Джеймс БОЛЛАРД
   Рассказы

   ГНЕЗДА ГИГАНТСКОЙ ПТИЦЫ
   ГОЛОСА ВРЕМЕНИ
   ЗАКОЛДОВАННЫЙ ПОЕЗД
   ЗОНА УЖАСА
   И ПРОБУЖДАЕТСЯ МОРЕ
   ИЗ ЛУЧШИХ ПОБУЖДЕНИЙ
   ЛЮК 69
   МИСТЕР Ф. ЕСТЬ МИСТЕР Ф.
   НЕПОСТИЖИМЫЙ ЧЕЛОВЕК
   ОДНИМ МЕНЬШЕ
   Утонувший великан
   Хронополь
   ЧЕЛОВЕК ИЗ ПОДСОЗНАНИЯ


                              Джеймс БОЛЛАРД

                              ГОЛОСА ВРЕМЕНИ


                                    1

     Позднее Пауэрс часто  думал  об  Уайтби  и  о  странных  углублениях,
которые  биолог  выдолбил,  казалось,  без  цели,  на   дне   оставленного
плавательного бассейна. На дюйм глубиной и длиной  в  двадцать  футов  они
складывались в какой-то сложный иероглиф, похожий на китайский. Этот  труд
занял у нее все лето и, забыв о других занятиях, измученный, он долбил  их
неустанно долгими  послеобеденными  часами  в  пустыне.  Пауэрс  временами
приглядывался к нему, останавливаясь на  минуту  в  окне  неврологического
блока. Он смотрел, как Уайтби отмерял длину углублений  и  как  выносил  в
маленьком брезентовом ведерке трудолюбиво отколупываемые кусочки  цемента.
После самоубийства Уайтби никто не интересовался углублениями, лишь Пауэрс
часто брал у администратора ключи, открывал ворота, ведущие к бесполезному
уже бассейну и долго приглядывался к лабиринту выбитых в  цементе  борозд,
до половины наполненных водой, вытекавшей из испортившихся труб.
     Поначалу однако Пауэрс был занят окончанием своей работы в клинике  и
планированием  своего  последнего  уже  ухода.   После   первых   нервных,
панических недель он смирился с ситуацией, с тем самым полным  спокойствия
фатализмом, с каким до тех  пор  соглашался  на  судьбу  на  судьбу  своих
пациентов.  К  счастью,  редукция  физических  и   умственных   градиентов
происходила  в  нем   одновременно,   летаргия   и   бессилие   притупляли
беспокойство, а слабеющий метаболизм принуждал его  к  концентрации  всего
внимания на создании осмысленных конструкций  мысли.  Все  увеличивающиеся
изо дня в день периоды сна без сновидений становились даже  целебными.  Он
заметил, что ожидал периоды сна, не пробуя будить  себя  раньше,  чем  это
было необходимо.
     Поначалу он постоянно держал на ночном столике будильник  и  старался
наполнять все более короткие часы бодрствования как можно  большим  числом
занятий. Он привел в порядок в библиотеку, каждый день ездил в лабораторию
Уайтби, чтобы просматривать свежие партии  рентгеновских  пленок,  выделял
себе каждый час и минуту как последние капли  воды.  К  счастью,  Андерсен
объяснил ему бессмысленность такого поведения.
     Отказавшись от работы в  клинике,  Пауэрс  не  забросил  еженедельных
визитов и медицинских обследований в кабинете Андерсена. Это, правда, было
уже обычной формальностью, полностью лишенной смысла. Во время  последнего
визита Андерсен сделал ему анализ крови; обратил внимание на  все  большую
набряклость мышц лица, слабеющие глазные рефлексы и небритые щеки Пауэрса.
Улыбаясь через ожог, Андерсен некоторое время раздумывал, что ему сказать.
Когда-то  он  еще  пробовал  утешать  пациентов  поинтеллигентней.  Но   с
Пауэрсом, который был способным нейрохирургом и человеком,  находящимся  в
гуще  жизни,  создававшим  оригинальные  вещи,  разговор  не  был  легким.
Мысленно обращался к нему: "Мне чертовски жаль, Роберт,  но  что  же  тебе
говорить?.. Даже Солнце остывает со дня на день"... Он смотрел, как Пауэрс
беспокойно  постукивал  пальцами  по  эмалированной   поверхности   стола,
поглядывая временами на схемы скелета,  развешанные  по  стенам  кабинета.
Помимо запущенного вида - неделю он уже носил одну и ту  же  не  глаженную
рубашку  и  грязные  теннисные  туфли  -  Пауэрс  производил   впечатление
человека, владеющего собой и уверенного в себе, как конрадовский  охотник,
без остатка примирившегося со своим несчастьем.
