менами исчезая  в  полосах
пара, поднимавшихся от ила, как в  густом  тумане.  Перед  ним  начинались
берега бесконечного внутреннего моря, сливаясь на горизонте с  небом,  так
что Керансу показалось, что Хардман идет по раскаленному пеплу к солнцу.


     Следующие два часа он спокойно сидел у музея, ожидая прибытия катера,
слушая  раздраженное  ворчание  Риггса  и  неуверенные  оправдания  Дейли.
Измученный жарой, он пытался уснуть, но неожиданный звук спускаемого курка
карабина подействовал  на  него,  как  удар  сапогом.  Привлеченные  шумом
вертолета, приближались игуаны; теперь они скрывались  по  углам  площади,
время от времени  лая  на  людей  на  ступенях  музея.  Их  резкие  голоса
наполнили Керанса смутным страхом,  который  не  оставил  его  даже  после
прибытия катера и во время их возвращения на базу.  Сидя  в  сравнительной
прохладе  под  широким  навесом  и  следя  за  убегающими  назад  зелеными
берегами, Керанс все еще слышал их хриплые голоса.
     На базе он отвел  Уилсона  в  лазарет,  затем  отправился  к  доктору
Бодкину и описал ему утренние события, все еще прислушиваясь  про  себя  к
голосам игуан. Бодкин, к его удивлению, только кивнул и заметил:
     - Будьте осторожны, Роберт, вы их снова услышите.
     Он никак не прокомментировал бегство Хардмана.
     Катамаран Керанса все еще находился на другом берегу лагуны,  поэтому
он решил переночевать в своей каюте на  испытательной  станции.  Здесь  он
спокойно провел остаток дня, пытаясь овладеть своим нервным  возбуждением,
размышляя  о  странной  южной  одиссее  Хардмана  и  об  илистых  отмелях,
сверкающих под полуденным солнцем, как расплавленное золото,  одновременно
отталкивающих и манящих, как утраченные  и  недосягаемые  берега  древнего
рая.



                       5. СПУСК В ГЛУБИНЫ ВРЕМЕНИ

     Позже, вечером, когда Керанс лег спать в своей каюте на испытательной
станции, темные воды лагуны струились через затонувший  город,  и  к  нему
впервые пришел сон. Он вышел из каюты и пошел по палубе, глядя  на  черный
сверкающий диск лагуны. Плотные столбы непрозрачного пара стояли  над  его
головой, опускаясь почти до двухсот футов над поверхностью воды. Через них
едва просвечивали очертания огромного круга солнца.  С  глухим  отдаленным
барабанным гулом оно посылало тусклое сверкание,  пульсировавшее  по  всей
лагуне, на мгновения освещая известняковые  скалы,  которые  заняли  место
белофасадных зданий, кольцом обступавших лагуну.
     Отражая этот перемежающийся свет, глубокая чаша воды  превращалась  в
рассеянное сверкающее пятно.  Множество  микроскопических  животных  в  ее
глубине образовывали бесконечную  последовательность  светящихся  ореолов.
Среди  них  в  воде  извивались  тысячи  змей   и   угрей,   сплетаясь   в
фантастические узлы, которые разрывали поверхность лагуны.
     Барабанный стук огромного солнца послышался ближе, оно заполнило  все
небо, густая растительность у известняковых  скал  внезапно  раздвинулась,
обнаружив черные и серые головы огромных ящеров триасовой эпохи.  Неуклюже
переваливаясь на края скал, они все вместе начали реветь  на  солнце,  шум
все разрастался, пока не стал не отличим от вулканической  силы  солнечных
вспышек. Ощущая этот гул внутри себя, как собственный пульс, Керанс вместе
с тем ощутил и месмерическую притягательную силу ревущих  ящеров,  которые
теперь казались продолжением его собственного организма. Рев  разрастался,
и Керанс чувствовал как преграды, отделяющие  его  от  клетки  окружающего
древнего  ландшафта,  рушатся,  и  он  поплыл  вперед,  с   глухим   шумом
погрузившись в темную воду...
     Он  проснулся  в  душном  металлическом  ящике  своей  каюты,  голова
раскалывалась от боли, он не мог даже открыть глаза. Даже после того,  как
он сел на кровать, сполоснув теплой водой лицо, он все еще видел  огромный
пламенеющий диск солнца; все еще слышал биение  его  собственного  сердца.
Поразмыслив, он понял, что это было биение  его  собственного  сердца,  но
каким-то безумным путем звуки его настолько  усиливались,  что  напоминали
удары подводных скал о стальные борта подводной лодки.
