еднее время я как-то не контактировал с
ним.
     Кома улыбнулась.
     - Я сама не слишком часто его  вижу.  Он  постоянно  приказывает  мне
спать. Калдрен способный человек, но живет он только для себя. Вы  играете
в его жизни значительную роль. Собственно, вы являетесь единственным  моим
серьезным соперником.
     - Я думал, он просто меня не выносит.
     - Это лишь видимость. В действительности он неустанно о  вас  думает.
Потому постоянно следит за вами. - Она внимательно взглянула на Пауэрса. -
Мне кажется, он чувствует себя в чем-то виноватым.
     - Виноватым? - удивился Пауэрс. -  Он  чувствует  себя  виноватым?  Я
считал, что это мне нужно чувствовать вину.
     - Вам? Почему? - Кома заколебалась, но потом спросила. - Кажется,  вы
провели на нем. Какие-то эксперименты?
     - Да, - сказал Пауэрс. - Но эти эксперименты  удались  не  полностью,
как и многие другие, к которым я был  причастен.  Если  Калдрен  чувствует
себя виноватым, то это, быть может, идет от того, что он чувствует себя  в
какой-то степени ответственным за мое фиаско.
     Он поглядел на сидящую девушку и ее интеллигентные темные глаза.
     - Да, думаю, следует вам об этом сказать. Вы  говорили,  что  Калдрен
целыми ночами ходит по комнате, что не может спать. В действительности эта
нехватка сна является у него нормальным состоянием.
     Кома кивнула головой.
     - Вы... - она сделала движение рукой, словно что-то отрезая.
     - Я наркотизировал его, закончил  Пауэрс.  -  С  хирургической  точки
зрения операция прекрасно удалась. За нее можно  бы  получить  Нобелевскую
премию.  В  нормальных  условиях  периоды  сна   у   человека   регулирует
гипоталамус; поднимая уровень сознания он дает отдых волосковым структурам
мозга и дренирует накопившиеся в них токсины. Однако, когда  некоторые  из
управляющих петель оказываются  разорваны,  пациент  не  получает,  как  в
нормальных условиях, сигнал ко сну  и  дренаж  происходит  в  сознательном
состоянии. Все, что он чувствует, это род временного помрачнения,  который
проходит чрез несколько часов. В  физическом  смысле  Калдрен  увеличивает
наверняка свою жизнь на двадцать лет.  Психе  же  добивается  по  каким-то
неизвестным причинам сна, что в результате дает бури, временами  терзающие
Калдрена. Все это дело лишь большая и трагическая ошибка.
     Кома нахмурила лоб.
     - Я об  этом  догадывалась.  В  статьях,  опубликованных  в  журналах
нейрохирургов, вы называете своего пациента буквами К.А. Аналогия с Кафкой
неоспорима.
     - Возможно, скоро я выеду отсюда и наверное никогда уже не вернусь, -
сказал Пауэрс. - Не могли бы вы проследить, чтобы  Калдрен  не  забрасывал
своих визитов в клинику? Ткани вокруг шрама все еще требуют периодического
контроля.
     - Попробую. Временами у меня появляется выражение, что я сама  -  еще
один из последних документов Калдрена, - сказала Кома.
     - Документов? Каких документов?
     -  Вы  ничего  о  них  не  знаете?  Это   собрание   так   называемых
окончательных утверждений о человеческом роде, которые  собирает  Калдрен.
Собрание сочинений Фрейда, Квартеты, Бетховена, репортажи с  Нюрнбергского
процесса, электронная повесь и тому подобное... -  Кома  прервалась  видя,
что Пауэрс не слушает ее. - Что вы рисуете?
     - Где?
     Она показала на  бумагу,  Пауэрс  понял,  что  бессознательно,  но  с
огромной точностью рисовал четырехрукое солнце, идеограмму Уайтби.
     -  Ах,  это...  это  ерунда,  так  себе,  каракум,   -   сказал   он,
почувствовал, что рисунок обладал какой-то странной, непреодолимой силой.
     Кома встала, прощаясь.
     - Навестите нас когда-нибудь, доктор. Калдрен столько  хотел  бы  вам
продемонстрировать. Он  достал  где-то  старую  опию  последних  сигналов,
переданных экипажем "Меркурия-7"  сразу  после  их  посадки  на  Луну.  Вы
помните эти странные сообщения, которые они записали незадолго до  смерти,
полные какого-то  поэтического  бреда  о  белых  садах.  Это  мне  немного
напоминает поведение растения здесь, в вашей лаборатории.