     - Над чем работаешь, Роберт?  -  спросил  он.  -  Все  еще  ездишь  в
лабораторию Уайтби?
     - Если только могу. Переправа на ту сторону по дну озера  занимает  у
меня около получаса, а будильник не  всегда  будит  меня  вовремя.  Может,
следовало бы обосноваться там постоянно, - сказал Пауэрс.
     Андерсен сморщил лоб.
     -  Есть  ли  смысл?  Насколько  мне  известно,  работа  Уайтби  имела
абстрактный характер... - он прервался,  осознав,  что  такой  комментарий
содержит критику  неудавшихся  исследований  самого  Пауэрса,  но  Пауэрс,
казалось, этого не замечал, приглядываясь в молчании  очертаниям  теки  на
потолке. - Во всяком случае, не  лучше  бы  остаться  среди  дел  и  вещей
знакомых, перечитать еще раз Тойнби и Шпенглера?
     Пауэрс коротко рассмеялся.
     - Это было бы последнее дело, на которое мне пришла бы охота. Я хотел
бы забыть Тойнби и Шпенглера, а не напоминать их себе. А по правде говоря,
я хотел бы забыть все, но мне наверняка не хватит времени. Как много можно
забыть за три месяца?
     - Вероятно все, если только хочется. И  не  пробуй  соревноваться  со
временем, - сказал Андерсен.
     Пауэрс  кивнул   головой,   повторяя   себе   мысленно   эти   слова.
Действительно,  он  пробовал  соревноваться  со   временем.   Прощаясь   с
Андерсоном,  он  внезапно  решил  выкинуть  будильник  и  раз  и  навсегда
освободиться от магии времени. Чтобы помнить об этом, он снял с руки  часы
и не глядя передвинул стрелки, после чего сунул часы в карман. По дороге к
паркингу он  осознавал  свободу,  которую  получил  после  этого  простого
действия. Он исследует теперь обходы и боковые  улочки  коридора  времени.
Три месяца могут быть вечностью.
     Он заметил свой автомобиль и пошел к нему, закрывая  глаза  рукой  от
лучей  Солнца,  проходящими  через  параболическую  выпуклость  крыши  над
лекционным залом. Он как раз собирался сесть в машину, когда заметил,  что
на покрытом пылью окне кто-то выписал 96 688 365 498 721.
     Поглядев через плечо, он узнал  припаркованного  рядом  паккарда.  Он
наклонился, чтобы заглянуть внутрь него, и увидел молодого, светловолосого
мужчину  с  высоким  лбом,  который  приглядывался  к  нему  через  темные
солнечные очки. Около него за рулем сидела кудрявая  девушка,  которую  он
часто видел вблизи факультета психологии. У девушки  были  интеллигентные,
слегка раскосые глаза и Пауэрс припомнил, что молодые  врачи  называли  ее
"девушкой с Марса".
     - Калдрен, ты все еще следишь за мной? - спросил он.
     Калдрен кивнул.
     - Почти все время, доктор, - он остро посмотрел на Пауэрса. -  Вы  не
показываетесь последнее время. Андерсон сказал мне, что вы  отказались  от
работы и двери в вашем кабинете постоянно замкнуты.
     Пауэрс пожал плечами.
     - Я пришел к выводу, что мне нужен отдых.  Есть  много  дел,  которые
стоит обдумывать вторично.
     Калдрен усмехнулся полупрезрительно.
     - Мне очень жаль, доктор. Но не впадайте в депрессию из-за  временных
затруднений.  -  В  этом  момент  он  заметил,  что  девушка  с  интересом
приглядывается к Пауэрсу. - Кома очарована вами, - добавил он. - Я дал  ей
прочитать  ваши  статьи  из  "American  Journal  of  Psychiatry"   и   она
старательно их проштудировала.
     Девушка мило улыбнулась Пауэрсу,  уничтожая  на  момент  враждебность
между  мужчинами.  Когда  Пауэрс  кивнул  головой  все  направлении,   она
перегнулась через Калдрена и сказала:
     Как раз сегодня я закончила автобиографию Ногухи, великого  японского
медика,  который  открыл  спирохету.  В  каком-то  смысле   вы   его   мне
припоминаете - столько вас в каждом из пациентов, которыми вы занимались.
     Пауэрс усмехнулся, потом взглянул на Калдрена.  Мгновение  они  уныло
смотрели в глаза друг другу, через минуту правая щека  Калдрена  дернулась
нервным тиком. Калдрен с усилием овладел мускулами лица, злой, что  Пауэрс
был некоторое время свидетелем его замешательства.