     Эти звуки продолжали преследовать его, когда он открыл дверь каюты  и
пошел по коридору в камбуз. Было шесть часов утра,  испытательная  станция
была заполнена глухой тишиной, первые отблески рассвета  освещали  пыльные
лабораторные  столы  и   упаковочные   корзины,   грудой   сваленные   под
веерообразными окнами в коридоре.  Несколько  раз  Керанс  останавливался,
пытаясь избавиться от эха, звучавшего в его ушах, размышляя  про  себя,  в
чем истинная причина этого странного  состояния.  Его  подсознание  быстро
превращалось  в  пантеон,  тесно  заполненный  охранительными  фобиями   и
навязчивыми идеями, населявшими его перегруженную психику,  как  будто  он
воспринимал их телепатически.  Рано  или  поздно  прототипы  этих  страхов
выйдут наружу и начнут бороться друг с другом, зверь  против  личности,  я
против них...
     Вдруг он припомнил, что Беатрис Дал видела тот же сон, и взял себя  в
руки. Он вышел на палубу и  посмотрел  на  противоположный  берег  лагуны,
пытаясь решить, стоит ли брать одну из лодок, пришвартованных  к  базе,  и
отправиться к Беатрис. Испытав на  собственном  опыте  ночной  кошмар,  он
понял, какую храбрость и самообладание проявила  Беатрис,  отказываясь  от
малейшего сочувствия.
     Однако Керанс не знал, что по каким-то причинам ему вовсе не  хочется
сочувствовать Беатрис, и он никогда не будет  расспрашивать  ее  о  них  и
никогда не предложит ей лекарств или успокоительных средств. Не  будет  он
вдумываться в многочисленные замечания Риггса и Бодкина о  кошмарах  и  их
опасности. Он как бы заранее знал, что вскоре  сам  испытает  эти  сны,  и
воспримет как неизбежный элемент жизни, как  представление  о  собственной
неизбежной смерти, которое каждый человек хранит где-то в глубинах  своего
сознания.
     Бодкин сидел за столом в камбузе; когда Керанс вошел,  он  безмятежно
прихлебывал кофе, сваренный на плите в  большой  треснувший  кастрюле.  Он
ненавязчиво, но внимательно рассматривал Керанса, пока  тот  усаживался  в
кресло, потирая лоб слегка дрожащей рукой.
     - Итак, отныне вы принадлежите к тем, кто испытывает эти сны, Роберт.
Вы испытали на себе миражи лагуны. У вас усталый  вид.  Это  был  глубокий
сон?
     Керанс коротко рассмеялся.
     - Вы хотите испугать меня. Алан? Не могу сказать точно,  но  кажется,
сон был довольно глубокий. Боже, как я хотел  бы  не  проводить  эту  ночь
здесь. В "Рице" у меня не было никаких кошмаров. - Он задумчиво  отхлебнул
горячий кофе. - Так вот о чем говорил тогда Риггс. Многие из членов отряда
видят эти сны?
     - Сам Риггс не видит, но больше половины остальных - да. И,  конечно,
Беатрис Дал. Я вижу их уже почти три месяца. По существу это  все  один  и
тот же повторяющийся сон. - Бодкин говорил медленным неторопливым голосом,
мягко, в отличие от своей обычной резкой и грубоватой манеры, как если  бы
Керанс стал членом избранной группы, к которой принадлежал и сам Бодкин. -
Вы держались очень долго, Роберт, это свидетельствует о прочности фильтров
вашего сознания. Мы все уже удивлялись,  когда  же  и  вы  начнете.  -  Он
улыбнулся Керансу. - В переносном смысле, конечно. Я никогда  не  обсуждал
эти  сны  с  остальными.  Кроме  Хардмана,  конечно.  Бедный  парень,  сны
полностью овладели им. - В раздумье он добавил: - Вы обратили внимание  на
солнечный пульс? Пластинка  на  проигрыватели  в  каюте  Хардмана  была  с
записью его собственного пульса. Я надеялся таким образом вызвать  кризис.
Не думайте, что я добровольно отправил его в эти джунгли.
