чал и повернулся к
Буфо: - Что было дальше?
     Казалось, Буфо было непросто ответить.
     - И вся  земля торты родит! - продолжил Сквайр, заразившись поэтическим
вдохновением. - И Сквайр их съест и будет сыт!
     Буфо и  Гамп  печально посмотрели  друг на  друга. Но, в  конце концов,
Сквайр  был Сквайром,  и  это действительно  было его стихотворение. Так что
двое  коротышек,  похоже, пришли к  молчаливому  согласию,  что Сквайр может
делать с  ним практически все,  что ему вздумается, и вся компания двинулась
по мостам к Лэндсенду, чувствуя куда меньшую тревогу, чем милю назад.
     Ловцы  устриц и крабов по-прежнему были на реке,  расставляли ловушки и
копались на илистых отмелях. С тех пор как Джонатан с  Профессором прошагали
мимо них  два дня назад,  прошло  немногим  более  сорока  восьми  часов, но
Джонатану  они показались неделями. Этот  феномен напомнил  ему, что  скорее
всего прежде, чем  он вновь увидит  свой дом,  действительно пройдут недели.
Возможно,   месяцы.   Впечатление   от   стихотворения   постепенно   начало
сглаживаться.   Галеон  все  еще  стоял  в  море;  он  показался   Джонатану
воплощением  духа  движения,  устремления  к  дому. Это  привело его в очень
грустное  настроение,  потому что  он  знал,  что все  парусники Бэламнии не
принесут им ни малейшей пользы.
     Они  миновали середину самого длинного моста и начали спускаться по его
дальней  стороне.  Снизу  раздался  крик;  возможно,  кричал один из  ловцов
устриц.  Потом  послышался  ответный   крик,  и  какой-то  человек,  стоящий
неподалеку от берега, внезапно бросил в сторону вилку, которой копал устриц,
помчался в сторону моря и исчез под мостом.
     Сквайр подъехал к краю моста, перегнулся через парапет и помахал рукой.
Все остальные последовали за ним, заинтересовавшись его жестом и криками под
мостом. Их взорам предстал Теофил Эскаргот, высунувшийся в люк качающейся на
волнах субмарины и машущий Сквайру в ответ.
     - Вас подвезти?  -  крикнул он им, а затем, наслаждаясь  своей  шуткой,
медленно захохотал: - Ха-ха-ха.
     Все  сломя  голову  бросились  к подножию  моста;  Майлз подпрыгивал  и
морщился на своей повозке. Эскаргот, казалось,  здорово спешил.  Он  немного
успокоился, когда Профессор сказал ему, что Клубничный барон свернул в глубь
материка по дороге на Гроувер, но  все же не  расслабился полностью. Он явно
боялся барона больше, чем дал тогда понять в разговоре с Зиппо.
     Спустить Майлза в  люк было делом сложным, но  не  невыполнимым,  и  не
прошло  и  десяти  минут,  как  друзья отдали своих пони ошеломленным ловцам
устриц, поднялись на борт подводной лодки и задраили люк.
     Все  произошло так быстро, что  Джонатан был почти  застигнут врасплох,
обнаружив, что сидит на кожаной подушке у иллюминатора рядом со свернувшимся
в  клубочек Ахавом  и что  они оба  фактически находятся  на  пути в городок
Твомбли.
     Море  за  стеклом  иллюминатора  молчаливо  занималось  своими  делами.
Огромная  рыба,  длиной  почти с  подводную лодку,  поднялась из  глубины  и
поплыла с ними рядом, заглядывая внутрь и дивясь на них. Водоросли, растущие
на камнях внизу,  колыхаясь тянулись к поверхности, которая накрывала  воду,
словно волнистым листом стекла.
     Джонатан  восхищенно  наблюдал  за  большой  красной  улиткой, медленно
пробирающейся  по  коричневому  листу меньше чем  в  трех  футах от  него, -
вероятно, направляющейся в гости к подруге. За стеклами бурлила и пузырилась
вода,  а  вокруг  девяти усталых путников мигали  огоньки.  Подводная  лодка
рванулась  вперед,  стала  уходить  в  глубину, вышла из  устья реки  Твит и
поплыла под углом вниз, устремляясь через залитые  солнцем пещеры, где росли
высокие  бурые  водоросли  и сновали  стайки серебристых рыбок,  к  западной
двери, к стране наутилусов и к сокровищам, скрытым в морских раковинах.

