а прибыл, сидящих на гальке зевак было  не  больше  чем  50-60  человек.
Великан  был  подтащен  морем  еще  ближе  и  находился  сейчас от берега на
расстоянии немногим далее 75 ярдов. Его ступни сокрушали  частокол  гниющего
волнолома.  Уклон  плотного  песка  обращал  его  тело  к  морю,  посиневшее
распухшее лицо было отведено почти в сознательном жесте. Я присел на большую
металлическую лебедку,  прикованную  к  бетонному  кессону  над  галькой,  и
поглядел на лежащую фигуру утопленника.
     Его  выбеленная  кожа  сейчас уже потеряла жемчужную полупрозрачность и
была  забрызгана  грязным  песком.  Пучки  водорослей,   нанесенных   ночным
приливом,  набились  между  пальцами,  целая  свалка  мусора  скопилась  под
щиколотками и коленями. Несмотря на продолжающееся распухание,  великан  все
еще  сохранял  гомеровское величие. Огромная ширина плеч, гигантские колонны
рук и ног словно переносили эту фигуру в другое измерение, и великан казался
одним из утонувших аргонавтов или героев  Одиссеиў; он был более реален, чем
его образ в моей памяти.
     Я ступил на песок и прошел между  лужами  к  великану.  Двое  маленьких
мальчиков  на  ухе и одинокий папаша, стоявший на вершине одного из пальцев,
посмотрели на меня, когда я приблизился. Но  как  я  и  надеялся,  оттягивая
визит,  никто больше не обратил на меня внимания. Люди на берегу ежились под
своими пальто.
     Опрокинутая ладонь великана была покрыта обломками ракушек и песком,  в
котором  видны  были  отпечатки  ног.  Округлая масса бедра возвышалась надо
мной, закрывая море. Сладкий острый запах, который я  чувствовал  и  раньше,
был  здесь  сильнее.  Сквозь  полупрозрачную  кожу  я видел змеевидные петли
свернувшихся кровеносных сосудов. Каким бы неприятным это ни казалось -  эти
непрекращающиеся изменения, эта мрачная жизнь в смерти - то, что я был один,
одиночество позволило мне поставить ногу на тело.
     Воспользовавшись выступающим большим пальцем как ступенькой лестницы, я
взобрался  на  ладонь и начал восхождение. Кожа была тверже, чем я ожидал, и
едва поддавалась под моим весом. Я быстро прошел по наклонному предплечью  и
через вздувшиеся шары бицепсов. Лицо утонувшего великана нависло справа надо
мной,  своими  пещероподобными  ноздрями  и  склонами  щек  напоминая  конус
причудливого вулкана.
     Осторожно обогнув плечо, я ступил на широкий  променад  груди,  поперек
которой, подобно огромным стропилам, выступали гребни реберной клетки. Белая
кожа  была  испещрена  бесчисленными  синяками  -  следами ног, делавшими ее
темной. Были отчетливо различимы рисунки каблуков. Кто-то построил небольшой
песочный замок в центре грудины, и я взобрался на это  частично  разрушенное
сооружение, чтобы получше разглядеть лицо.
     Двое  детей,  влезших  на  ухо,  теперь втаскивали друг друга на правый
глаз, слепо глядящий мимо их крохотных тел. Голубой шар глазного яблока весь
был заполнен какой-то молочной жидкостью.  Лицо,  наблюдаемое  снизу  и  под
углом,  лишено  было  всякой  привлекательности  и спокойствия, вытянувшийся
искаженный рот и задранный подбородок напоминали  разрушенный  нос  корабля,
попавшего  в  крушение.  В  первый  раз  я  представил себе, как велики были
последние физические страдания великана.  Я  ощутил  абсолютное  одиночество
погибшего,  брошенного,  как покидают корабль на пустом берегу, оставленного
во власти волн, превративших его лицо в маску изнурения и беспомощности.
     Как только я шагнул вперед, нога моя погрузилась куда-то в мягкие ткани
и сильный порыв зловонного газа ударил из отверстия меж ребер.  Отшатнувшись
и  отступив  от  гнилого  воздуха,  который  как облако повис над головой, я
повернулся в сторону моря, чтобы прочистить легкие, и с  удивлением  увидел,
что левая рука великана была ампутирована.
     В  полном  замешательстве  я уставился на чернеющий обрубок, в то время
как несколько подростков в 30 футах от меня рассматривали меня  кровожадными
глазами.
