мехались над тобой!
   Дирстигг лишь рассмеялся и ссутулился, мгновенно превратившись в  старого
Скальга с его невыразимо хитрым видом.
   - Я ведь не со зла говорил тебе всякие грубости, - подал голос Пер. - Мне
часто случается болтать всякое...  ох,  какой  же  я  болван!  Прости  меня,
Скальг... то есть, Дирстигг.
   - Мне так стыдно, - проговорила Ингвольд, качая головой.
   - Если б только ты сказал нам правду с самого начала...
   - Вы бы мне не поверили, - отвечал Дирстигг, с  нежностью  поглядывая  на
своих друзей. - Признаться, я от души наслаждался вашими  оскорблениями-ведь
они были так искренни. Знаменитому напыщенному обжоре, вроде меня, доводится
услышать в жизни немало лести, так что время от  времени  посбивать  с  него
спесь  даже  полезно.  Правда  ведь,  маскарад  удался  на  славу?  Впрочем,
настоящие холод и голод  немало  этому  помогли.  Как  бы  там  ни  было,  -
продолжал он уже серьезно, - я должен попросить у вас прощения  за  то,  что
так часто обманывал вас. Мне невыносимо  было  изображать  предателя,  но  я
знал, что мы сможем одолеть наших врагов, только стравив их друг с другом. Я
всегда  говорил:  пусть  себе  сильные  бьются  с  сильными,  а  слабые   их
подначивают. Они отняли у меня Силу, бросили меня, бездомного  и  одинокого,
умирать в суровом краю. Одна только жажда мести и сохранила  меня  в  живых,
покуда Рибху не привели меня к вам. Я знал тогда, что вновь обрету свою Силу
и волшебные вещи, но к тому времени, когда я отнял их у Бьерна, я уже понял,
что они больше не мои по праву. - Он вздохнул, но тут же  просветлел.  -  Ну
вот что, Бран, нечего тебе здесь стоять. Надевай пояс  с  мечом  и  расправь
свой плащ. Это ты поведешь льесальвов и, надеюсь я,  приведешь  их  к  самым
воротам Хьердисборга.
   - Скальг. - Ингвольд подошла к нему  и  обняла.  -  Для  меня  ты  всегда
останешься Скальгом, таким же дорогим  другом,  каким  был  моему  отцу.  Ты
столько вынес ради нас. Отец всегда говорил, что лучше тебя нет никого среди
льесальвов.
   - Как жаль, что я не сумел бежать вовремя,  чтобы  помочь  ему.  -  Голос
Дирстигга дрогнул. - Но Тьодмар  гордился  бы  своей  дочерью.  Гордился  бы
безумно.
   Неподалеку хрипло протрубил  рожок,  и  со  всех  сторон  отозвались  ему
грозные трели. Дирстигг выжидательно глянул на Брана.
   - Они ждут только тебя. На сей раз ты на правой стороне и знаешь  к  тому
же все о доккальвах-вплоть до того, что было на ужин у последнего пехотинца.
Ты преподашь им урок, который они забудут не скоро.
   Бран  не  мог  сказать  ничего,  что   не   показалось   бы   совершенной
бессмыслицей.
   Он торжественно пожал руки всем, нарочно не заметив, что Пер подтянул для
него подпругу. Взяв в свои руки  ладонь  Ингвольд,  он  долго  не  мог  себя
заставить выпустить ее и успокоился лишь тогда, когда, прокашлявшись, взял с
Пера клятву беречь Ингвольд хотя бы ценой собственной жизни,  пока  Бран  не
вернется за ней.
   Когда Бран садился в седло, появился Кольссинир и, затормозив,  на  бегу,
обратился к Брану, назвав его Дирстиггом. Осознав свою ошибку,  он  медленно
переводил взгляд с Брана на Скальга и обратно-главным образом на знакомое до
мелочей снаряжение. Дирстигг шагнул вперед и пожал руку вконец  растерянного
Кольссинира.