     - Как пошли у тебя сегодня дела в клинике? - спросил  Пауэрс.  -  Все
еще у тебя бывают... головные боли?
     Калдрен сильно сжал губы, видимо, раздраженный вопросом.
     - Кто в конце концов занимается мной, вы или  Андерсон?  Есть  у  вас
право задавать мне сейчас такие вопросы?
     Пауэрс пожал плечами.
     - Нет, скорей всего, -  сказал  он.  Внезапно  он  почувствовал  себя
страшно усталым, жара вызывала у  него  чуть  ли  не  головокружение,  ему
хотелось расстаться с ними как можно скорей. Он открыл дверцу  машины,  но
осознал, что Калдрен может поехать за ним, чтобы столкнуть его  где-нибудь
по дороге в кювет, или заблокировать своей машиной дорогу  так,  чтобы  он
вынужден был ехать за Калдреном в жаре полудня. Калдрен  был  способен  на
любое безумство.
     - Ну, я должен уже идти, есть еще кое-какие  дела,  -  сказал  он,  а
потом добавил более резко. - Позвони мне, если  Андерсон  когда-нибудь  не
сможет тебя принять.
     Он махнул им на прощание рукой и отошел. В стекле окна он еще  видел,
как Калдрен внимательно приглядывается к нему.
     Он вошел в здание отдела неврологии и несколько минут стоял  чуть  ли
не  счастливый  в  холодном  вестибюле.  Наклонам  головы  поздоровался  с
медицинскими сестрами и  вооруженными  револьвером  стражником  у  столика
привратника. По каким-то странным причинам, которые он никогда не мог себе
уяснить, спальные залы блока  всегда  были  полны  зевак,  большей  частью
чудаков и сумасшедших, которые пришли сюда, чтобы предложить больнице свои
магические антинаркотические средства. Часть из  них  были  и  нормальными
людьми.  Многие  прибыли  с  тысячемильных  расстояний,  гонимые,  видимо,
странным инстинктом, как мигрирующие животные, чтобы  осмотреть  место,  в
котором навеки упокоится их род.
     Пауэрс прошел коридором, который вел к  конторе  администрации,  взял
ключ и через теннисный корт дошел до бассейна на  противоположной  стороне
двора. Бассейном уже несколько месяцев не пользовались и  замок  в  дверях
действовал только благодаря стараниям Пауэрса. Войдя внутрь, он замкнул за
собой дверь и, медленно двигаясь по некрашенным доскам,  дошел  до  самого
конца - наиболее глубокой части бассейна. Он остановился  на  трамплине  и
минуту смотрел на  идеограмму  Уайтби.  Идеограмма  была  кое-где  прикрыл
мокрыми листьями и клочками бумаги, но образ все еще можно было разобрать.
Он занимал чуть ли не все дно бассейна и на первый взгляд  припоминал  как
бы огромный солнечный диск с четырьмя радиальными  плечами  -  примитивную
юнговскую мандалу.
     Раздумывая, что  склонило  Уайтби  выбить  незадолго  до  смерти  эту
странную фигуру, Пауэрс внезапно заметил  что-то  движущееся  по  середине
диска. Черное, покрытое скорлупой животное длиной в фут возилось в  грязи,
с трудом приподнимаясь на задних лапах. Скорлупа животного была изрисована
и в какой-то степени напоминала панцирь армадила.  Дойдя  до  края  диска,
животное  на  секунду  задержалось,  заколебалось,  после  чего  отступило
обратно к центру, не желая, или не имея возможности перейти узкий ровик.
     Пауэрс осмотрелся вокруг, потом вошел в  одну  из  кабин,  окружающий
бассейн, и сорвал с заржавевших держателей небольшой шкафчик  для  одежды.
Держа его, он спускался  по  хромированной  лестнице  на  дно  бассейна  и
приблизился к явно обеспокоенному животному. Оно пробовало бежать,  но  он
схватил его и впихнул в шкафчик.
     Животное было тяжелым, весило по  крайней  мере  не  меньше  кирпича.
Пауэрс  дотронулся  до  массивного   оливкового   панциря,   из   которого
высовывалась треугольная голова, похожая на  голову  ужа.  Он  смотрел  на
ороговевшие  конечности,  которые   видом   напомнили   ему   вдруг   шипы
птеродактиля. Минуту он  приглядывался  морганиям  глаз  с  тремя  веками,
смотревших на него со дня ящика.
     - Ожидаешь сильной жары, - сказал он тихо.