     Это   было   только   начало   разорения.   Видимо,  я  был  свидетелем
приближающегося конца величественного миража. Два последующих дня я провел в
библиотеке, так как были причины, не позволившие мне поехать  на  побережье.
Когда  же  в  следующий  раз  я  пересек  дюны и ступил на береговую гальку,
великан был немногим далее 20 ярдов. Из-за  близости  к  грубой  гальке  все
черты  его  утратили  магию, присущую прежде этому телу, обмываемому волнами
вдали от берега. Теперь, несмотря на его величину, покрывающие тело синяки и
грязь приблизили великана к человеческому масштабу. Огромные размеры  только
увеличивали его уязвимость.
     Правая  .рука  и  нога  утопленника были отделены, оттащены по склону и
увезены. Расспросив небольшую группу людей, ежившихся на молу,  я  заключил,
что  сделали  это владельцы фабрики удобрений и кормов для скота. Оставшаяся
нога великана возвышалась в воздухе - стальной трос  держал  ее  за  большой
палец.  Все  было  в  явном приготовлении к следующему дню. Берег вокруг был
беспорядочно истоптан рабочими, глубокие борозды отмечали, где тащили руку и
ногу. Темная жидкость сочилась из обрубков, окрашивая песок  и  белые  шишки
каракатиц.  Ступив  на  гальку,  я  заметил, что на серой коже было вырезано
множество шутливых лозунгов, свастик и других знаков,  как  будто  калеченье
этого  недвижного  колосса  высвободило  внезапный  поток подавленной злобы.
Мочка одного уха была проткнута деревянным копьем,  в  центре  груди  кто-то
развел  небольшой костер. Кожа вокруг костра была обуглена, мелкая древесная
зола все еще развевалась ветром.
     Скверный  запах  окутывал  труп  -  откровенный  знак  гниения,  и  это
наконец-то  отогнало  обычные  скопления молодежи. Я возвратился на гальку и
взобрался  на  лебедку.  Распухшие  щеки  великана  почти  закрывали  глаза,
раздвинули губы в монументальном зевке. Когда-то прямой греческий нос теперь
был  искривлен и сплющен, лицо, раздувшееся как шар, истоптано бесчисленными
каблуками.
     Когда я приехал на следующий день, то обнаружил, почти  с  облегчением,
что голова уже увезена.

     Прошло  несколько  недель,  прежде  чем  мне  вновь  удалось поехать на
побережье. К этому времени  сходство  великана  с  человеком  исчезло.  Если
тщательно  приглядеться,  лежащие  на  берегу  грудная  клетка  и живот были
несомненно подобны человеческим, но так как все конечности  были  обрублены,
вначале по колени и локти, и затем по плечи и бедра, туша напоминала, теперь
любое  обезглавленное  морское  животное - кита или китовую акулу. С утратой
схожести  этой  фигуры  с  человеком,  с  утратой  тех  индивидуальных  черт
личности,  которые  были  присущи  великану, интерес у зрителя выдохся. Люди
покинули побережье, если не считать пожилого  дворника  и  ночного  сторожа,
сидящих на пороге хибарки, поставленной подрядчиком.
     Неряшливые деревянные леса были сооружены вокруг туши, и дюжина лестниц
качалась  от  ветра. Песок вокруг был замусорен, в беспорядке валялись куски
веревок, длинные ножи с металлическими ручками и крюки, галька была  покрыта
жирной масляной кровью, кусками костей и кожи.
     Я  кивнул  сторожу,  который  строго  взглянул на меня поверх жаровни с
горящим коксом. Воздух вокруг был пропитан острым запахом ворвани, кипящей в
чане за  лачугой.  Небольшой  подъемный  кран  был  накрыт  тканью,  которая
когда-то укрывала чресла великана.
     Обе  берцовые кости были увезены, и .открытые углубления зияли, подобно
дверям сарая. Предплечья, ключицы также были отправлены. То, что осталось от
груди и живота,  было  размечено  по  коже  дегтярной  кистью  параллельными
полосами.  Первые  пять  или  шесть  секций  уже  были  срезаны с диафрагмы,
открывая огромную емкость грудной клетки.
     Когда я уходил, стая чаек скатилась с  неба  и  уселась  на  берегу,  с
дикими криками клюя запачканный песок.

