долга.
     - Это интересно, полковник, - саркастически  заметила  Беатрис.  -  А
я-то  всегда  считала,  что  наш  долг  оставаться  здесь   до   последней
возможности. Во всяком случае, - тут в  ее  глазах  промелькнуло  знакомое
выражение насмешливого юмора, - так говорил мой дед,  когда  правительство
конфисковало большую часть его собственности. - Она  заметила,  что  Риггс
через ее плечо смотрит на бар. -  В  чем  дело,  полковник?  Ищете  своего
держателя опахала? Я не собираюсь предлагать вам выпить. Ваши люди  и  так
приходят сюда лишь пьянствовать.
     Риггс встал:
     - Хорошо, мисс Дал. Я ухожу. Увидимся позже, доктор. - Он  с  улыбкой
козырнул Беатрис. - Завтра я пришлю катер за вашими вещами, мисс Дал.
     После ухода Риггса Керанс откинулся в кресле и  принялся  следить  за
вертолетом, кружившим над соседней лагуной. Иногда  вертолет  опускался  к
самой воде, и тогда воздушная волна от винта срывала листья с папоротников
и сбрасывала игуан с ветвей и крыш. Беатрис принесла  бутылку  и  села  на
скамеечку у ног Керанса.
     - Я хочу, чтобы вы не думали обо мне так, как этот человек, Роберт. -
Она протянула ему напиток, опираясь локтями в его колени. - Обычно Беатрис
выглядела спокойной и самодовольной,  но  сегодня  она  была  печальной  и
усталой.
     - Простите, - сказал Керанс. - Возможно, я еще сам себя  не  понимаю.
Ультиматум Риггса был для меня неожиданностью. Я не  думал,  что  придется
уходить так скоро.
     - Вы останетесь, Роберт?
     Керанс помолчал. Автоматический проигрыватель перешел от пасторали  к
седьмой симфонии Бетховена. Весь день, без перерыва, он проигрывал цикл из
девяти симфоний. Керанс задумался  в  поисках  ответа,  печальная  мелодия
седьмой симфонии соответствовала его нерешительности.
     - Вероятно, да, хотя и не знаю, почему. Это не может  быть  объяснено
лишь эмоциональным  порывом.  Должны  быть  более  основательные  причины.
Возможно,  эти  затонувшие  лагуны  напоминают  мне  затонувший  мир  моих
предков. Все, что Риггс говорит, правда. Будет очень  мало  шансов  выжить
при тропических штормах и малярии.
     Он положил руку на ее лоб, определяя температуру, как у ребенка:
     - Что Риггс имел в виду, когда говорил,  что  вы  не  сможете  хорошо
спать? Он вторично упомянул об этом сегодня.
     Беатрис на мгновение отвела взгляд.
     - О, ничего... Две прошлые ночи  меня  мучили  кошмары.  И  то  же  у
большинства людей здесь. Забудьте это. Ответьте мне,  Роберт,  серьезно  -
если я решу остаться здесь, останетесь ли вы? Вы сможете поселиться здесь?
     Керанс улыбнулся:
     - Хотите соблазнить меня, Беа? Что за вопрос. Вспомните, вы не только
самая прекрасная женщина здесь, вы вообще единственная женщина. Нет ничего
более необходимого, чем база, для сравнения. У Адама не было эстетического
чувства, иначе он понял бы, что Ева - прекрасная, но случайная награда  за
труд.
     - Вы откровенны сегодня. - Беатрис встала и подошла к краю  бассейна.
Она обеими руками перебросила  волосы  на  лоб,  ее  длинное  гибкое  тело
сверкало в солнечных лучах. - Но разве все действительно так, как заявляет
Риггс? У нас останется крейсер.
     - Он неисправен. Первый  серьезный  шторм  потопит  его,  как  ржавый
бидон.
     Ближе к полудню жара  на  террасе  стала  невыносимой,  они  оставили
дворик и перешли внутрь. Двойные венецианские стекла пропускали лишь часть
солнечного света, воздух внутри  был  прохладен.  Беатрис  растянулась  на
длинной, бледно-голубой, крытой  какой-то  шкурой  софе,  рука  ее  играла
мехом. Это помещение принадлежало деду Беатрис и было ее домом, с тех  пор
как ее родители умерли вскоре после ее появления на свет. Выросла она  под
присмотром деда, одинокого эксцентричного промышленного магната (Керанс не
знал источников его богатства; когда он спросил  об  этом  Беатрис  вскоре
после того, как они с Риггсом натолкнулись на ее двухэтажную  квартиру  на
крыше небоскреба, она кратко ответила: "Скажем, у него было много денег").