     -  Этот  свинцовый  зонтик,  который  на  себе  носишь,  должен  тебя
охлаждать...
     Он  закрыл  дверку,  вылез  из   бассейна,   прошел   через   контору
администратора и направился к своему автомобилю.
     "...Калдрен все еще за что-то на меня обижен (написал Пауэрс в  своем
дневнике). По каким-то причинам не хочет согласиться со  своей  изоляцией,
постоянно вырабатывает новые ритуалы, которые  должны  заменить  ему  часы
сна. Я должен быть, быть может, сказать ему о своем быстро  приближающемся
нулевом  рубеже,  но  он  наверняка  воспринял  бы  это   как   последнее,
непростительное оскорбление. Я имею в избытке то,  чего  он  так  отчаянно
жаждет. Неизвестно, что могло бы случиться.  К  счастью,  эти  мои  ночные
кошмары в последнее время пока ослабели...
     Отодвинув дневник в сторону, Пауэрс наклонился над столом и некоторое
время смотрел через окно на белое дно высохшего озера, тянущееся до самого
горизонта. На расстоянии трех миль, на  противоположном  берегу,  в  ясном
воздухе второй половины дня вращалась чаша радиотелескопа; с  его  помощью
Калдрен неустанно вслушивался  в  Космос,  бродя  в  миллионах  кубических
парсеков пустоты, как кочевники, открывающие море на  берегах  Персидского
залива.
     За спиной Пауэрса мурлыкал  климатизатор  и  холодная  струя  воздуха
расплывалась на светло-голубых стенок комнаты,  едва  видных  в  сумерках.
Снаружи воздух был ясным и тяжелым, из зарослей позолоченных кактусов  тут
же под окнами клиники выливались волны жара, разливаясь по острым террасам
двадцатиэтажного   здания   неврологии.   Там,   в   молчащих    спальнях,
изолированных замкнутыми ставнями, неизлечимых спали своим бессонным сном.
Было их уже в клиники больше пятисот, обитателей форпоста гигантской армии
сомнамбуликов, выполняющей свой последний марш. Едва пять лет минуло с тех
пор,  как  в  первый  раз  распознали  симптомы   наркомы,   но   огромные
правительственные больницы уже были готовы к приему тысяч. Случаи  наркомы
становились со дня на день все более многочисленными.
     Пауэрс почувствовал себя усталым. Он глянул на руку, туда, где обычно
носил часы, задавая себе вопрос, сколько еще времени до восьми, до  начала
его сна на этой неделе. Он засыпал сейчас всегда перед сумерками, и  знал,
что вскоре подойдет его последний рассвет.
     Часы были в кармане и он напомнил себе, что решил его уже никогда  не
использовать.  Так  что  он  сидел,  присматриваясь  к   книжным   полкам,
располагавшимся напротив письменного стола. На них был ряд переплетенных в
зеленое публикаций Комиссии по Атомной Энергии, которые он принес сюда  из
библиотеки Уайтби, как и статьи, в которых Уайтби  описал  свою  работу  в
Тихом океане после взрыва водородной бомбы. Многие из них Пауэрс знал чуть
не наизусть, читал  их  сотни  раз,  стремясь  понять  последние  открытия
умершего биолога. Насколько легче было бы забыть Тойнби!
     Черная стена где-то в фоне сознания бросила тень на его  мысли  и  на
секунду у него потемнело в глазах. Он вытянул руку за дневником,  думая  о
девушке, которую видел в машине Калдрена (Кома, как назвал ее Калдрен; еще
одна сумасшедшая  шутка  Калдрена)  и  ее  замечанию  о  Ногухи.  Аналогия
касалась, вероятно, больше Уайтби, чем его. Чудовища  в  лаборатории  были
только порождениями воображения Уайтби, как к примеру, та панцирная  жаба,
которую он нашел утром в бассейне. Думая о  Коме  и  о  дружеской  улыбке,
которую она ему подарила, он записал в дневнике.
     "Проснулся в 6.33 утра. Последний  визит  у  Андерсона.  Он  дал  мне
понять, что дальнейшие визиты лишены смысла и лучше буду чувствовать  себя
в  одиночестве.  Заснуть  в  восемь?   (Предопределенность   сроков   меня
поражает).
     Он остановился на секунду, потом добавил:
     "Прощай, Эниветок!"