     Она сунула руки в карманы и вынула из одного из них карточку.
     - Калдрен просил, чтобы я при возможности показала вам это, - сказала
она.
     Это была библиотечная карточка из  каталога  обсерватории.  Посредине
виднелось написанное число:
     96688365496720
     - Много воды утечет, пока с такой скоростью. Мы дойдем до нуля,  -  с
сарказмом произнес Пауэрс. - Я соберу целую коллекция, пока это окончится.
     Когда она вышла, он выбросил карточку  в  мусорную  корзинку,  сел  у
стола и целый час разглядывал вырисованную на бумаге идеограмму.
     На полпути к его летнему дому шоссе разветвлялось, ведя налево, среди
пустых   холмов,   к   давно   неиспользованному   военному    стрельбищу,
расположенному над одним из отдаленных соленых озер. Тут же за подъездными
воротами было выстроено несколько малых бункеров и  наблюдательных  вышек,
один или два металлических барака и покрытые низкой крышей здание складов.
Вся  площадь  была  окружена  белыми  холмами,  которые  отрезали  ее   от
окружающего мира. Пауэрс любил бродить пешком  вдоль  стрелковых  позиций.
Замыкаемых бетонными щитами на линии горизонта.  Абстрактная  правильность
размещения объектов на поверхности пустыни вызывала в нем чувство, что  он
является  муравьем,  разгуливающим  по   шахматной   доске,   на   которой
расставлено две армии, одну в форме бункеров и вышек, другую - мишеней.
     Встреча с Комой внезапно заставила его осознать, как  бессмысленно  и
не так он проводил несколько своих последних месяцев. Прощай, Эниветок,  -
написал он в дневнике, но в сущности систематическое забывание было  ничем
иным как запоминание,  каталогизированием  вспять,  перестановкой  книг  в
библиотеке мысли и установкой их в нужном месте, но корешком к стене.
     Взобравшись на одну из наблюдательных вышек, он оперся на  балюстраду
и стал смотреть в направлении мишеней. Ракеты и снаряды  выгрызли  местами
целые куски бетона, но очертания огромных, стоярдовых дисков, раскрашенных
красным и голубым, все еще были видны. Полчаса он стоял, смотря на них,  а
мысли его были бесформенны. Потом без раздумья он сошел с вышки и прошел к
ангару. Внутри было холодно. Он ходил  среди  заржавевших  электрокаров  и
пустых бочек, пока в противоположном конце  ангара,  за  грудой  дерева  и
мотками проволоки, не пошел целые мешки с цементом, немного грязного песка
и старую бетономешалку.
     Получасом позднее он подогнал автомобиль к ангару, прицел  к  заднему
бамперу бетономешалку, нагруженную песком, цементом и  водой,  которую  он
вылил из лежащих вокруг бочек, после чего загрузил  еще  несколько  мешков
цемента в багажник и  на  заднее  сидение.  Наконец  он  выбрал  из  груды
деревяшек несколько прямых досок, впихнул их в окно автомобиля и  двинулся
чрез озеро в направлении центральной мишени.
     Следующие два часа  он  работал  без  передышки  посредине  огромного
голубого диска,  вручную  приготовляя  бетон,  перенося  его  и  вливая  в
примитивные формы, которые соорудил из досок. Потом он  формовал  бетон  в
шестидюймовую стенку, окружающую диск. Он работал беспрерывно,  размешивая
бетон рычагом домкрата и заливая  колпаком,  снятым  с  колеса.  Когда  он
кончил и отъехал, оставляя инструменты на месте, стена, которую  построил,
уже имела немногим более тридцати футов длины.



                                    4

     7 июня. В первый раз я  осознал  краткость  дня.  Когда  я  имел  еще
двадцать часов в сутки,  базой  моей  временной  ориентации  был  полдень;
завтрак и ужин сохранили свои давший  ритм.  Сейчас,  когда  мне  осталось
только одиннадцать часов в сознании,  они  являются  постоянный  барьером,
подобный фрагменту рулетки. Я вижу, сколько еще осталось на катушке, но не
могу снизить темпа, в котором развивается лента. Время провожу в медленном
паковании библиотеки. Пачки слишком тяжелые, поэтому не двигаю  их.  Число
клеток стало до 400000. Проснулся  в  8.10.  Засну  в  9.15.  (Кажется,  я
потерял часы, понадобилось ехать в город чтобы купить себе новые).
