д
дорогой  ветви с  отягощенными  влагой последними листьями.  Шорох  раздался
сначала впереди, ближе к дороге, а  потом за спиной Эскаргота. Слева от него
тянулся речной берег,  позади  простирался густой лес. Все вокруг  застилала
непроглядная мгла, заглушавшая ночные звуки. Эскаргот сам толком не понимал,
зачем отправился  рыбачить так  далеко,  -  не иначе,  он совсем опьянел  от
пирога и  сливок. Твомбли  находился в  целой  миле  впереди  и  еще спал  в
предрассветной темноте.
     Впереди замерцал огонек,  который мерно покачивался вверх-вниз,  словно
кто-то шел навстречу с фонарем в руке. Эскагорт не испытывал особого желания
встречаться с кем-либо, с фонарем тот или нет. Но оказалось, свет источал не
фонарь,  а ореол  фантастического  пламени, пылающего вокруг  головы  тощего
морщинистого  человечка ростом  по пояс Эскарготу. Рядом с  ним стоял второй
такой же, с широкой ухмылкой  на лице и с торчащими дыбом жесткими волосами.
Оба они походили  на обтянутые кожей скелеты, и одежда на них висела мешком.
У обоих были острые зубы, но не звериные клыки, а плоские, пластинчатые зубы
треугольной формы.
     - Гоблины, - пробормотал Эскаргот и сразу почувствовал, что позади него
еще  несколько  маленьких  человечков вышли  из  леса  на  дорогу. Гоблин  с
горящими волосами вытаращил глаза, ставшие круглыми, как тарелки, и  вытянул
вперед костлявый палец с острым когтем.
     - Дай нам, - велел он.
     Эскаргот с готовностью кивнул:
     - Пожалуйста.
     Он  решил, что они имеют  в  виду  кальмаров. В конце концов, спорить с
гоблинами  не стоило, не стоило позволить зацарапать  себя до смерти, спасая
нескольких  кальмаров, которыми  река кишмя кишела. В  любом случае половину
удовольствия он  уже  получил  в процессе рыбалки. Эскаргот открыл корзинку,
выстланную внутри мокрой травой, вытащил  двух кальмаров  и бросил гоблинам.
Они тупо уставились на кальмаров, упавших на пыльную дорогу.
     Гоблин с горящей головой поднял на Эскаргота изумленный взгляд, а потом
вдруг резко ткнул  пальцем в ухо своего товарища, разом отлетевшего к стволу
дуба, и прыгнул вперед. За спиной Эскаргота послышался дробный топот, и  еще
три гоблина  с  возбужденным кудахтаньем пронеслись  мимо  и набросились  на
первого  гоблина,  оказавшего  яростное сопротивление.  Одного  кальмара тот
успел наполовину  запихнуть  в рот, а другого держал в  руке, и когда  самый
проворный из  собратьев подскочил  к нему, он  хлестнул нападавшего наотмашь
резиноподобным моллюском, который развалился  на  куски, не причинив  никому
вреда.  Гоблин  энергично заработал челюстями  и  перекусил  острыми  зубами
второго кальмара; одна  половинка моллюска,  торчавшая у него изо рта, упала
на землю и мгновенно исчезла  под грудой  тел, когда на нее с пронзительными
воплями  набросились   все  пятеро  гоблинов,  двое  из  которых  умудрились
загореться в драке. Эскаргот на  цыпочках прошел  мимо. Справиться с  шайкой
гоблинов при помощи  кальмаров  явно не  представлялось возможным. На всякий
случай он бросил в кучу-малу еще трех головоногих,  а потом пустился наутек,
следуя поворотам  тропинки,  внезапно выступившей  из  тумана,  и  с разбегу
перепрыгнув  через поваленное дерево,  местоположение которого он  запомнил,
когда шел на рыбалку четырьмя часами ранее.
     Нечленораздельные  вопли  постепенно  стихли  в  отдалении, и  Эскаргот
перешел  на  шаг; он  жадно  глотал  туманный воздух  и  часто  оглядывался,
задерживая  дыхание  и  напряженно  прислушиваясь, нет  ли  за  ним  погони.
Останавливаться сейчас не стоило. Сейчас  было не время  отдыхать; Эскарготу
предстояло пройти еще четверть мили по лесу,  прежде чем он  выйдет  на луг,
где  окажется  в  относительной  безопасности.   Сразу  за  лугом  светились
городские огни, а гоблины, подобно волкам и троллям, стараются держаться  от
городов подальше.