   - Я отдам тебе полсотни марок, как только вернусь в Снегохолм.  -  Ты  уж
пойми, я был в весьма стесненных обстоятельствах.
   - Забудь об этом, - отвечал Кольссинир, обретя наконец, хотя бы частично,
свое прежнее самообладание. - Скальг! Но  почему  ты  не  доверил  нам  свою
тайну... Дирстигг?
   - Да потому что тогда бы у меня  и  вполовину  так  хорошо  не  вышло,  -
удовлетворенно пояснил Дирстигг.

Глава 24

   Когда Бран и Кольссинир вернулись в Микльборг, солнце возвратилось уже из
своего зимнего изгнания, и суровые горы и стены Микльборга снова зазеленели.
Упорство осажденных защитников Хьердисборга таяло вместе со льдом и  снегом,
и наконец они сдались Брану и его льесальвам. Среди пленных был и  Тюркелль,
испуганный и раболепный. Когда Бран поведал о  его  преступлениях,  Тюркелля
заковали в цепи и увели, а затем вместе с  прочими,  наиболее  воинственными
вождями выслали к самым северным берегам Скарисея, где царили вечная тьма  и
тролли. Изгоев высадили на сушу, дав им достаточный запас провизии и  вещей,
чтобы они могли продержаться прежде, чем  их  отыщут  северные  сородичи,  и
строго-настрого запретили возвращаться на юг.
   После разрушения Хьердисборга и  наказания  главных  подстрекателей,  все
прочие  доккальвийские  форты  и  форпосты  прислали  гонцов  с  просьбой  о
замирении. Самые ближние поселения перебрались на жительство  посевернее,  а
оставшиеся вожди доккальвов изо всех сил старались вести себя смиренно.
   Самой радостной вестью для Брана стало  известие  о  смерти  Миркъяртана.
После нескольких, едва не удавшихся попыток побега  чародей  наконец  сбежал
раз и навсегда от затянувшегося суда - удавился  в  собственной  темнице,  к
большому ужасу его тюремщиков. Драуг самоубийцы-худшая разновидность  упыря,
ибо с удвоенной жаждой стремится отомстить. Чтобы избежать такой беды,  маги
Микльборга затоптали пробитого колом мертвеца в одним им известную трясину и
сотворили немало заклинаний, чтобы драуг Миркъяртана никогда не поднялся  на
поверхность и не исполнил своего мщения.
   Победу праздновали весело и долго. Веселее всех был,  пожалуй,  Дирстигг,
который  все  откладывал  долгожданное   возвращение   в   Снегохолм,   дабы
насладиться  прежде  церемониями  представлений  и   назвать   Брана   своим
наследником перед всеми вождями, эрлами и  прочими,  не  столь  важными,  но
безусловно заинтересованными персонами-всеми, кто принимал их у себя  в  эти
дни обильных пиров, возлияний и песнопений.
   В день, когда  они  вернулись  в  Микльборг,  чтобы  снова  обратиться  к
повседневному размеренному образу жизни, светлый мелкий  дождик  сеялся  над
стенами  и  полями  Микльборга,  и  одинокий  пахарь  трудился  на   зеленом
прямоугольнике поля, сопровождаемый стаями  громко  галдящих  чаек.  Путники
остановились, чтобы бросить взгляд на безыскусные очертания торфяных  домов,
смягченные дымкой дождя и тонкими завитками дыма, что струился над  крышами.
Новорожденные ягнята  блеяли  вослед  маткам,  и  в  кузне  трудился  молот,
выковывая подкову.
   Они  молча  разглядывали  поселение,   которое   быстро   потеряло   свой
воинственный облик и вернулось к пахоте и севу, к заботам о  скоте-ко  всем,
важным для жизни делам; и вдруг Пер покачал головой и сказал:
   - Бран, пора возвращаться домой.