В  прежние  времена  этот  магнат  был  известным  меценатом.  Вкусы   его
склонялись ко всему эксцентричному и причудливому, и Керанс  часто  думал,
насколько его личность отразилась в его внучке. Над камином висела большая
картина сюрреалиста начала XX века Дельво; на  ней  женщина  с  обезьяньим
лицом, обнаженная до пояса, танцевала со скелетами  в  смокингах  на  фоне
многоцветного пейзажа. На другой стене висели  фантасмагорические  джунгли
Макса Эрнста.
     Некоторое время  Керанс  молча  смотрел  на  тусклое  желтое  солнце,
светившее сквозь экзотическую растительность на картине  Эрнста;  странное
чувство воспоминания и узнавания было у него. Вид  этого  древнего  солнца
что-то будил в глубинах его подсознания.
     - Беатрис.
     Она смотрела на него, он подошел к ней.
     - В чем дело, Роберт?
     Керанс колебался, чувствуя, что наступает решительный момент, который
ввергнет его в полосу потрясений и изменений.
     - Вы должны понято, что если Риггс уйдет без нас, позже мы сами  уйти
не сможем. Мы останемся.



                          3. К НОВОЙ ПСИХОЛОГИИ

     Поставив свой  катамаран  на  якорь  у  причальной  площадки,  Керанс
спрыгнул с него и по трапу поднялся на базу. Подойдя к  двери  в  защитной
сетке, он обернулся и сквозь волны  жары,  заливавшие  лагуну,  увидел  на
противоположном берегу у балконных перил фигуру  Беатрис.  Он  помахал  ей
рукой, однако она, не отвечая, отвернулась.
     - Сегодня у нее день плохого настроения, доктор?  -  сержант  Макреди
вышел из каюты охраны, его лицо с клювообразным носом исказилось  подобием
усмешки. - Она необычное существо, не правда ли?
     Керанс пожал плечами.
     - Вы знаете  этих  девушек,  слишком  долго  живущих  в  одиночестве,
сержант. Если вы не поостережетесь, они постараются свести вас  с  ума.  Я
пытался убедить ее собрать вещи и отправиться с  нами.  Вряд  ли  мне  это
удалось.
     Макреди  пристально  взглянул  на  крышу   далекого   небоскреба   на
противоположном конце лагуны.
     - Я рад, что вы так говорите,  доктор,  -  заметил  он  уклончиво,  и
Керанс так и не смог решить, относится ли его скептицизм к Беатрис  или  к
нему самому.
     Останутся они или нет, но Керанс решил делать  вид,  что  они  уходят
вместе  со  всеми:  каждую  минуту  из  последующих  трех  дней  следовало
потратить на увеличение запасов; нужно было тайком унести со складов  базы
как можно больше необходимого  оборудования.  Керанс  все  еще  не  принял
окончательного решения - вдали от Беатрис  его  нерешительность  вернулась
(он уныло размышлял, насколько искренне говорила она с ним - Пандора, с ее
смертоносным ртом и с ящиком, полным  желаний  и  разочарований,  с  легко
открывающейся и столь же  легко  захлопывающейся  крышкой),  но  хотя  эта
нерешительность ясно отражалась у него на лице и  доставляла  ему  большие
мучения, а Риггс и Бодкин легко могли определить ее  причины,  он  тем  не
менее решил оттягивать решение до последней  возможности.  Хотя  он  и  не
любил эту базу, он знал, что вид уплывающей базы подействует на  него  как
мощный катализатор страха и паники, и тогда любые отвлеченные причины  его
отказа уехать потеряют всякую  силу.  Год  назад  он  случайно  остался  в
одиночестве на  небольшой  рифе.  Ему  пришлось  проводить  дополнительное
геомагнитное  исследование,  и  он  не  услышал  сирену,  так  как  снимал
показания приборов в глубоком подвале. Когда 10 минут спустя  он  выбрался
из подвала и обнаружил, что база находится в 600 ярдах  от  берега  и  это
расстояние все увеличивается, он почувствовал себя, как ребенок,  внезапно
лишившийся матери. С огромным трудом подавил  он  панику  и  выстрелил  из
своего сигнального пистолета.
     - Доктор Бодкин просил меня направить вас в лазарет,  как  только  вы
появитесь, сэр. Лейтенанту Хардману сегодня утром стало хуже.