     Над головой Эскаргота треснула ветка. Он пошатнулся и  повалился ничком
на дорогу, пытаясь оторвать от  себя существо, неожиданно прыгнувшее на него
сверху. Оно завопило дурным голосом прямо ему в ухо, пронзительно заверещало
на своем тарабарском наречии. Крохотные ручки гоблина обхватили Эскаргота за
шею,  лихорадочно шарили  у него по груди, дергали  за  ремешок,  на котором
висел кожаный мешочек. Гнусные дьяволята хотели ограбить его! Им  нужны были
вовсе  не  кальмары. Он  перекатился  на  спину, подмяв под  себя  визжащее,
верещащее существо  и  почти высвободившись  из  цепкой  хватки  противника.
Маленький человечек высунулся  у него из-за плеча, скаля острые зубы, бешено
вращая глазами, похожими на крутящиеся цевочные колеса. Эскаргот крепко взял
его за горло и рывком  выдернул из-под себя. Другой рукой он схватил гоблина
за ногу, поднял высоко над головой и с размаху швырнул в реку.
     Кожаный  мешочек остался  в целости и  сохранности. Но вот корзина  для
рыбы  пришла  в  полную  негодность.  Высокая и узкая,  плетенная  из ивовых
прутьев, она расплющилась почти в лепешку, и из трещины в дне торчала голова
кальмара  со  страдальчески заведенными  глазами.  Эскаргот  откинул  крышку
корзины,  вытащил оттуда нескольких оставшихся полураздавленных кальмаров  и
уже  на  бегу побросал  на  землю,  когда  к  нему устремилась первая группа
гоблинов, о  чьем приближении предупреждали  горящие головы, светившиеся  во
мгле подобно маякам. Эскаргот мчался  во весь дух, бросив корзину и удочку в
траве на берегу.  Через  пять минут он выбежал из  леса  и оставил  гоблинов
позади. С наступлением  утра туман начал  рассеиваться, и со стороны городка
потянуло запахом дыма.
     Церковные  колокола пробили  шесть,  когда он дотащился до своего дома,
рассчитывая  бесшумно  проскользнуть  в заднюю дверь и, если посчастливится,
сфальсифицировать  кражу со взломом съеденного им самим пирога. Задняя дверь
оказалась запертой  на  висячий  замок. На передней двери Эскаргот обнаружил
записку с предложением убраться  прочь и никогда не возвращаться. Ломиться в
дом  и  рвать  глотку не имело  смысла,  ибо  жена  отправилась к  Стоуверу,
сведущему и в нравственности, и в законах.
     В  течение следующей  недели Эскаргот днем спал на  заброшенной Вдовьей
мельнице,  а  по  ночам  рыбачил  или  слонялся  по  осенним  улицам,   ведя
воображаемые разговоры с женой и постепенно укрепляясь в подозрении, что она
никогда  не  предоставит  ему  возможности  провести хоть  один из  подобных
разговоров  в действительности. Все попытки  воззвать к ней  через  закрытые
окна   оставались   безуспешными.   Жена   отсутствовала   дома  чаще,   чем
присутствовала.
     Не раз в глухой час ночи, когда туманная мгла окутывала дубы  и заросли
болиголова,  спускавшиеся с  предгорий и тянувшиеся  по  обочинам  дороги, а
Эскаргот брел куда глаза  глядят, засунув  руки  в  карманы, он вдруг слышал
постукивание  посоха в  отдалении - словно кто-то  шел навстречу,  нащупывая
путь в тумане.  Казалось,  звуки прилетали с дуновением прохладного ветерка.
Они всегда замирали вдали, как если бы путник - странное дело! - удалялся от
Эскаргота.  Никто  никогда  не проходил мимо него;  стук посоха просто вдруг
доносился из тумана, а потом постепенно стихал.
     Эскаргот говорил себе, что это какой-то ночной дятел долбит дыры в коре
деревьев, чтобы спрятать там  желуди, но сам себе не слишком верил. Он также
не раз слышал тихое хихиканье где-то в тумане. Казалось, кто-то  смеялся над
ним - крайне неприятное предположение, заставлявшее Эскаргота зорко следить,
нет ли  поблизости  гоблинов, хотя едва  ли маленькие человечки решились  бы
выйти из леса. Однако сохранять бдительность  в любом случае  не  мешало; он
уже убедился, что по ночам гоблины поднимаются по долине реки Ориэль гораздо
выше, чем хотелось верить большинству жителей городка.