   - Домой?  -  резко  переспросила  Ингвольд.  -  Пока  не  будет  отстроен
Гледмалборг, наш дом-здесь, и об этом мы говорили уже сотню раз. Неужели  ты
собираешься покинуть меня? - Она обращалась главным образом к Брану, который
с испугом глядел на Пера.
   - Да, уже пора сева, - продолжал Пер, - и ты  знаешь,  как  много  всегда
хлопот у отца с весенней стрижкой и скотом. Потом не успеешь оглянуться, как
уже сенокос, жатва, а там и осень не за горами.
   - Никто не станет насильно удерживать вас здесь, если мыслями вы в совсем
другом месте, - отозвался Кольссинир.
   Дирстигг переводил огорченный взгляд с Пера на Брана.
   - Но ведь здесь, у нас, все так прекрасно, и вы-знаменитые  герои.  Когда
отстроят Гледмалборг, у вас будет настоящее королевство,  не  говоря  уже  о
том, как удобно жить неподалеку от меня и Кольссинира.  Если  бы  вы  решили
остаться здесь, вы бы жили в богатстве и знатности.
   Бран ничего не ответил, только, хмурясь, перевел взгляд на запад,  а  Пер
сказал:
   - Не то чтобы мне здесь не нравилось, да и  говоришь  ты  соблазнительные
вещи, но мне отчего-то страшно недостает Торстенова  подворья.  Есть  что-то
притягивающее в земле, на которой ты родился,  и  потом,  когда-нибудь  отец
умрет, и  я  унаследую  подворье.  Может,  это  место  и  покажется  кому-то
маленьким и непривлекательным, чтобы его тянуло туда вернуться,  но  за  эти
месяцы я научился многому, что может мне пригодиться в заботах о Торстеновом
подворье, хотя там, конечно, куда скучнее, чем здесь. - Он глянул на  Брана.
- Но не для нас, не для тех, кто знает и любит эту землю. Ведь правда, Бран?
   - Правда, - сухо подтвердил Бран.
   Ингвольд опустила взгляд на сырую траву, увлажнившую подол  ее  платья  и
плаща,  затем  перевела  глаза  вверх,  почемуто   вдруг   заинтересовавшись
облаками.
   - Ну что ж, не могу сказать, чтобы для меня это было неожиданностью, ведь
я сама всем сердцем жажду вернуться  поскорее  в  Гледмалборг.  Надеюсь,  вы
сумеете объяснить Торстену, где вы так долго пропадали и почему вернулись на
совсем других конях и с грудой даров и альвийского золота. И, Бран... -  Она
подождала, покуда пахарь пройдет мимо  них,  взрезая  острым  плугом  крутые
черные завитки благоуханной свежей земли,  затем  протянула  руку  к  Брану,
который все еще смотрел на пахаря-тот шагал по пахоте в огромных, заляпанных
грязью сапогах, и дождевая вода стекала  с  полей  его  старой  бесформенной
шляпы. -
   Я могу сказать только одно: прощай... и спасибо тебе. - Все же  голос  ее
сорвался.
   Бран взял ее руку, поверх опущенной  головы  Ингвольд  глядя  на  пахаря,
который остановил коней,  чтобы  дать  им  отдохнуть  и  заодно  с  удобного
расстояния поглядеть на вернувшихся героев. Сорвав с головы старую шляпу, он
вежливо  помахал  ею,  с  почтением   приветствуя   их,   затем   бодро,   с
признательностью кивнул и снова нахлобучил шляпу на самые уши.
   - Пер всегда был моим вождем и хозяином,  -  начал  Бран,  -  и  хотя  он
отпустил меня и объявил свободным, а значит, теперь я сам себе господин -  я
никогда не откажусь от побратимских уз, которые связывают нас. Я всегда  был
верен долгу, но теперь у меня появились и  другие  долги.  -  Он  указал  на
Микльборг, а затем его рука опустилась на плечо Ингвольд. -
   Я нашел свою родину, Пер, нашел землю, где  я  всегда  буду  полноправным
человеком, и я также прочно связан с ней, как ты с Торстеновым подворьем.