     Керанс кивнул и осмотрел пустую палубу. Он пообедал с Беатрис,  зная,
что база все равно в эти часы  после  полудня  пустует.  Половина  экипажа
находилась на катере Риггса или в  вертолетах,  остальные  спали  в  своих
каютах, и  он  надеялся  спокойно  осмотреть  склады  и  арсенал  базы.  К
сожалению, Макреди, эта сторожевая собака полковника, шел за  ним  следом,
готовый сопровождать его до лазарета на палубе В.
     Керанс старательно осматривал пару  комаров-анофелесов,  пробравшихся
через проволочную сетку перед ним.
     - Все еще пробираются, - указал он на них Макреди.  -  А  что  слышно
насчет второго заграждения, которое вы должны были установить?
     Сбивая Комаров фуражкой, Макреди  неуверенно  огляделся.  Второй  ряд
экранов из  проволочной  сетки  вокруг  всей  базы  был  любимым  проектом
полковника Риггса. Время от времени он  приказывал  Макреди  выделить  для
этой работы людей, но так как эта работа означала пребывание на  неудобных
деревянных козлах под прямыми солнечными лучами в облаке москитов, до  сих
пор было установлено только несколько секций вокруг каюты Риггса.  Теперь,
когда они постепенно двигались на  север,  необходимость  во  втором  ряде
ограждений вообще  отпадала,  но  пуританская  совесть  Макреди  не  могла
успокоиться.
     - Сегодня же вечером я вышлю людей, доктор,  -  заверил  он  Керанса,
доставая из кармана ручку и блокнот.
     - Не торопитесь, сержант, но  если  более  важных  дел  не  найдется,
полковник  будет  доволен.  -  Керанс  оставил  сержанта,   осматривавшего
металлические жалюзи, и пошел по палубе. Когда Макреди не мог его  видеть,
он свернул в первую же дверь.
     На  палубе  С,  самой  низкой  из  трех  палуб,  составлявших   базу,
находились каюты экипажа и камбуз. Два или три человека были в каютах,  но
кают-компания была пуста, в углу, на столе для настольного  тенниса,  тихо
звучала музыка из радиоприемника. Керанс подождал, прислушиваясь к  редким
ритмам гитары, перекрываемым отдаленным гулом вертолета, кружившегося  над
соседней лагуной, затем  по  центральному  трапу  спустился  в  трюм,  где
находились мастерские базы и арсенал.
     Три четверти трюма были заняты двухтысячесильным  дизелем,  вращавшим
два винта, и резервуарами с  маслом  и  авиационным  бензином;  мастерские
частично  переместили  на  палубу  А,  так  как  там  пустовало  несколько
помещений, а механикам, обслуживающим вертолеты, удобнее  было  находиться
наверху.
     Когда Керанс вошел в трюм, там было  полутемно.  Единственная  слабая
лампа горела в  стеклянной  будке  техника;  арсенал  был  закрыт.  Керанс
осмотрел ряды тяжелых деревянных стоек и шкафов с карабинами и автоматами.
Стальной прут, проходивший через кольца всех карабинов,  удерживал  их  на
местах; Керанс трогал тяжелые ложа, раздумывая, мог бы он вынести  оружие,
даже  если  б  его  удалось  извлечь  из  шкафа.  В  ящике  его  стола  на
испытательной станции лежал кольт-45 с пятьюдесятью патронами,  полученный
три года назад. Раз в  год  он  предъявлял  это  оружие  и  получал  новые
патроны, но ему ни разу так и не пришлось стрелять из пистолета.
     Идя  обратно,  он  внимательно  разглядывал  темно-зеленые  ящики   с
амуницией, сложенные грудой у шкафов; все ящики были  закрыты  на  висячие
замки. Проходя мимо будки техника, он  увидел,  что  тусклый  свет  оттуда
осветил ярлыки на ряде металлических сосудов под одним из рабочих столов.
     Керанс остановился, просунул пальцы через проволочную  сетку  и  стер
пыль    с    ярлыков,     читая     написанную     на     них     формулу.
"Циклотрайэтиленетринитрамин: скорость  расширения  газа  -  восемь  тысяч
метров в секунду".
     Размышляя над возможным использованием взрывчатки - было бы прекрасно
отметить уход Риггса взрывом одного из  затопленных  зданий  и  тем  самым
отрезать путь к возвращению, - он оперся локтями на стол,  бездумно  играя
медным трехдюймовым компасом, оставленным для починки. Шкала прибора  была
чистой и поворачивалась  на  180  градусов,  острие  упиралось  в  меловую
отметку.