     Керанс кивнул и бросил через окно взгляд на полукруглый корпус  базы,
слегка  покачивавшийся  неподалеку.  На  самой  верхней  палубе  у   перил
неподвижно стоял Дейли, пилот вертолета, и пристально глядел на прохладную
утреннюю  воду.  Возможно,  он  тоже  только  что  очнулся  от   того   же
коллективного сна, его  глаза  все  еще  полны  видением  оливково-зеленой
лагуны,  залитой  светом  огромного  триасового  солнца.  Стоило   Керансу
перевести взгляд в полутьму каюты, как он вновь увидел ту  же  картину.  В
ушах его продолжали отдаваться пульсирующие звуки солнечного барабана  над
водой. Но теперь, пережив первый страх,  он  уже  находил  в  этих  звуках
что-то успокаивающее, что-то ободряющее, как собственное сердцебиение.  Но
огромные ящеры были все же ужасны.
     Он вспомнил игуан, лающих  и  лениво  ползающих  по  ступеням  музея.
Различие между скрытым и явным содержанием сна переставало иметь значение,
так же как и разница между действительностью во сне и  наяву.  Фантомы  из
сна незаметно перешли в  реальность,  воображаемый  и  истинный  ландшафты
теперь были неразличимы, как если бы это были Хиросима и Аушвиц, Голгофа и
Гоморра.
     Скептически подумав о лекарствах, он сказал Бодкину:
     - Лучше дайте мне будильник Хардмана, Алан. Или  напомните,  чтобы  я
принял на ночь фенобарбитон.
     - Не нужно, - коротко ответил Бодкин. - Если только не хотите,  чтобы
сила впечатления удвоилась. Единственное средство, которое может поставить
преграду на пути видений, это остатки вашего сознательного контроля. -  Он
застегнул на голой, без рубашки, груди свою шерстяную куртку. - Это не был
настоящий сон, Роберт, это  древняя  органическая  память,  возраст  ее  -
миллионы лет.
     Он указал на полукруг солнца, поднимающийся над  зарослями  хвощей  и
папоротников.
     - Врожденный механизм, проспавший в вашей цитоплазме много  миллионов
лет, проснулся. Повышение уровня радиации солнца и температуры влекут  нас
назад, к спинному мозгу, к поясничному нерву, в древние  моря,  в  область
психологии - невроники. Это всеобщий биофизический возраст.  Мы  на  самом
деле помним эти древние болота и лагуны. После нескольких ночей эти сны не
будут пугать вас, ужас от них поверхностен. Именно поэтому Риггс и получил
приказ вернуться.
     - Пеликозавр?.. - спросил Керанс.
     Бодкин кивнул.
     - Они не восприняли мой доклад серьезно, так как это было  не  первое
сообщение.
     На лестнице, ведущей к камбузу,  послышались  шаги.  Дверь  энергично
распахнул полковник Риггс, гладко выбритый и позавтракавший.
     Он дружелюбно махнул им дубинкой, рассматривая груду немытой посуды и
двоих своих подчиненных, раскинувшихся в кресле.
     - Боже, что за свинарник! Доброе утро. Нам предстоит  занятный  день,
поэтому давайте посидим, облокотившись  на  стол.  Я  назначил  отъезд  на
двенадцать часов завтра, поэтому к десяти утра все должно  быть  погружено
на борт. Я не собираюсь тратить ни капли лишнего горючего, поэтому  будьте
аккуратны. Как вы, Роберт?
     - Превосходно, - коротко, не вставая, ответил Керанс.
     - Рад слышать. Выглядите  вы  несколько  вяловато.  Хорошо.  Если  вы
хотите взять катер, чтобы привезти свои вещи из "Рица"...
     Керанс слушал его автоматически, глядя на величественно поднимающееся
солнце. Их теперь разделял тот бесспорный факт, что Риггс не видел сны, не
ощущал их притягательную силу. Он все еще подчинялся причинности и логике,
все еще жил в прежнем, потерявшем всякое значение мире, вооруженный пачкой
никому не нужных инструкций, как рабочая пчела перед возвращением в  улей.
Через несколько минут Керанс уже совершенно игнорировал слова  полковника,
прислушиваясь только к непрерывному барабанному бою  в  ушах,  полуприкрыв
глаза, так  чтобы  можно  было  видеть  сверкающую  пятнистую  поверхность
лагуны.
     Против него Бодкин, казалось, делал то же  самое,  скрестив  руки  на
пупе. Сколько раз во время их прежних бесед он в  действительности  был  в
миллионах миль отсюда?
     Когда полковник направился к выходу, Керанс последовал за ним.
     -  Конечно,  полковник,  все  будет  готово   вовремя.   Спасибо   за
напоминание.