     Эпилог

     В конце  концов, прежде чем Джонатан вновь  увидел свой родной  городок
Твомбли, действительно прошли недели - из-за того пути, который им  пришлось
проделать, чтобы покинуть  Бэламнию и  совершить переход по морю от Чудесных
островов.  Подводная лодка остановилась  в  Городе-На-Побережье, где  Майлза
вверили заботам невысокого толстенького  доктора  с рыжей  бородой,  а потом
поднялась  по  Ориэли - так высоко, как Эскаргот  осмелился ее провести. Там
Дули  и  его  дед  расстались  с Джонатаном, Профессором  Вурцлом,  Ахавом и
коротышками  и  вновь отправились  по своим  пиратским  делам. Оставшаяся на
берегу компания  поехала дальше на  пони гномов, и не прошло и четырех дней,
как все опять  оказались в  Меркл-Холле, где  повар  Сквайра,  как и обещал,
приготовил им небольшой пир. Джонатану показалось, что они ели день и ночь в
течение  двух суток,  так  что в конце концов никто из  них,  за исключением
Сквайра, не мог даже думать о еще одном куске пирога с персиками или пудинге
с вареньем.  За  то недолгое время,  что они провели  не за столом, Джонатан
порылся в сокровищах Сквайра,  состоящих из бесчисленных игральных шариков -
океана шариков, переполняющего подвалы под Меркл-Холлом. Он наполнил кожаный
мешочек маленькими  шариками из  радужного стекла, чтобы отвезти их домой  в
подарок Тэлботу.
     Наконец они выступили в путь,  взяв с собой узел с костюмами обезьяны и
аллигатора, и  направились домой. Они въехали на пристань  Ивовый  Лес  чуть
меньше чем через  неделю и в самом начале  лета поднялись вверх по Ориэли на
плоту Джонатана,  прижимаясь  к дальнему берегу на  участке реки, проходящем
мимо Леса Гоблинов, и стараясь избегать всяческих приключений.
     Замок  Высокой  Башни  стоял,  одинокий и непоколебимый, как  скала, на
гряде  над  болотами. Когда  они  проплывали мимо, удаленные от него на пару
миль, Джонатану внезапно пришла  безрассудная  мысль  -  что Верхняя  Долина
каким-то образом еще услышит о гноме Шелзнаке, что в один прекрасный день из
этой  каменной башни вновь поднимется прозрачный дым  заколдованных костров.
Но  это  было  глупо.  Он  был  в  этом  уверен.  В  любом  случае Профессор
подтвердил,  что  это  глупо.  О  чем  он сам  беспокоился,  так это  о  тех
существах, что все еще таились в пещерах  под Башней. Возможно даже, что  за
те недели, что  прошли с тех пор,  как они вдвоем бродили  по  этим пещерам,
Шелзнак  пропустил в дверь  еще  несколько  чудовищ. Но  Джонатан, больше от
общей усталости, чем из-за чего-нибудь другого, начал  возражать. Он сказал,
что, со своей стороны, готов отпустить чудовищ восвояси. В конце концов, они
слепы и живут на дне ямы.  Он  не мог себе  представить, чтобы синие  спруты
стали  выбираться один  за  другим  по  маленьким  железным  лестницам.  Что
касается  любых других монстров, которые могли быть выпущены в  их  мир, это
казалось ему  совершенно невероятным. Большую часть времени, проведенного им
в Бэламнии,  Шелзнак  находился где-то вдали от замка,  на  пляже Боффин,  и
прибыл в него всего лишь примерно за день до них.  А этого времени было явно
недостаточно, чтобы переправить монстров из одной страны в другую.
     К тому  времени как они обсудили  у себя  на  плоту этот вопрос,  Замок
Высокой  Башни остался  позади. И по мере того  как он зрительно уменьшался,
замок казался все менее грозным и наконец растаял вдали и исчез как из виду,
так и из сердца.
     Их  путешествие закончилось ранним утром, когда  они обогнули последний
длинный изгиб берега  и на веслах  вошли в гавань  в городке Твомбли, застав
там  -  кто бы  мог подумать -  Тэлбота, который  вышел  проверять  перемет,
поставленный на форелей. Все крючки были пустыми, за  исключением одного, на
котором  болтался  старый  парусиновый башмак,  покрытый водорослями. Тэлбот
бросил его обратно в реку, заверив  Джонатана  и Профессора,  что раки будут
использовать его  в  качестве  домика. После  этого  он  вновь закинул  свой
резиновый сыр в тенистую воду под причалом.
     Профессор направился через город к своей  лаборатории, а Джонатан, Ахав
и  Тэлбот пошли  по лугу к  себе  домой.  Тэлбот сказал, что у него не  было
никаких  проблем  с сыроварением.  Ничего, мол,  особенного.  Сыр,  в  конце
концов, есть сыр. Но Джонатан к этому времени был не совсем с ним  согласен.
По  сути, у него  руки  чесались  вновь взяться  за свои  сыры - испробовать
парочку  идей  - сыры,  в которых  будут  использоваться спаржа, апельсины и
бренди; он еще не знал точно, в каких пропорциях. Однако он был  уверен, что
у него нет особого желания вернуться к праздной жизни, когда ему захочется -
скажем, каждую вторую пятницу, - просто чтобы  не утратить  навыков. И то же
самое было верно,  в определенном смысле,  с поисками приключений.  Оба этих
занятия  показались ему в своем роде очень привлекательными, но, наблюдая за
Ахавом, который  трусил к  грядкам с клубникой проверить, чем там занимаются
его   жучки,   Джонатан  не  мог  не  признать,  что,   в  противоположность
сыроварению, они довольно быстро приедаются.