     Все еще думая о взрывчатке и о необходимости раздобыть  детонаторы  и
бикфордов шнур, Керанс стер меловую отметку, поднял компас и взвесил его в
руке. Выйдя из арсенала, он поднялся по  лестнице;  освобожденная  стрелка
компаса дрожала. Мимо, по палубе С, прошел моряк, и Керанс быстро  спрятал
компас в карман.
     Представив себе, как одним нажатием рукоятки он перебрасывает Риггса,
испытательную станцию и всю базу в далекую лагуну,  Керанс  заставил  себя
остановиться у перил. Улыбаясь абсурдности своего  вымысла,  он  удивился,
как он это мог себе позволить.
     Потом он заметил корпус компаса, высовывавшийся из кармана. Некоторое
время он задумчиво глядел на прибор.
     - Погоди, Керанс, - пробормотал  он.  -  Пока  что  ты  живешь  двумя
жизнями.


     Пять минут спустя, когда Керанс входил в  лазарет,  его  ждали  более
срочные проблемы.
     Три человека находились, в лазарете из-за тепловых ожогов, но большая
часть палаты на 12 коек пустовала. Керанс кивнул санитару,  накладывавшему
пенициллиновые повязки, и прошел к маленькой одиночной  палате  у  правого
борта.
     Дверь  была  закрыта,  но  Керанс  слышал   безостановочное   тяжелое
скрипение койки, сопровождаемое раздраженным бормотанием пациента и ровным
кратким ответом доктора Бодкина. Некоторое время доктор  Бодкин  продолжал
свой  монолог,  затем  послышалось  несколько  протестующих  возгласов   и
наступила тишина.
     Лейтенант  Хардман,  старший   пилот   вертолета   (теперь   вертолет
управлялся помощником Хардмана сержантом Дейли), был вторым по старшинству
офицером в отряде и до  последних  трех  месяцев  -  заместителем  Риггса,
исполняя его обязанности в отсутствие  полковника.  Дородный,  умный,  но,
пожалуй, излишне флегматичный человек 30 лет, он  держался  в  стороне  от
остальных  членов  экипажа.  Будучи   натуралистом-любителем,   он   делал
собственное описание изменяющейся фауны и флоры и разрабатывал собственную
классификацию изменений. В один из редких моментов добродушного настроения
он показал свои записки Керансу, но потом отобрал, когда  Керанс  тактично
заметил, что классификация ошибочна.
     Первые два года Хардман служил прекрасным  буфером  между  Риггсом  и
Керансом. Остальная часть экипажа пользовалась  указаниями  лейтенанта,  и
это, с точки зрения Керанса, было большим  преимуществом,  так  как  более
нетерпимый второй по старшинству человек в отряде  мог  бы  сделать  жизнь
невыносимой. С  легкой  руки  Хардмана  в  отряде  установились  свободные
взаимоотношения, при которых новоприбывший  через  пять  минут  становился
полноправным членом экипажа и никого не волновало, где он был два дня  или
два года назад. Когда Хардман организовывал баскетбольный матч или  регату
на лагуне, никто не впадал в неистовость; желание каждого принять  участие
встречалось с вежливым равнодушием.
     Недавно,  однако,  в  характере  Хардмана  начали  преобладать   иные
элементы.  Два  месяца  назад  он  пожаловался   Керансу   на   постоянную
бессонницу. Часто из окон Беатрис Дал Керанс далеко  за  полночь  видел  в
лунном свете лейтенанта, стоявшего у вертолета на крыше базы и  глядевшего
на молчаливую лагуну. Затем Хардман, сославшись на малярию,  отказался  от
своих ежедневных полетов. Запершись на неделю в  каюте,  он  погрузился  в
странную жизнь, перечитывал свои старые записи  или  пересчитывая  пальцы,
как слепой, читающий азбуку Брайля, и перебирал сосуды с чучелами  бабочек
и гигантских насекомых.
     Заболевание нетрудно было распознать. Керанс узнал симптомы,  которые
наблюдал у себя самого: "ускоренное  вступление  в  зону  перехода",  -  и
оставил лейтенанта одного, попросив Бодкина навещать его периодически.
     Любопытно, однако, что Бодкин  отнесся  к  болезни  Хардмана  гораздо
серьезнее.
     Распахнув дверь, Керанс вошел в затемненную палату  и  остановился  в
углу у вентилятора, так как Бодкин предостерегающе протянул к  нему  руку.