     Несколько  месяцев  спустя,  когда это событие в общем уже было забыто,
различные части тела расчлененного великана начали вновь появляться по всему
городу. В основном это были кости, которые фабрикантам  удобрений  оказалось
не  под  силу  измельчить.  Массивные  размеры,  громадные сухожилия и диски
хрящей, соединенных с суставами, немедленно выдавали  происхождение  костей.
По  каким-то  причинам  эти  расчлененные  части,  казалось,  лучше передают
величие утонувшего колосса, чем когда-то - распухшие придатки,  впоследствии
ампутированные.
     В  магазине  китовых  торговцев  на  мясном  рынке я увидел и узнал две
огромные берцовые кости. Они  возвышались  над  головами  грузчиков,  словно
угрожающие  мегалиты  какой-нибудь примитивной друидской религии. Внезапно я
представил себе великана, встающего на колени на эти голые кости,  шагающего
по  улицам  города  и  собирающего  разрозненные  части  самого себя в своем
обратном пути в море.
     Несколько дней спустя я увидел левую плечевую кость, лежащую у входа на
одну из верфей. На этой же неделе на карнавальном плоту, во время ежегодного
.маскарада, была выставлена мумифицированная правая рука.
     Нижняя    челюсть,    как    полагается,    нашла    себе    место    в
естественно-историческом   музее.   Череп   исчез.   Вероятно,  он  остается
незамеченным на пустынных необработанных участках частных  городских  садов.
Совсем недавно, плывя вниз по реке, я заметил два ребра великана, образующих
декоративную  арку  в  саду  на  береговой  полосе.  Возможно,  их посчитали
челюстными костями кита. Большие куски  продубленной  и  татуированной  кожи
размером  с  индейское  одеяло  составили  задник в витрине магазина кукол и
масок неподалеку от увеселительного парка, и я не сомневаюсь, что где-нибудь
в другом месте города, в отеле или гольф-клубе мумифицированные нос или  уши
великана повешены на стену над камином. Что до огромного пениса, тот окончил
свои  дни в музее курьезов разъездного цирка, который гастролирует там и сям
по северо-западу. Этот монументальный орган, ошеломляющий своими пропорциями
и былой потенцией, занимает целую палатку. Ирония в том,  что  его  ошибочно
отождествляют  с  китовым.  Большинство  людей,  даже  те,  кто первым видел
великана выброшенным на берег после  шторма,  сейчас  вспоминают  его,  если
вообще вспоминают, как большое морское животное.
     Остатки  скелета,  полностью  отскобленные от мяса, все еще покоятся на
берегу, и клетка побелевших ребер подобна балкам брошенного корабля.
     Лачуга подрядчика, кран и строительные леса уже убраны. Песок похоронил
таз и позвоночник.  Зимой  торчащие  ввысь,  изогнутые  кости  расколачивают
волны,  но  летом  они  представляют собой прекрасный насест для уставших от
моря чаек.



                             Джеймс БОЛЛАРД

                         ГНЕЗДА ГИГАНТСКОЙ ПТИЦЫ




     Тела мертвых птиц устилали берег, словно облака, спустившиеся с  неба
на землю.
     Каждое утро, когда Криспин выходил на палубу патрульного корабля,  он
видел одну и ту же картину: отмели, ручьи, маленькие заливы были  завалены
убитыми птицами. Иногда на берег  выходила  белокурая  женщина,  жившая  в
пустом доме на песчаном мысе, далеко выступающем в  реку.  Она  стояла  на
узком пляже, а у ее ног лежали крупные, размером  больше  кондоров,  белые
птицы. Криспин внимательно наблюдал за ней, стоя  на  мостике  корабля,  а
она, ни на кого не обращая внимания, медленно  шла  по  песчаному  берегу,
лишь иногда наклоняясь, чтобы поднять перо, выпавшее из гигантского крыла.
Когда женщина возвращалась домой, в ее руках были охапки белых перьев.
     Сначала Криспина раздражало ее поведение.  Несмотря  на  то,  что  по
берегу реки лежали тысячи трупов, которые уже теряли свою  былую  красоту,
он все еще испытывал какую-то жадность, смутное чувство  собственности  по
отношению к птицам. Он все  еще  помнил  ту  кровопролитную  битву,  когда
птицы, покинувшие свои гнездовья на  побережье  Северного  моря,  внезапно
атаковали патрульный корабль. В теле каждой этой белой твари - на берегу в
основном лежали чайки и оллуши - сидела его, именно его пуля.