     Катер с полковником двинулся к  лагуне,  а  Керанс  вернулся  в  свое
кресло. В течение нескольких минут двое  мужчин  смотрели  друг  на  друга
через стол; по мере того как  поднималось  солнце,  все  больше  насекомых
начинало  жужжать  по  ту  сторону  проволочной  сетки.  Наконец,   Керанс
заговорил:
     - Алан, я не уверен, что захочу уйти вместе со всеми.
     Не отвечая, Бодкин извлек сигарету. Он зажег ее и  принялся  спокойно
курить, откинувшись в кресле.
     - Знаете ли вы, где  мы  находимся?  -  спросил  он  после  паузы.  -
Название города?
     Когда Керанс отрицательно покачал головой, Бодкин сказал:
     - Это Лондон. Любопытно, что  я  здесь  родился.  Вчера  я  поплыл  к
старому зданию университета и нашел лабораторию,  в  которой  работал  мой
отец. Мне было шесть лет, когда мы уехали отсюда, но я  очень  хорошо  все
помню. В нескольких сотнях ярдов отсюда был планетарий, я  был  в  нем  на
одном сеансе, еще до того, как вышел  из  строя  проектор.  Большой  купол
планетария до сих пор заметен, он в двадцати футах  под  водой.  Похож  на
огромную раковину. Интересно: когда я смотрю на купол сквозь  толщу  воды,
мое детство мне кажется совсем близким. По правде говоря, я  почти  совсем
забыл его - в моем возрасте и у вас будет множество  других  воспоминаний.
Когда мы уйдем отсюда, наша  жизнь  станет  совсем  кочевой,  а  ведь  тут
единственный дом, который я когда-либо знал... - он  внезапно  замолчал  и
выглядел бесконечно уставшим.
     - Продолжайте, - ровно сказал Керанс.



                          6. ЗАТОПЛЕННОЕ СУДНО

     Два человека быстро двигались по  палубе,  беззвучно  ступая  мягкими
подошвами по стальным плитам. Белое полуночное  небо  нависло  над  темной
поверхностью лагуны, в нем, как спящие галеоны, неподвижно  стояли  группы
кучевых облаков. Низкие звуки ночных джунглей стлались над водой;  изредка
бормотала обезьяна или игуаны вскрикивали в своих гнездах в полузатонувших
зданиях. Мириады насекомых роились над водой, моментально  исчезая,  когда
волны бились о скошенные  борта  понтона,  на  котором  была  смонтирована
испытательная станция.
     Один за другим Керанс освобождал швартовые, пользуясь тем, что  качка
время от времени ослабляла натянутые тросы. Когда станция начала  медленно
отодвигаться,  он  с  беспокойством  посмотрел  на  темный  корпус   базы.
Постепенно стали видны лопасти большого винта вертолета,  привязанного  на
верхней палубе базы, затем меньший хвостовой винт. Керанс выжидал,  прежде
чем сбросить последний трос с ржавой причальной тумбы: он дождался сигнала
Бодкина с верхней палубы станции.
     Натяжение троса усилилось, и Керансу потребовалось  несколько  минут,
чтобы сбросить последнюю петлю с  выступа  причальной  тумбы;  к  счастью,
волна, поднявшая станцию, дала ему несколько  дюймов  слабины  троса.  Над
собой он слышал нетерпеливый шепот Бодкина; они  медленно  направлялись  в
сторону лагуны, в которой был виден единственный огонек  -  это  светилось
окно Беатрис. Наконец Керансу удалось сбросить последний конец -  он  снял
его с тумбы и опустил в темную воду в  трех  футах  под  собой.  Некоторое
время он следил, как трос, разрезая воду, уходит к базе.
     Освободившись  от  дополнительной  тяжести  -  к  тому  же  вертолет,
укрепленный не на середине палубы, отягощал один из концов базы - огромный
корпус отклонился от вертикали почти на пять  градусов,  затем  постепенно
вновь обрел равновесие. В одной из кают загорелся свет, но через несколько
мгновений погас. Керанс схватил багор, лежавший рядом с ним на  палубе,  и
принялся  осторожно  отталкиваться.  Интервал  между  базой   и   станцией
постепенно  увеличивался,  вначале  он  составлял  двадцать  ярдов,  потом
пятьдесят. Низкая завеса тумана стояла  над  лагуной,  вскоре  они  уже  с
трудом различали место своей прежней стоянки.
     Удерживая станцию в стороне от стоявших на берегу зданий, они  вскоре
покрыли двести ярдов. Станция раздвигала  своим  корпусом  растительность,
ветви папоротников прорывались в окна. Вскоре они остановились в небольшом
заливе площадью около ста квадратных футов.