     14 июня. Мне осталось девять с  половиной  часов.  Я  оставляю  время
позади как автостраду. Последняя неделя каникул всегда  проходит  быстрее,
чем первая. При этой скорости перемен мне осталось, наверное,  еще  четыре
или пять  недель.  Сегодня  утром  я  пробовал  вообразить  себе  эту  мою
последнюю неделю - последние три, два,  один,  конец  -  и  внезапно  меня
охватил такой приступ страха, непохожий ни на что  из  пережитого  до  сих
пор.  Прошло  полчаса,  пока  я  оказался   в   состоянии   сделать   себе
поддерживающий укол.
     Калдрен ходит за мной как тень. Написал на воротах мелом: 96 688  365
408 702. Доводим почтальона до сумасшествия. Проснулся в 9.05. Засну в 18.
36.
     19 июня. Восемь и три четверти часа. Утром  мне  звонил  Андерсон.  Я
хотел положить трубку, по как-то мне удалось до конца сохранить вежливость
и обсудить последние формальности. Он восхитился моим стоицизмом, применил
даже слово "героический". Этого я не чувствую. Отчаяние прописывает все  -
отвагу, надежду, дисциплину - все так называемые добродетели.  Как  трудно
сохранить этот внеличный принцип согласия с фактами, который  находится  в
основе научной традиции. Я пробую думать о Галилее перед лицом инквизиции,
о Фрейде, терпеливо сносящем боль своей пораженной раком челюсти.
     В городе  встретил  Калдрена.  Разговаривали  о  Меркурии-7.  Калдрен
убежден, что экипаж корабля сознательно решил остаться на  Луне,  что  это
решение  они   приняли,   ознакомившись   с   "Космической   информацией".
Таинственные посланцы  Ориона  убедили  пришельцев  с  Земли,  что  всякое
исследование пространства никчемно, что за него  взялись  слишком  поздно,
когда вся жизнь  Вселенной  уже  подходит  к  концу.  К.  утверждает,  что
некоторые генералы авиации принимают этот бред всерьез, но подозреваю, что
это еще одна сумасшедшая попытка Калдрена утешить меня.
     Я должен выключить  телефон.  Какой-то  тип  непрерывно  звонит  мне,
требуя платы за пятьдесят мешков, цемента, которые я, но его словам, купил
у него десять дней назад. Твердит, что помог мне погрузить их на грузовик.
Помню, что я ездил на фургоне Уайтби в город, но речь шла ведь  о  покупке
свинцовых экранов. Что я мог  бы  сделать  с  этим  цементом.  Именно  эти
глупости висят у меня над головой сейчас, когда приближается окончательный
конец. (Мораль: не следует слишком усердно забывать Эниветок). Проснулся в
9.40. Засну в 16.15.
     25 июня. Семь с половиной часов. Калдрен  снова  вынюхивал  что-то  у
лаборатории, Позвонил мне. Когда я взял трубку, то услышал какой-то голос,
записанный на пленку, захлебывающийся целой цепочкой цифр,  как  ошалевший
компьютер. Эти его шутки становятся утомительны. Вскоре надо навестить ею,
хотя бы для того, чтобы объясниться. Это будет, впрочем, и повод увидеться
с девушкой с Марса.
     Мне хватает теперь еды раз в день, подкрепленной  вливанием  глюкозы.
Сон  все  время  "черный"  и  нерегенерирующий.  Прошлой  ночью  я  сделал
16-миллиметровый фильм о первых трех часах и сегодня утром посмотрел его в
лаборатории. Это  был  первый  настоящий  фильм  ужасов.  Я  выглядел  как
полуживой труп. Проснулся в 10.25. Засну в 15.45.
     3 июля. Пять и три четверти часа. Почти  ничего  сегодня  не  сделал.
Углубляющаяся летаргия. С трудом добрался до лаборатории  дважды  чуть  не
съезжая с шоссе.  Концентрировался  настолько,  что  накормил  животных  и
сделал запись в  лабораторном  журнале.  Прочитал  также  записки  Уайтби,
приготовленные на самый конец эксперимента  и  решился  на  40  рентген  в
минуту и расстояние - 350 сантиметров.
     Все уже готово.
     Проснулся в 11.05. Засну в 15.15.
     Он потянулся, перекатил голову по подушке, фокусируя взгляд на тенях,
которые бросали на потолок оконные занавески. Потом он  взглянул  на  свои
пупки   и   увидел   Калдрена,   сидящего   на   кровати   и   внимательно
приглядывавшегося к нему:
     - Привет, доктор, - сказал Калдрен, гася сигарету. - Поздняя ночь. Вы
выглядите утомленным.