     Наблюдая, как женщина возвращается в дом, Криспин вспомнил последнюю,
уже совершенно безнадежную атаку птиц. Безнадежной  она  казалась  сейчас,
когда мертвые птицы устилали холодные воды Норфолка, но два месяца  назад,
когда небо было темным от крылатых разбойников, их атака вовсе не казалась
безнадежной.
     Размерами птицы превосходили людей; их  крылья,  закрывавшие  солнце,
достигали двадцати футов в размахе. Криспин  как  сумасшедший  метался  по
металлической палубе, едва успевая вставлять диски с патронами в бездонную
пасть пулемета, в то время как Квимби, карлик с Лонг Рич, которого Криспин
нанял на эту работу, спрятался на корме между кнехтами и  не  помышлял  об
обороне. К счастью, ручной пулемет не подвел Криспина, и первая атака была
отбита.
     Когда первая волна была отбита, Криспин переключил  огонь  на  вторую
стаю, которая быстро, приближалась вдоль поверхности реки. Корпус  корабля
уже был испещрен вмятинами, которые оставляли птицы, врезаясь в металл как
раз возле ватерлинии. В разгар битвы птицы были повсюду, и поэтому  каждый
выстрел достигал цели, и на палубу с грохотом рушилось гигантское пернатое
существо. Временами Криспин терял волю от страха, и он начинал  проклинать
тех, кто поставил его на эту палубу один на один с крылатыми великанами, и
тех, кто  заставил  заплатить  за  этого  дурака  Квимби  из  собственного
кармана.
     Битва казалась проигранной.
     Когда  боеприпасы  стали  подходить  к  концу,  Криспин  с  отчаянием
взглянул на корму и увидел, что Квимби ползет к нему на помощь.
     Именно тогда Криспин понял, что он победил. В руках у Квимби был ящик
с патронами, его лицо  измазано  кровью  и  пометом.  Крича  от  восторга,
Криспин очередь за очередью выпускал вслед  птицам,  отступающим  к  мысу.
Через час после того, как умерла последняя птица, когда вода стала красной
от крови, Криспин, окончательно уверовав  в  победу,  разрядил  пулемет  в
ясное небо.
     Позже, когда исчезло возбуждение и азарт битвы, Криспин осознал,  что
он выстоял в этом сражении только  благодаря  деревенскому  дурачку.  Даже
присутствие на берегу белокурой женщины не  придавало  ему  той  моральной
поддержки, которую ему оказал Квимби. О ней он вспомнил лишь тогда,  когда
она вышла на прогулку из своего убежища.
     На следующий день после битвы он отослал Квимби обратно  на  ферму  и
долго наблюдал, как тот пробирался  сквозь  прибрежные  заросли,  а  затем
принялся чистить оружие.


     Появление на берегу женщины он воспринял как подарок судьбы, радуясь,
что кто-то сможет разделить с ним триумф победы. Но она, к его  удивлению,
не обращала на него никакого внимания. Казалось, что ее интересовал только
пустынный пляж и лужайка перед домом.  На  третий  день  после  битвы  она
появилась вместе с Квимби, и они все  утро  и  день  убирали  трупы  птиц,
которые лежали около дома.  Они  складывали  туши  на  телегу  и  на  себе
отвозили в большую яму возле деревни.
     На следующий день Квимби на плоскодонке  долго  катал  женщину  вдоль
берега. Когда попадался  труп  особо  крупной  птицы,  Квимби  обязательно
исследовал его, словно разыскивая  что-то:  существовала  легенда,  что  в
своих клювах птицы носят талисманы из слоновой кости, но Криспин-то  знал,
что это неправда.
     Прогулки женщины вызывали недоумение у Криспина, в  глубине  души  он
понимал, что уничтожение птиц обесцветило пейзаж округа. Когда она  начала
собирать птичьи  перья,  Криспин  чувствовал,  что  она  каким-то  образом
забирает те права, которые должны  принадлежать  только  ему.  Раньше  или
позже, конечно, шакалы и другие хищники уничтожили бы птиц, но до тех  пор
он не хотел, чтобы кто-нибудь трогал их.