Жалюзи  на  окнах  были  спущены,  и,  к  удивлению  Керанса,  кондиционер
выключен. Воздух, вырывающийся сквозь лопасти вентилятора,  был  ненамного
прохладнее  температуры  снаружи  -  кондиционер   никогда   не   позволял
температуре подниматься выше 70 градусов. Но  Бодкин  не  только  выключил
кондиционер, но и включил небольшой электрический камин. Керанс  вспомнил,
как Бодкин мастерил этот  камин  на  испытательной  станции,  устанавливая
вокруг зеркала для бритья нить накаливания.
     Бодкин, сидевший в легком металлическом кресле  спиной  к  огню,  был
одет в белый шерстяной жакет, на котором были видны  две  широкие  влажные
полосы пота, и в тусклом красном свете  Керанс  видел,  как  по  его  коже
скатывались капли, похожие на раскаленный добела свинец.
     Хардман лежал, приподнявшись на одном локте, широкая  грудь  и  плечи
были обнажены, большие руки сжаты, к ушам прикреплены  два  наушника.  Его
узкое лицо с большими тяжелыми челюстями повернулось к Керансу,  но  глаза
не отрывались от электрического пламени. Отраженный параболической  чашей,
овальный диск красного света трех футов в диаметре освещал стену каюты.
     Этот круг обрамлял голову Хардмана, как  огромный  сверкающий  ореол.
Слабый скребущийся звук доносился из портативного проигрывателя, стоявшего
на полу у ног Бодкина; на диске  проигрывателя  вертелась  пластинка  трех
дюймов в  диаметре.  Звуки,  доносившиеся  из  звукоснимателя,  напоминали
медленные удары далекого барабана. Но вот Бодкин  выключил  проигрыватель.
Он быстро записал что-то в своем блокноте, затем выключил камин и  включил
лампу у кровати больного.
     Медленно качая головой, Хардман снял наушники и протянул их Бодкину:
     - Напрасная трата времени,  доктор.  Эта  запись  лишена  смысла,  вы
можете истолковать ее, как угодно, - он вытянул свои тяжелые конечности на
узкой койке. Несмотря на жару, на его лице и обнаженной груди было  совсем
мало пота, и он следил за гаснущей спиралью камина с очевидным сожалением.
     Бодкин  встал  и  поставил  проигрыватель  на  стул,  вложив  в  него
наушники.
     - Вы не правы, лейтенант. Это что-то вроде  звуковых  пятен  Роршаха.
Вам не кажется, что последняя запись была более ясной?
     Хардман неопределенно пожал плечами, очевидно, с неохотой  соглашаясь
с Бодкиным. Но, несмотря на это,  Керанс  чувствовал,  что  лейтенант  рад
принять участие в этом эксперименте, используя его для собственных целей.
     - Возможно, - неохотно сказал Хардман.  -  Но  боюсь,  это  не  имеет
никакого смысла.
     Бодкин улыбнулся, ожидая встретить сопротивление Хардмана  и  готовый
бороться с ним.
     - Не оправдывайтесь, лейтенант; поверьте мне, это время потрачено  не
напрасно. - Он поманил Керанса. - Идите сюда, Роберт; правда, здесь  очень
жарко - мы с лейтенантом  Хардманом  проводили  небольшой  эксперимент.  Я
расскажу вам о нем, когда мы вернемся на станцию. Теперь, - он указал  на,
стоявшие на столике  у  кровати  два  будильника,  прикрепленных  тыльными
сторонами друг к другу. - Пусть эта штука действует постоянно, для вас это
не будет слишком  трудно,  нужно  только  заводить  оба  будильника  после
каждого двенадцатичасового цикла. Они будут будить вас через каждые десять
минут  -  это  время  достаточное  для  отдыха,  хоть  вы  и  не   успеете
соскользнуть в глубокий сон и подсознательные видения.  Надеюсь,  кошмаров
больше не будет.
     Хардман скептически улыбнулся, бросив быстрый взгляд на Керанса.
     - Я думаю,  вы  слишком  оптимистичны,  доктор.  На  самом  деле  вы,
вероятно, считаете, что я должен научиться не бояться своих снов, отдавать
себе полный отчет в них. - Он взял в  руки  толстую  зеленую  папку,  свой
ботанический дневник,  и  начал  механически  переворачивать  страницы.  -
Иногда мне кажется, что я вижу сны постоянно, каждую минуту  дня  и  ночи.
Возможно, мы все их видим.
     Тон  его  был  смягченным  и  неторопливым,  несмотря  на  усталос