     Пауэрс приподнялся на локте и взглянул на часы. Был двенадцатый  час.
Мгновение у него мутилось в голове, он перекинул  ноги  на  край  постели,
оперся локтями о колени и кулаками начал массировать себе лицо.
     Он заметил, что комната была полна дыма.
     - Что ты тут делаешь? - спросил он Калдрена.
     - Пришел пригласить вас на  ленч,  -  сказал  Калдрен  и  показал  на
телефон. - Это не действует, потому я приехал. Надеюсь,  вы  простите  мне
это вторжение. Я звонил у дверей, наверное, с полчаса. Удивительно, что вы
не слышали.
     Пауэрс кивнул, встал и некоторое время  пробовал  разгладить  стрелки
своих помятых хлопчатобумажных брюк. Неделю уже он не менял одежды,  брюки
были влажными и издавали легкий запах. Когда  он  шел  в  ванную,  Калдрен
показал на штатив, стоящий около кровати. - Что это, доктор? Вы  начинаете
снимать драли?
     Пауэрс некоторое время смотрел на  него,  потом  на  штатив  и  тогда
заметил,  что  дневник  был  раскрыт.  Раздумывая,  прочитал  ли   Калдрен
последние записи, он взял дневник, вошел в ванную  и  захлопнул  за  собой
дверь. Из шкафчика над раковиной он вынул шприц и ампулу.  После  инъекции
он на минуту оперся о двери, ожидая эффекта.
     Калдрен стоял в комнате, забавляясь, чтением наклеек на пачках  книг,
которые Пауэрс оставил посредине комнаты.
     - Хорошо, съем с тобой ленч, - сказал Пауэрс, внимательно  смотря  на
него. Калдрен исключительно владел собой сегодня. Пауэрс разглядел  в  его
поведении даже уважение.
     -  Прекрасно,  -  сказал  Калдрен.  -  Кстати   говоря,   вы   решили
пересилиться? - спросил он.
     - Какое это имеет значение? Ты же теперь под надзором Андерсона.
     Калдрен пожал плечами.
     - Приезжайте около двенадцати,  -  сказал  он.  -  Это  позволит  вам
умыться и переодеться. Что это за  пятна  у  вас  на  рубашке?  Похоже  на
известь.
     Пауэрс пригляделся к пяткам, а потом попробовал стряхнуть  с  рубашки
белую пыль. После ухода Калдрена  он  разделся,  принял  душ  и  вынул  из
чемодана свежий костюм.
     До связи с Комой Калдрен жил в одиночестве в старом летнем домике  на
северном  берегу  озера.  Это  была  семиэтажная  диковинка,   построенная
эксцентричным миллионером-математиком, в  форме  бетонной  ленты,  которая
обвивалась вокруг себя как ошалевший уж. Только Калдрен  разгадал  загадку
строения геометрической модели, и снял его у агента за относительно низкую
цену.  Из  окна  лаборатории  Пауэрс  видел  его  вечерами,   переходящего
неустанно с одного уровня на другой, взбирающегося в  лабиринте  наклонных
плоскостей и террас до самой крыши, где он торчал  часами  как  эшафот  на
фоне неба, следя в пространстве дороги волк, которые ловит завтра.
     Когда Пауэрс в полдень подъехал, он увидел его, стоящего  на  выступе
здания на высоте ста пятнадцати футов, с  головой  драматично  поднятой  к
небу.
     - Калдрен! - крикнул он словно в ожидании, что внезапный крик  выбьет
у того опору из-под ног.
     Калдрен  глянул  вниз  и  со  строгой  улыбкой  плавно  описал  рукой
полукруг.
     - Входите! - крикнул он и снова обратил взгляд к небу.
     Пауэрс вылез и оперся  на  автомобиль.  Когда-то,  несколько  месяцев
назад, он принял такое приглашение, вошел и в течение трех минут  оказался
в каком-то коридоре без выхода. Прошло полчаса, прежде чем  Калдрен  нашел
его там.
     Итак,  он,  он  ждал,  пока  Калдрен  спустится  со  своего   гнезда,
перескакивая с террасы на террасу, после чего на лифте поднялся  вместе  с
ним наверх.
     С  коктейлями  в   руках   они   вошли   на   широкую,   застекленную
платформу-студию; вокруг них вилась белая бетонная  лента,  словно  зубная
паста,  выдавленная  из  какого-то  огромного  тюбика.  Перед   ними,   на
перекрещивающихся и параллельных уровнях, видна была серая, геометрическая
по форме мебель,  гигантские  фотографии,  повешенные  на  наклоненных  до
половины сетчатых клетках или старательно описанные экспонаты, разложенные
на низких, черных столах. Выше виднелось одно  слово  высотой  в  двадцать
футов:
     ТЫ
     Калдрен указал на него рукой.