     После битвы Криспин послал письмо окружному офицеру, который  жил  на
маленькой станции в двадцати милях от  реки,  и  до  получения  ответа  он
предпочитал бы, чтобы птицы находились там же, где они и упали.  Хотя  ему
как временному члену патрульной службы по  уставу  не  полагалось  никаких
премий, а тем  более  наград,  Криспин  все  же  надеялся,  что  за  такое
геройство он получит медаль или хотя бы денежное вознаграждение.
     Он хотел прогнать женщину, но то, что она была единственным человеком
в округе, за исключением  Квимби,  сдерживало  его.  К  тому  же  довольно
странное поведение женщины заставляло Криспина думать, что она немного  не
в своем уме. Обычно он следил за ее прогулкой с помощью  подзорной  трубы,
укрепленной на мостике, и отчетливо различал красивые белокурые  волосы  и
пепельно-бледную кожу ее лица.
     Женщина,  набрав  целый  букет  перьев,  стала  возвращаться   домой.
Неожиданно она вошла  в  воду,  наклонилась  над  крупной  птицей,  словно
заглядывая  ей  в  лицо,  и  вырвала  из  крыла  длинное   перо,   которое
присоединила к своей коллекции.
     Когда она медленно шла по пляжу, почти полностью скрытая перьями, она
сама чем-то напоминала птицу. Криспину подумалось, что  она,  может  быть,
собирала перья для того, чтобы стать похожей на птицу.
     Когда женщина скрылась, он подошел к пулемету и навел  его  на  стену
дома. Он решил, когда женщина снова выйдет на берег, дать короткую очередь
над ее головой, чтобы до нее дошло, что птицы являются его собственностью.
Даже тот фермер, Хассел, который приходил вместе с Квимби  за  разрешением
сжечь нескольких птиц для получения удобрения, признавал его права.


     Каждое утро Криспин  обычно  обходил  корабль,  проверяя  сохранность
боеприпасов и  исправность  оружия,  очищая  палубу  от  мусора.  Корабль,
несмотря на его усилия, был весь в грязи.  К  тому  же  во  время  высоких
приливов вода проникала в корпус через множество плохо заклепанных  щелей,
и потом воду приходилось долго откачивать. На этот раз его  прогулка  была
очень  короткой.  Проверив  пулеметную  турель   на   мостике   -   всегда
существовала опасность нового нападения, - он  опять  приник  к  подзорной
трубе. Женщина  возилась  с  растущими  возле  дома  розами.  Изредка  она
поглядывала на небо и на мыс, словно ища в голубом небе запоздавшую птицу.
И тут Криспина осенило, почему он не хотел, чтобы женщина трогала птиц. Со
временем трупы начали разлагаться, а он хотел постоянно видеть перед собой
результаты своей работы. Часто он вспоминал, как то, что  окружной  офицер
назвал  "биологической  случайностью",  носилось  над   его   кораблем   и
пикировало ему  на  голову.  Офицер  сказал,  что  это  было  неадекватное
воздействие удобрений, используемых на полях Восточной Англии.
     Пять лет назад Криспин ушел с военной службы, уехал в деревню и  стал
прилежным фермером.  Теперь  он  вспоминал  первые  аэрозольные  фосфорные
удобрения, которые применяли для фруктовых  деревьев.  После  них  посадки
превращались в чуждый, светящийся по ночам, необычный мир.  Поля  же  были
завалены трупами мертвых птиц, которые, отведав удобрений, тут же умирали.
Криспин сам спас множество птиц, очищая их перья и клювы от липкой массы и
выпуская живыми на побережье.
     Три года спустя птицы стали возвращаться. Первые  гигантские  бакланы
имели крылья, достигавшие двенадцати  футов  в  размахе,  сильные  тела  и
мощные клювы, которые одним ударом пробивали череп собаки.  Медленно  паря
над полями, они словно чего-то ждали.
     Следующей осенью появилось еще более крупное поколение птиц: воробьи,
достигающие  размеров  орла,  чайки  с  крыльями  кондоров.  Эти  странные
создания появлялись во время штормов, убивали скот, пасущийся на лугах,  и
нападали на людей.
     Непонятно почему, они  упорно  возвращались  к  полям,  которые  люди
охраняли от них.
     Борьба за защиту фермы отнимала много времени, и Криспин не знал, что
катастрофа объяла весь мир. Его ферма, отделенная  от  побережья  десятком
миль, была на осадном положении. После того как птицы покончили со скотом,
о