   Пер растерянно воззрился на него.
   - Но ведь Торстеново подворье тоже твой  дом,  Бран,  и  останется  твоим
домом, пока я буду им управлять. Я даже и вообразить не мог, что ты захочешь
остаться; мне будет так нехватать тебя. Но я  понимаю...  -  он  запнулся  и
поглядел на Ингвольд, которая вдруг просияла,  -  понимаю,  что  здесь  твоя
жизнь будет куда лучше, чем та, что я мог бы предложить тебе-все равно, рабу
или свободному. У тебя будет и славное имя, и честь, и почет. - Он  поспешно
пожал руку Брану и зашагал к Микльборгу, а за  ним  двинулись  Кольссинир  и
Дирстигг, с невыразимо довольным видом оглянувшийся через плечо на  Брана  и
Ингвольд, которые остались стоять под дождем.
   Старый пахарь дважды прошел мимо них, а они все говорили  и  говорили,  и
трое наблюдателей на земляном валу Микльборга промокли до нитки, когда  Бран
и Ингвольд наконец подошли к ним. Кони, пасшиеся неподалеку, подняли  головы
и, приветственно фыркая, приблизились в надежде отыскать кусочек лакомства в
чьем-нибудь кармане. Бран обратился к перу  через  спину  его  нового  коня,
золотогривого гнедого с манерами аристократа:
   - Я надеюсь, ты не уедешь, не дождавшись нашей свадьбы?
   - Да, конечно, - ответил Пер.  Затем  Факси,  шумно  лягаясь  и  кусаясь,
растолкал прочих коней и занял место  рядом  с  хозяином-честь,  которую  он
ревниво не желал уступать никаким чужакам и захватчикам.
   Бран улыбнулся и задумчиво погладил коня по уродливой  шишковатой  спине,
покрытой недавними шрамами. Затем оглянулся на пахаря, который все  трудился
в ясном мареве дождя.
   - Ты ведь не передумал? - спросил Дирстигг.
   - Если сам того захочешь, можешь запросто отправиться  назад,  -  добавил
Кольссинир. - Если останешься здесь, тебя ждет несладкая жизнь  предводителя
льесальвов. Обещаю, это будут не одни сплошные радости.
   - С востока уже доходят кой-какие недобрые вести, -  объявил  Дирстигг  с
нескрываемым удовольствием. - Это все старый Глам, тупица, упрямый, как бык.
Не удивлюсь, если нам придется выступить против него, дабы  раз  и  навсегда
объяснить ему, что война закончилась.
   - Да нет, - Бран, задумчиво улыбаясь, покачал головой, - я не  передумал.
Просто вспомнились былые времена. Я оставляю Факси с собой, пусть живет себе
вольно и сытно и напоминает мне о том, как  я  попал  сюда  и  как  встретил
Ингвольд.
   - А мне и так не грозит опасность забыть, - отозвалась Ингвольд,  и  лицо
ее светилось, словно солнышко из-за рассеивающихся туч.
   - А еще я собираюсь сделать  вот  что,  -  продолжал  Бран,  одной  рукой
обнимая Ингвольд, а другой дружески и сильно, почти до боли  сжимая  крепкое
плечо Пера. - Я хочу найти того пахаря и пригласить его на свадьбу.  Сдается
мне, что этот Гулль-скегги, Рибху.
   - Рибху! Что ж ты раньше-то не сказал? - горячо воскликнула Ингвольд. Все
тотчас завертелись, оглядываясь по сторонам, но Рибху - если это  был  он  -
исчез бесследно со своими грязными сапогами, старой шляпой,  конями  и  всем
прочим, оставив за собой лишь свежевспаханную землю,  что  раскрыла  объятья
неге весеннего дождя.

