать  на месте, чтобы  немного согреться после
сна.  Внезапно он остановился,  пораженный:  сынок-растрепыш сосал мать.  Но
ведь так кормятся только грудные дети, а этот был не такой уж маленький - не
моложе  Бена. Может быть, у этих  загадочных красавцев  сохранились какие-то
дикие нравы? Ведь  они живут бродячей жизнью, не как все... И мамаша даже не
пыталась отойти куда- нибудь в укромное место. Бен вспомнил, что когда у его
матери бывала в гостях знакомая с маленьким ребенком, то она уходила кормить
его  в  самую  дальнюю  комнату и  закрывала дверь. А тут мамаша преспокойно
устроилась у всех на виду  и никого это не удивляло. Внезапно она оттолкнула
сына - решила, наверно, что с  него уже  хватит. Она пошла догонять  отца, и
опять все потянулись один за другим, и Бен опять зашагал рядом с ней. Ну что
ж, если у них так принято...
     Чем дольше  они  шли, тем сильнее  ему  хотелось,  чтобы  мамаша  и его
накормила. Но тут маленький  растрепыш, сытый и веселый,  подскочил  к нему,
приглашая его поиграть, и Бен, мгновенно забыв про голод, с хохотом помчался
за ним и ухватил его за космы. Они начали кругами гоняться друг  за  другом.
Потом растрепыш, будто угадав тайное желание Бена,  кинулся назад, к старухе
бабке, и начал ее  задирать. Он скакал перед ней  взад-вперед, передразнивая
ее колченогую походку, и  Бен удивился, что никто из старших не одернул его,
никто не сказал, что он невоспитанный грубиян.
     Солнце стояло уже  высоко,  и снег под теплыми лучами  стал подтаивать;
Бен снова почувствовал мучительный голод,  но есть было нечего, никто ничего
ему не давал.  Не в  силах больше  терпеть, он  поборол робость и, подойдя к
мамаше,  издал  хриплый звук,  который должен  был  означать,  что он просит
покормить  его.  Но она  отошла в сторону, она не  хотела его подпускать. Он
понял: она бережет пищу для сына.
     Так они шли и шли: отец впереди, остальные  за ним. Внезапно отец замер
и,  обернувшись,  что-то крикнул  мамашам.  Все остановились, и  мамаши тоже
что-то  крикнули  ему  в  ответ.  Все ждали. Наверно,  отец  приказал им  не
двигаться.  Послышался звук быстро приближающихся  шагов, и на вершине холма
появился еще один верещатник, но  совсем  незнакомый, чужой. Увидев отца, он
остановился,  и  некоторое  время  они настороженно смотрели друг на  друга.
Ближняя к Бену мамаша что-то сказала вполголоса соседке, и семейство сбилось
в тесный кружок. Теперь все зависело от отца.
     Бен,  затаив  дыхание,  наблюдал  за  происходящим, и ему было страшно:
чужак  ему  не  понравился,  у  него  был  угрожающий  вид. Пришелец  сделал
несколько  шагов вперед  и  вдруг,  безо всякого предупреждения,  налетел на
отца,  и  они сшиблись и закружились на месте, меся снег под ногами; и, хотя
оба были без оружия, схватка велась не на жизнь,  а на  смерть.  Сдержанный,
спокойный отец превратился вдруг в свирепого дикаря.  Слепая ярость охватила
дерущихся; слышался только топот ног и прерывистое,  хриплое дыхание. Мамаши
с  детьми, испуганно  следя за  дракой, еще  теснее  сбились в кучу,  и  Бен
оказался  зажатым в самой середине.  Их испуг передался  ему, и он заплакал,
вспомнив искаженное злобой лицо собственного отца. Скорей бы  они  перестали
драться!.. И вдруг все кончилось. Но как ужасно кончилось! Их  мудрый вожак,
их заботливый, добрый отец побежал. Он  бежал не к своему  семейству,  не  к
мамашам с детьми, а прочь от них; он убегал все дальше  и дальше, держа путь
к  холмам  на  горизонте.  Он  испугался  чужака.  Чужак  победил его. И Бен
заметил, что по снегу за ним тянется тоненький кровавый след.
     Бен протянул руку и дотронулся до матери. Он хотел сказать ей, что надо
пойти за  раненым  отцом,  за  своим  вожаком, но она недовольно дернулась и
стряхнула его руку. Ее глаза были устремлены на победителя. А тот  не  спеша
приближался  к  ним.  Бен  отпрянул  назад  и  прижался к  своему  лохматому
приятелю, уверенный,  что  тому  тоже  страшно.  Старая  бабка  презрительно
отвернулась. Она не желала принимать в этом  участия. Тогда одна мамаша - та
самая, золотисто-рыжая, возле которой Бен спал этой ночью, - медленно  пошла
навстречу чужаку, и, когда она прикоснулась к нему, Бен понял: она признала,
что отныне  он их повелитель.  Теперь он будет главой семьи. А  что  если бы
такое случилось у Бена в доме? Что если бы  какой- нибудь сосед повздорил бы
с отцом,  поколотил  его и выгнал вон? Как повела бы себя его мать - неужели
ей было бы все равно и она согласилась бы остаться с соседом?
     Бен смотрел во все  глаза и ждал, что  будет дальше. Наконец он увидел,
как чужак - темный, ширококостный, не такой стройный, как  побежденный отец,
но зато моложе его - властно вскинул голову, давая знак мамашам следовать за
ним,  и те покорно, без звука, подчинились; за ними двинулись дети. И только
старая бабка  обернулась и посмотрела  назад  -  туда, где  далеко-далеко на
белом  снегу  еще  виднелся  силуэт отца,  побитого,  одинокого,  никому  не
нужного.
     Схватка была позади. День продолжался, будто  ничего не  случилось. Бен
снова шагал по снегу бок  о бок с  остальными и постепенно привыкал к мысли,
что у них новый  отец, новый вожак. И уже к середине дня стало казаться, что
он всегда вел их за собой и никакого другого вожака у них не было.  Да и как
знать,  убеждал  себя Бен,  может,  он не совсем чужой  в этой семье, может,
какой-нибудь  дальний  родственник,  например  дядя  или  еще  кто-нибудь  -
попробуй разберись в обычаях этих верещатников.
     Солнце, прочертив  привычную  дугу на небосклоне,  стало опускаться  за
холмы.  И опять, как  накануне, все  остановились, и новый отец стал кругами
приближаться к  одной  из мамаш, но не к  той, которую выбрал себе  в матери
Бен,  а  к другой,  к тетке, -  видимо, она  больше ему  приглянулась. Он не
собирался  стоять  на  страже, чтобы охранять их сон,  как это делал прежний
отец. Они с  теткой на пару о чем-то секретничали, и,  когда кто-то из детей
подбежал  к  ним,  новый  отец  отогнал  его.  Он  был,  наверно,  не  такой
покладистый, как прежний.
     Бен совсем ослаб  от голода:  еще немного  - и он упал бы в обморок. Он
подошел к знакомой  мамаше, матери сынка-растрепыша,  и на этот  раз  она не
оттолкнула  его,  а  терпеливо ждала, пока он  пытался как-то пристроиться к
ней, чтобы сосать молоко. Бену удалось немного