     Эскаргота неотступно преследовали мысли  о доме, хотя никогда прежде он
не  придавал  значения  таким  вещам.  Дом  для него  был  просто  временным
пристанищем,  одним из  множества  возможных.  У человека  должно быть много
пристанищ, говорил он себе; тогда, если  одно придет в негодность, он всегда
сможет  перебраться в  другое. Сам он не станет  слишком привязываться  ни к
каким стенам, чтобы  в  безысходной тоске  слоняться по тихим ночным улицам,
если вдруг родной дом сгорит  или рухнет под натиском урагана, или, наконец,
если вдруг его, Эскаргота, вышвырнут  за дверь  из-за  съеденного без спроса
пирога  и кувшина сметаны. Вероятно, с  детьми то же самое. Неплохо бы иметь
про запас пару детишек. Но у него нет никого, кроме маленькой Энни, верно?
     Через  неделю таких ночных бдений Эскаргот обнаружил свою одежду, книги
и разные безделушки сваленными в  кучу на переднем крыльце своего дома - или
ее  дома, если  точнее. Большинство вещей он там и  оставил. Именно тогда он
начал жалеть себя. Ибо одно дело блуждать по дорогам в туманной ночной мгле,
когда вы знаете,  что сразу за холмом вас  ждет  постель с  пуховой периной,
камин с прошлогодними дубовыми поленьями и любящая семья.  Но совсем другое,
когда за холмом нет ничего, кроме других холмов.
     Возможно, он действительно поступил  дурно  и  необдуманно отягчил свою
вину,  скрывшись  с  места  преступления.  Но  все-таки  почему,  недоумевал
Эскаргот,  его брак дал трещину? На роль мужа, впрочем, он не особо годился,
это точно. К тому  времени,  когда перед ним встала  необходимость исполнять
упомянутую  роль,  он уже был  в значительной степени  слеплен из  дрянного,
прокисшего теста. Он слишком  любил  рыбалку  и считал,  что  человек должен
трудиться  лишь в случае  крайней  необходимости.  Он  всегда умудрялся жить
неплохо, не  обременяя  себя  работой,  особенно  последние два года. Мелкий
товарообмен, своевременно  произведенный,  обычно позволяет  сводить концы с
концами - можно  обменять, например, кальмаровые  часы на ботинки, ботинки -
на медный калейдоскоп  и перочинный нож с костяной ручкой,  перочинный нож -
на  шляпу,  шляпу -  на куртку,  а калейдоскоп давать  напрокат  за пенни  в
минуту. Человек всегда может найти себе дело, верно?
     Подобные  мысли  тяготили  Эскаргота, но  гораздо сильнее тяготили  его
жену, которая часто говорила, что "он  слишком тяжеловесен для легкой работы
и слишком легкомыслен для тяжелой". Защитительные доводы Эскаргота - мол,  у
него творческая натура  и  призвание скорее  к философии, нежели к  труду, -
звучали фальшиво  даже для него самого. У него не было оправданий, вот в чем
дело.  Но почему человек должен постоянно оправдываться?  Почему, скажите на
милость, человек должен  просить позволения  съесть собственный  пирог?  При
мысли о пироге Эскаргот вспомнил, что ночи становятся  длиннее и холоднее, и
снова  погрузился  в  раскаяние.  Он  взял  обыкновение  по  утрам болтаться
неподалеку от старого дома, стараясь оставаться  незамеченным,  но в глубине
души надеясь, что его  заметят и он узрит некое чудо, благодаря которому все
уладится.
     Но на сей раз  он  узрел лишь Гилроя Бэстейбла, который с самым деловым
видом направлялся в центр, явно довольный собой. Бэстейбл покачал головой. К
этому времени  уже все жители Твомбли знали о  печальной участи Эскаргота, и
большинство,  сказал Бэстейбл, взяло  сторону жены,  как  это ни прискорбно.
Стоувер прочитал  целую проповедь в  связи со случившимся.  Эскаргот получил
хороший урок, не правда ли? А история с похищением пирогов...
     - Пирога, - поправил Эскаргот.
     - Прощу прощения? - дружелюбно переспросил Бэстейбл.
     -  В  деле  замешан только один пирог. И  о краже вообще  не идет речи,
верно?  В конце  концов,  человек съел свой собственный пирог с персиками из
своего собственного ухоженного сада.
     Мэр  Бэстейбл  бросил  взгляд  на  забитый  сорняками сад  Эскаргота  с
чрезмерно  разросшимися  деревьями. Он поднял брови  и пожал плечами, словно
давая понять, что судит лишь на основании известных ему фактов.
     - Вам не стоило убегать от нее, дружище.