     - Нелегко было бы, наверное, выдумать что-то более важное?  -  сказал
он и до дна выпил бокал. - Это моя лаборатория,  доктор,  -  сказал  он  с
гордостью. - Намного важнее вашей.
     Пауэрс усмехнулся про себя и  остановился  перед  первым  экспонатом,
старой лентой энцефалографа, там и тут  прерываемой  бледными  чернильными
каракулями. Лента была описана. Эйнштейн, А; Волны альфа, 1922.
     Обходя вместе с Калдреном экспонаты, он  понемногу  пил  из  стакана,
наслаждаясь чувством возбуждения, которое давали ему амфетамины. Через час
или два это чувство исчезает и мозг снова станет  рыхлым  как  промокашка.
Калдрен ораторствовал, объясняя ему значение так называемых  окончательных
Документов.
     - Это, доктор,  последние  записи,  финальные  утверждения,  продукты
полной фрагментизации.  Когда  я  соберу  достаточное  их  количество,  то
построю себе из них новый мир. - Он взял со стола толстый том в  картонном
переплет и начал перелистывать страницы.
     - Ассоциативные тесты двенадцати осужденных  в  Нюрнберге.  Я  должен
включить их в коллекцию...
     Пауэрс шел за ним, не слушая. Его внимание привлекло нечто,  стоявшее
в углу и напоминавшее  машину  для  записей.  Из  зияющих  щелей  аппарата
свисали длинные, темные ленты. Некоторое время он забавлялся мыслью,  что,
возможно, Калдрен начал спекулировать на бирже, которая  около  двенадцати
лет постоянно регистрировала спад курсов.
     - Доктор, - услышал он вдруг  слова  Калдрена,  -  я  говорил  вам  о
Меркурии-7? - Калдрен указал на густо исписанные страницы.
     - Это описание последних сигналов, переданных по радио на Землю.
     Пауэрс с любопытством разглядывал листки. Кое-где он  смог  прочитать
отдельные слова: "Голубые... люди... ужасный цикл... орион... телеметрия."
Он кивнул головой.
     - Любопытно, - обратился он к Калдрену. - А что это за ленты  там,  у
телетайпа?
     Калдрен усмехнулся.
     - Я месяц ждал, пока вы меня о них спросите. Прошу, посмотрите.
     Подойдя к машинам Пауэрс поднял одну из лент. Над  машиной  виднелась
надпись: Аургия 225-Ж, Интервал: 69 часов. Он читал:
     96 688 365 498 695
     96 688 365 498 694
     96 688 365 498 693
     96 688 365 498 692
     - Это мне напоминает что-то, - сказал он  и  выпустил  ленту.  -  Что
значит этот ряд чисел?
     Калдрен пожал плечами.
     - Никто не знает!
     - Как это? Что-то они должны представлять?
     -  Да,  убывающую  арифметическую  прогрессию.  Обратный  счет,  если
хотите, - ответил Калдрен.
     Пауэрс  поднял  другую  ленту,  свисающую   из   машины   направо   и
обозначенной: Ариес 44Р951. Интервал: 49 дней. Он читал:
     876 567 988 347 779 877 654 434
     876 567 988 347 779 877 654 433
     876 567 988 347 779 877 654 432
     Пауэрс огляделся вокруг.
     - Сколько длится отдельный сигнал? - спросил он.
     - Несколько секунд, естественно. Они очень сжаты.  Их  расшифровывает
компьютер обсерватории. Первый раз их приняли где-то лет двадцать назад  -
в Джодрелл Бэнк. Сейчас никто  не  обращает  на  них  внимания,  -  сказал
Калдрен.
     Пауэрс смотрел на последнюю ленту:
     6554
     6553
     6552
     6551
     - Приближается к концу, -  констатировал  он.  Он  прочитал  надпись,
приклеенную   к   крышке   машины:   "Не    идентифицированный    источник
радиоизлучения, Canes Venatici.  Интервал:  97  недель".  Он  подал  ленту
Калдрен сказал:
     - Скоро будет конец.
     Калдрен покачал головой. Он взял со стола там толщиной  в  телефонную
книгу и минуту листал страницы. Его лицо вдруг стало серьезным,  в  глазах
виднелась глубокая, печальная задумчивость.
     - Сомн