Конец




    Элизабет БОЙЕ
    АЛФАР IV
    ВОИН И ЧАРОДЕЙ

OCR & spellcheck by HarryFan





ONLINE БИБЛИОТЕКА


http://www.bestlibrary.ru

Глава 1

   Бесконечный дождь понемногу превращался в снег. Сидя на замшелом  валуне,
Сигурд угрюмо смотрел вниз, на небольшую долину, где за мутью дождя и тумана
скрывался дом его бабушки. Да какое там дом! - жалкая лачуга, которой  он  с
весны  пытался  придать  вид  приличного  дома,  но  лето  выдалось   сырое,
дождливое, и у Сигурда не хватало духу резать торф  под  дождем.  Теперь  он
сильно сомневался, что покончит с этим делом до наступления зимы, тем  более
что оба его раба сбежали. Их напугали толки,  что  Торарна,  бабка  Сигурда,
ведьма и насылает порчу и несчастья на своих соседей.
   Сигурд  с  ненавистью  поглядел  на  домишки,  разбросанные  по  соседним
долинам. Старик Богмод, ближайший их сосед, нашел вчера издохшего  жеребенка
и теперь в полный голос винил в его смерти Торарну - это  после  двадцати-то
лет мирного житья бок о бок, с тех  самых  пор,  как  Торарна  появилась  на
берегах фьорда Тонгулль, одна-одинешенька, с рыжеволосым младенцем на руках!
Ничто не  могло  убедить  Сигурда,  что  их  соседей  изводит  чье-то  лихое
колдовство, а не простое невезение, которому подвержены и  самые  удачливые.
Однако, когда обитатели этого отдаленного  края  обжитых  земель  собирались
вместе, они ни о чем ином не могли толковать, как только о коровах и  овцах,
которые расшиблись насмерть, упав  со  скалы  и  провалившись  в  расселину,
потому что обезумели по какой-то сверхъестественной причине, да еще о  сырах
и молоке,  испорченных  завистливым  проклятьем.  Никто  не  мог  припомнить
времен, когда бы рыба ловилась так худо, а больше всего винили  за  то,  что
лето сырое и холодное, сено гниет, не успев  просохнуть,  а  главное,  дождь
начинается сразу же,  как  только  кто-нибудь  скосит  свой  лужок.  Торарну
обвиняли даже в том, что она якобы  напустила  на  поселенцев  духа  здешней
земли, а уж он обернулся здоровенной  крысой,  которая  укусила  за  большой
палец ноги Беру из Альфгримссюнова Подворья,  да  притом  вцепилась  в  свою
жертву с таким ожесточением, какое редко встретишь даже у крыс.
   При мысли обо всех нападках и обвинениях  Сигурда  окатила  жаркая  волна
злобы. Никто даже не подумал,  как  это  дряхлой  одинокой  старухе  удается
проделывать такие фокусы: насылать простуду и лихорадку на самый южный хутор
и в тот же самый миг превращать двадцатью милями южнее всех коров в недойных
тощих уродин. Тем более никто не сомневался в способности  Торарны  за  одну
ночь свернуть шею зараз пятнадцати овцам или  скакать  галопом  на  коне  по
крышам соседских усадеб без устали от заката до восхода.  Сигурд  между  тем
подозревал,  что  все  эти  пакости  проделывает  кое-кто  другой,  а  потом
сваливает на колдовство Торарны. Бабка Сигурда  доживала  на  свете  восьмой
десяток и была маленькая, как гномик, такая худенькая и хрупкая, что  Сигурд
без труда закидывал ее в седло - весила она не больше ребенка.