     - Я пошел на рыбалку, - сказал Эскаргот, от волнения  забыв  обо  всем,
что говорил  себе несколько минут  назад. - А  она выгнала  меня из дома, не
удостоив  даже взглядом на  прощание.  Два  года семейного  счастья псу  под
хвост. Все женщины сумасшедшие, вот что я думаю. Химия, чистая химия! Я...
     Бэстейбл положил  руку на плечо Эскарготу и  покачал головой, продолжая
улыбаться искусственной улыбкой.
     - Мы  понимаем, каково  вам, -  сказал он,  словно это  могло  премного
утешить.  -  Мы  все   надеемся,  что  вы  сумеете  пережить  эту  маленькую
неприятность.
     -  Мы! - возопил Эскагорт, сбрасывая с плеча руку друга. - Пережить! Да
пропади  все  пропадом!  - И с этими словами  он помчался  прочь, решительно
стиснув зубы.
     Он свалит отсюда, вот что он сделает. В мире полно потрясающих мест. Он
отправится  на  побережье, на  Очарованные острова. Да зарасти  этот Твомбли
плесенью! Он мрачно ухмыльнулся. Последняя  часть  внутреннего монолога  ему
понравилась. Зарасти  плесенью  -  хорошее выражение, если  такое  выражение
вообще  есть.  А если  нет,  значит, будет,  решил  Эскагорт, замедляя шаг и
поворачивая к таверне Стоувера.
     Таверна еще пустовала. Для посетителей  было слишком  рано. В настенных
канделябрах   горели   свечи,  отбрасывая  круги   мутно-желтого  света   на
оштукатуренные стены. Получасом раньше пол был покрыт опилками и  стружками,
усыпан  ореховой  скорлупой,  колбасными  шкурками  и  засаленными обрывками
газет.  Теперь он  был чисто  подметен,  и  служанка по имени  Лета  широким
плоским совком сгребала  и ссыпала в ведро мусор, предварительно собранный в
кучу. Темная  прядь  упала ей на лоб,  и девушка на  мгновение остановилась,
чтобы  заправить ее под красную ленту, перехватывавшую волосы, заплетенные в
тяжелую косу. Непокорная прядь мгновенно взбунтовалась и снова упала на лоб.
Лета подняла глаза и нахмурилась при виде Эскаргота,  который стоял в дверях
и пялился на нее.
     Он  впервые  увидел  Лету  в  библиотеке  профессора  Вурцла.  Они  оба
спрашивали одну книгу или, по крайней мере, книги одного  автора: профессора
Дж. Смитерса  из деревни Бромптон. Больше всего  на свете  Эскаргот любил  в
полдневный зной лежать с книгой и трубкой под  дубом, коли  таковой случался
поблизости, или на берегу Ориэли, за  пристанями. Дома читать не получалось.
Он  приходил в бешенство,  когда его отвлекали. А для него всегда находились
дела:  вынести  мусор, выполоть сорняки на грядках,  снять коробки с полок в
чулане, десять раз передвинуть  мебель в  комнате, чтобы  в  конечном  счете
вернуться к тому, с чего все началось. Обычно жена обращалась к Эскарготу из
соседней комнаты голосом, расстояние слышимости которого не превышало восьми
футов. "Что?" - кричал он, прекрасно понимая, что должен немедленно отложить
книгу (ясное дело,  пустую и бесполезную) и спешить  на  помощь - чаще всего
давить какого-нибудь  безобидного жука, который занимался своим делом, искал
тихий  уголок, чтобы почитать  роман из жизни жуков да  спокойно поваляться,
задрав лапки, а вместо этого находил свою  погибель  под  подошвой  башмака.
Противно своей воле Эскаргот  являлся соучастником бесчисленных убийств.  Но
он   знал   за  собой  склонность  раздражаться   по   мелочам.  Он  положил
останавливать  себя  всякий  раз,  когда  начнет  раздражаться  по  мелочам,
особенно  вслух.  Мелочная  раздражительность превращает людей в нестерпимых
зануд.
     Он смотрел,  как Лета выставила мусорное  ведро  за заднюю дверь, взяла
пухлый дерюжный мешок и принялась вытряхивать из  него опилки и  стружки  на
чистый  пол, заметая  их ногой под  столы. Она  нашла  в библиотеке  книгу о
празднике  урожая на побережье, и Эскаргот, взглянув на название на обложке,
честно сказал, что всегда хотел совершить многодневное путешествие  вниз  по
Ориэли  и посетить побережье,  чтобы принять  участие в ежегодном  празднике
урожая,  устраивавшемся  в  пору   осеннего  равноденствия.  Лета   не   раз
участвовала  в таком замечательном событии.  Она родилась в предгорьях  близ
побережья в канун праздника урожая и потому была так называемой жницей, хотя
и  не принадлежала  к  племени  гномов. Она была ростом пять футов, всего на
дюйм ниже Эскаргота.