     Керанс перегнулся через перила, гладя сквозь темную воду на маленький
кинотеатр в  двадцати  футах  под  поверхностью  воды,  на  плоской  крыше
кинотеатра не было ни выходов лифта, ни пожарных кранов. Помахав  Бодкину,
по-прежнему стоявшему на верхней палубе, Керанс пошел в лабораторию,  мимо
сосудов с образцами и раковин для воды он спустился вниз, к понтону.
     В основании понтона был лишь один запорный кран,  и  когда  Керанс  с
трудом отвернул его, мощная струя холодной пенящейся воды  хлынула  к  его
ногам. К тому времени, когда он поднялся в лабораторию, чтобы в  последний
раз осмотреть ее, вода уже достигла уровня лодыжек Керанса  и  разливалась
среди лабораторных столов и раковин. Керанс открыл  клетку  и  выпустил  в
окно обезьянку с хвостом, поросшим  густой  шерстью.  Станция,  как  лифт,
медленно опускалась. Керанс,  погружаясь  в  воду  по  пояс,  добрался  до
сходного трапа и  поднялся  на  верхнюю  палубу,  где  Бодкин  возбужденно
смотрел на окна ближайшего здания, медленно вырисовывавшегося в тумане.
     Спуск прекратился, когда верхняя палубы  станции  находилась  в  трех
футах над водой, ее плоское дно легло на крышу кинотеатра,  с  борта  было
удобно перебираться в здание. Слышно было, как внизу, под водой,  булькает
воздух, вырываясь из реторт и других сосудов, пенная струя поднималась  из
затонувшего окна лаборатории, там стоял стол с какими-то реактивами.
     Керанс следил, как пятна цвета индиго рассеиваются в воде, и думал  о
большом полукруге таблиц и схем, скрывшихся под водой в лаборатории. В них
были записаны результаты многолетних наблюдений за изменениями животного и
растительного  мира;   уничтожение   этих   записей   символизировало   ту
неопределенность, в которую они погружались с  Бодкиным.  Они  вступали  в
новую фазу существования, и для руководства у них  было  только  несколько
кустарным образом выработанных правил.
     Керанс достал из пишущей машинки в своей каюте лист бумаги  и  крепко
приколол к двери камбуза. Бодкин добавил к этому  посланию  свою  подпись,
затем они вдвоем вновь вышли  на  палубу  и  спустили  на  воду  катамаран
Керанса.
     Медленно гребя, они обогнули корпус станции, скользя по темной  воде,
вскоре исчезли в черных тенях, скрывавших берега лагуны.


     Порывы ветра от винта морщили воду в плавательном бассейне,  чуть  не
срывали навес, вертолет нырял и поднимался, как  бы  отыскивая  место  для
посадки. Керанс с  улыбкой  следил  за  ним  сквозь  пластмассовые  стекла
гостиной, убежденный, что груда пустых бочек от  горючего,  нагроможденная
им и Бодкиным на крыше, убедит пилота не приземляться. Одна или две  бочки
скатились с крыши во дворик и с плеском упали в воду, вертолет  отлетел  и
приблизился вновь более осторожно.
     Пилот, сержант  Дейли,  развернул  фюзеляж  таким  образом,  что  люк
вертолета оказался против окна гостиной, в люке показалась фигура  Риггса,
он был  без  фуражки,  двое  солдат  удерживали  его  за  руки,  не  давая
вывалиться. Риггс что-то кричал в электрический мегафон.
     Беатрис Дал подбежала к Керансу со своего  наблюдательного  пункта  в
дальнем конце гостиной, прикрывая уши от рева вертолета.
     - Роберт, он старается что-то сказать нам.
     Керанс  кивнул,  но  голос  полковника  совершенно  заглушался  шумом
вертолета. Риггс кончил, вертолет поднялся и полетел над лагуной, унеся  с
собой шум и вибрацию.
     Керанс обнял Беатрис за плечи, ощутив под пальцами ее гладкую кожу.
     - Что ж, я догадываюсь, что он хотел нам сказать.
     Они вышли во дворик и помахали Бодкину,  который  вышел  из  лифта  и
принялся укреплять груду бочек. Под ними, на противоположном краю  лагуны,
из воды выступала верхняя палуба затопленной испытательной станции, вокруг
которой кружились в водовороте сотни  блокнотных  листов.  Стоя  у  перил,
Керанс указал на желтый корпус  ба