   Сигурд ничего так не хотел, как положить конец этим злобным сплетням  раз
и навсегда, однако сплетники, едва завидев его, спешили  убраться  восвояси,
якобы вспомнив о неотложных делах. Сигурд не отличался ни высоким ростом, ни
могучим телосложением, и все же не находилось охотника испытать на себе  его
гордый и воинственный нрав. Поселенцы понятия не имели, где он мог научиться
так ловко обращаться с оружием, а сам Сигурд никому и не стал  бы  говорить,
что обучила его этому Торарна. С детских лет она учила внука сражаться мечом
и секирой, гоняла его по крутым  склонам  холмов,  пока  сердце  у  него  не
начинало разрываться от усталости,  а  ноги  не  отказывались  повиноваться.
Когда Сигурд подрос, он уже многому научился  у  Торарны  и  мог  драться  с
другими  ребятами,  хотя  у  Сигурда  не  было  отца  и  старших  братьев  -
обыкновенно-то младших обучали они. Он не признавал над собой высших,  очень
немногих считал равными, и эта воинственная  гордыня  помогла  ему  выиграть
немало безнадежных  схваток,  а  заодно  и  снискать  уважение,  к  которому
примешивалась  изрядная  доля  обычного   страха,   в   сердцах   обитателей
отдаленного от мира фьорда Тонгулль.  Пока  Сигурд  был  рядом  с  бабкой  и
защищал ее от грязных сплетен, никто не посмел бы причинить ей вреда - иначе
Сигурд выхватил бы секиру и поглядел  бы,  посмеет  ли  кто-нибудь  при  нем
открыто обвинить Торарну в колдовстве.
   Сигурд натянул капюшон на глаза; он понимал, что глупо  сидеть  вот  так,
размышляя и с каждой минутой промокая все сильней; но  ему  необходимо  было
как следует пропитаться злостью и горечью, прежде чем перейти к  решительным
действиям. Ему до чертиков надоело быть сиротой двадцати одного года от роду
и мечтать об отце и множестве родичей - как бы они восторгались им,  как  бы
его подбадривали! А так он был один против целого мира. Его немногочисленные
друзья очень быстро научились не дразнить Сигурда тем, что  его  воспитывала
бабка.
   Никто не знал, как истово лелеял он в  сердце  тайную  надежду,  что  ему
повезет так же, как одному болвану  по  имени  Хеминг:  его  настоящий  отец
почитал  древние  традиции  и  послал  за  сыном,  когда  тому   исполнилось
шестнадцать. Сигурд пытался изображать высокомерное  равнодушие  -  в  конце
концов, расти без отца не считалось зазорным в поселении, где часто  гостили
торговцы и викинги. Никто не смел попрекать этим Сигурда -  уж  об  этом  он
позаботился, давая  быстрый  и  жесткий  отпор  всякому  мальчишке,  который
осмеливался насмехаться над ним или его неизвестными родителями.
   Надежда еще  долго  жила  в  Сигурде  -  он  вообще  нелегко  смирялся  с
поражением, и, даже когда ему сравнялось восемнадцать, он все еще  продолжал
надеяться на чудо, хотя был чересчур горд, чтобы признаться в этом  кому  бы
то ни было, даже себе самому.
   До тех пор он безжалостно осаждал Торарну расспросами о своих  родителях,
но бабка была упряма - не хуже внука - и  твердила  всегда  лишь  одно:  "На
смертном одре я тебе расскажу все до последнего, а до тех пор  буду  хранить
тайну. Я-то уже приучилась жить с этим грузом на сердце, но ты пока не готов
к этому". И отсылала внука заняться каким-нибудь сложным  делом,  чтобы  он,
измотавшись, позабыл о своем опасном любопытстве.
   Когда  Сигурду  минуло   восемнадцать,   его   интерес   к   собственному
происхождению слегка поугас: обнаружились иные, не менее интересные дела,  -
к примеру, первый в его жизни поход по морю с неким дружественным  викингом,
который намеревался посетить острова к югу от  Скарпсея.  Из  похода  Сигурд
вернулся настоящим мужчиной, и  Торарна  только  радовалась,  вид