     Он взял  с  Леты обещание вернуть  книгу  поскорее,  не сомневаясь, что
проявленный им интерес  к последней кажется притворным и что девушка считает
его нахальным типом.  Но ничего подобного. Ведь он был женат, причем уже два
года, и  хотя многие  говорили, что он ленив и  уважает  себя не больше, чем
окружающих,  у  него были принципы. Он не  держал пальцы  скрещенными, когда
поклялся  хранить верность  жене. Однако неожиданно для  себя  Эскаргот стал
беспокоиться, не подумает ли Лета, будто он посещает библиотеку отнюдь не из
тяги к знаниям, а потом забеспокоился по поводу своего беспокойства, ибо оно
ставило  под  сомнение принципы,  которыми он гордился.  Большую  же  пользу
принесли  ему все  эти волнения! Он с таким же успехом мог  раз  и  навсегда
отказаться от всех своих  принципов.  Но Эскаргот  знал, что не изменит жене
даже  теперь. Он все еще был  женат, пусть и жил на  заброшенной мельнице  и
питался  рыбой  да  лесными  ягодами.  Как  знать,  может  статься,  все еще
переменится.
     Эскаргот  сел  за стол  у  стены  и улыбнулся, встретившись  взглядом с
Летой.  Девушка  вынула  часы из  кармана кожаного фартука  и  взглянула  на
циферблат.
     - Мы открываемся только через час, - сказала она.
     - Конечно, - сказал Эскаргот, несколько  опешив.  Неужели она подумала,
что  он явился  за  кружкой  эля  в  столь  ранний  час?  "Неудачное  начало
разговора", - подумал он и мгновенно понял,  что  действительно хочет выпить
кружку эля  в столь ранний час и что не стоило начинать никаких  разговоров.
Он ухмыльнулся - с глупым видом, как ему показалось.
     -  Мне  просто интересно, понравилась ли  вам  книга. Я  проходил мимо,
увидел вас в открытую дверь и решил зайти и составить вам компанию.
     - О какой книге вы говорите?
     - "Полнолуние перед осенним равноденствием" Дж. Смитерса. Из библиотеки
профессора. Помните?
     - Я помню, что  всего несколько дней назад говорила вам,  что книга мне
очень понравилась. Когда  мы  встретились у ларька с  дынями, возле магазина
Бизла.   -   Лета  смотрела  на  него  странным  взглядом,   словно  начиная
подозревать, что он либо туп, либо хочет подшутить над ней.
     - Ну конечно, - сказал Эскаргот. - Конечно.  Я немножко... расстроен...
да, пожалуй,  это  верное слово. -  Он  пустился было в объяснения, но сразу
спохватился  и прикусил язык. Не стоит никому надоедать. -  Я дочитал только
до половины. Смитерс всегда давался мне плохо. Я не понимаю, что там правда,
а что  нет. Несколько лет назад, когда  библиотека еще  не перешла в ведение
профессора,   старый  Кеттеринг  хранил   сочинения  Смитерса  на  полке   с
историческими трудами. А профессор говорит, что  Кеттеринг был дураком и что
Смитерс пишет небылицы.  Но на мой взгляд, все  люди болтают много вздора, в
том  числе и профессор Вурцл  - особенно профессор Вурцл. В том числе  и Дж.
Смитерс, коли на то пошло.
     Лета  бросила последнюю  горсть  стружек  под  угловой  стол,  положила
полупустой мешок на плечо и направилась в заднее помещение таверны. Взглянув
в  одно из  мутных окон,  выходящих на  улицу,  Эскаргот  увидел, что  туман
рассеивается. Пронизанный бледными солнечными лучами, он стал молочно-белым,
и стекла в окнах казались матовыми.  При виде солнца Эскаргот вдруг пришел в
почти умиротворенное состояние, впервые за последние две  недели. Он вытащил
из кармана куртки трубку  и набил ее табаком, лениво  размышляя, не имеет ли
смысла добавить  в табак  пару ароматных кедровых  стружек,  просто интереса
ради. Пожалуй, не стоит,  решил он в конце концов. Скорее всего они вспыхнут
как  факел,  и  вся  трубка сгорит  к  чертовой матери. А  Лета окончательно
убедится,  что  он  не  в  своем уме. Деву