                                    2

     С девушкой он встретился на следующий день в лаборатории  Уайтби.  Он
поехал туда сразу после завтрака, забрав с  собой  зверька,  найденного  в
бассейне; он  хотел  заняться  им,  прежде  чем  тот  умрет.  Единственный
панцирный мутант, на которого он наткнулся  до  этого,  едва  не  оказался
причиной  его  смерти.  Месяц  назад,  когда  он  ехал  вокруг  озера   на
автомобиле, то ударил передним колесом в зверька, уверенный, что  попросту
раздавит его. Но  насыщенный  свинцом  панцирь  животного  выдержал,  хотя
внутренности были разможжены, сила удара столкнула машину в кювет. Он взял
тогда с собой панцирь, взвесил его позднее в лаборатории и обнаружил,  что
тот содержал около 600 граммов свинца.
     Многие разновидности растений и животных начали  производить  тяжелые
материалы, которые должны были служить вам радиационная защита.  В  горах,
лежащих  по  ту  сторону  пляжа,  двое  старых  золотоискателей  пробовали
заставить  работать  брошенные  восемьдесят  лет  назад   золотодобывающие
машины. Они заметили, что растущие вокруг шахты  кактусы  покрыты  желтыми
пятнами. Анализ показал, что растения начали поглощать количества  золота,
оплачивающиеся при переработке, хотя содержание золота в залежи было  ниже
границы оплачиваемости. Таким образом старая шахта начала в  конце  концов
приносить прибыль.
     Проснувшись в  то  утро  в  6.45  на  десять  минут  позднее,  чем  в
предыдущий день (он констатировал это, слушая по радио одну из  постоянных
утренних программ) - он неохотно  съел  завтрак,  около  часа  запаковывал
книги, после чего адресовал посылки брату.
     Получасом позднее  он  уже  был  в  лаборатории  Уайтби.  Лаборатория
помещалась в геодезическом куполе стофутового диаметра, построенном  рядом
с квартирой, на западном берегу озера, на расстоянии около мили от  летней
резиденции Калдрена.  Вилла  не  использовалась  со  времени  самоубийства
Уайтби. Большинство экспериментальных растений и животных вымерло,  прежде
чем Пауэрс получил разрешение на доступ в лабораторию.
     Сворачивая в  подъездную  аллею,  Пауэрс  увидел  Кому,  стоявшую  на
вершине  купола.  Ее  стройная  фигура  ярко  выделялась  на  фоне  ясного
утреннего неба. Она помахала  ему  приветственно  рукой,  соскользнула  по
стеклянным плитам купола и соскочила на дорогу рядом с машиной.
     - Добрый день, - сказала она улыбаясь.  -  Я  пришла  посмотреть  ваш
зоопарк.
     Калдрен  утверждал,  что  вы  меня  не  впустите,   если   он   будет
сопровождать меня поэтому я ему сказала, что пойду одна.
     И пока Пауэрс в молчании рылся  в  карманах,  разыскивая  ключи,  она
добавила:
     - Если хотите, я выстираю вам рубашку.
     Пауэрс усмехнулся, глядя на свои покрытые пылью, пропотевшие манжеты.
     - Неплохая, мысль, - сказал он.  Выгляжу  я  действительно  несколько
запущенно. - Он открыл двери и взял Кому за руку. Не  знаю  также,  почему
Калдрен болтает такие глупости. Он  может  приходить  сюда,  когда  только
захочет.
     - Что у вас там, в ящике?  -  спросила  Кома,  указывая  на  шкафчик,
который он нес.
     - Наш дальний  родственник,  которого  я  только  что  открыл.  Очень
интересуя особа. Сейчас я его вам представлю.
     Передвижные перегородки длили здание на  четыре  части.  Две  из  них
служили складом, наполненным запасными контейнерами, аппаратурой и  кормам
для животных. Они прошли как раз в третью, в которой размещался гигантский
рентгеновский  аппарат,  250-мегаперовый   Дж_Е_Макситрон,   установленный
вблизи подвижного круглого стола. Везде вокруг  лежали  защитные  бетонные
блоки, похожие на большие кирпичи.
     В четвертой части помещался зоопарк Пауэрса. На скамьях  в  раковинах
были расставлены виварии, на вентиляционных крышках были наклеены  графики
и записи, разных очертаний  и  цветов.  На  полу  виднелись  электрические
провода и резиновые трубы. Пока они шли  вдоль  контейнеров,  за  матовыми
стеклами двигались тени живущих внутри существ. В глубине ниши,  рядом  со
столом Пауэрса, они услышали шедший из клетки шум.
     Поставив ящичек, Пауэрс взял со  стола  кулек  орешков  и  подошел  к
клетке. Маленький, черноволосый шимпанзе в пилотском  шлеме  приветствовал
их, повиснув на решетке, веселым верещанием, после чего, оглядываясь через
пл