   Джеймс Блэйлок
   Каменный великан


     Каменный великан
     (Приключения Джонатана Бинга - 3)
     James P. Blaylock. The Stone Giant (1989)
     Обложка


     Из комнат, из кухни во двор ночной
     Ложится квадратами свет,
     И медленно кружатся над головой
     Мириады звезд и планет.

     Столько листьев в саду не отыщешь ты,
     Столько в городе лиц не найдешь,
     Сколько глаз глядит на меня с высоты, -
     Миганье, мерцанье, дрожь.

     Мне обе Медведицы там видны,
     И Полярная там звезда,
     И рядом со мной в ведре у стены
     Созвездий полна вода.

     Они увидали меня, грозят
     И гонят меня в кровать,
     Но я их миганье, мерцанье, взгляд
     Увижу во сне опять.
     Р. Л. Стивенсон.
     Перед сном (пер. А. Сергеева)


1
     В ТАВЕРНЕ СТОУВЕРА

     Туманы на реке Ориэль были самым  обычным делом. Когда наступал октябрь
и  ночи  становились  прохладными и  сырыми,  туман  поднимался  над  рекой,
наползал на берег, медленно плыл вдоль границы  луга, мимо Вдовьей мельницы,
обволакивал  редкие  дома  на  окраине городка и стлался над главной улицей.
Ратуша,  рыночная площадь,  таверна  Стоувера исчезали за  серой пеленой,  и
ночные  звуки - шаги запоздалого прохожего, уханье совы, тихий  скрип ветвей
на легком ветру - казались неестественно громкими и зловещими.
     Все  мало-мальски здравомыслящие люди  к  этому  часу уже  укладывались
спать  - в комнатах с закрытыми окнами и  плотно задернутыми шторами,  где в
каминах, весело  помигивая,  дотлевали  последние красные угольки.  В речном
тумане  чудилось  нечто   жуткое  и  странное,  словно  он  был  порождением
колдовских чар, а не природным явлением. О вещах  такого рода ужасно приятно
читать в книгах, особенно  если у вас под  рукой  есть кружка имбирного пива
или бокал хорошего портвейна и если огонь в камине еще не потух, а часы тихо
и мирно тикают  на каминной  полке, напоминая  вам, что пора отправляться на
боковую.
     Но почти никто в Твомбли ни за какие коврижки не согласился бы выйти из
дома в туман,  - по крайней мере, после наступления темноты.  Не то чтобы на
улице  вас  подстерегали страхи страшные; как  раз бояться  там, в общем-то,
нечего. Разве только выступят порой из тумана неясные очертания сгорбленного
дерева,  простершего над дорогой  кривую  ветку,  которое  словно  поджидает
именно вас,  чтобы  схватить и сорвать с вашей головы  шляпу.  Разве  только
прошелестят мимо  в сыром ночном воздухе  осенние  листья, подобные бумажным
корабликам,  на  которых  путешествуют   (если  верить  старинным  легендам)
бородатые человечки-невелички с огромными круглыми глазами и в шляпах. Разве
только встретится  вдруг случайный прохожий, без всякой причины  болтающийся
по улицам в поздний час; он появится впереди на дороге, словно призрак, и по
мере  приближения  его  силуэт будет становиться  все  отчетливее,  но  лицо
останется неразличимым  за  туманной пеленой.  И вы, прислушиваясь  к гулким
шагам, постепенно замирающим в  темноте и пронизанном лунным сиянием тумане,
зададитесь вопросом, а есть ли у него вообще лицо? Нет, лучше уж сидеть дома
да читать при свете лампы, благодушно попыхивая трубкой.
     Восходящее  солнце  рассеет туман,  и  к полудню  от  него не останется
ничего, кроме  росы на луговой траве и мертвых листьях, устилающих землю.  В
отдалении,   низко  над  горами,  повиснет  гряда  бледных  облаков,  словно
стерегущих ваш  покой. Все колдовские  чары бесследно  развеются,  и  вместо
таинственных ночных  звуков  вы  явственно услышите глухие удары мотыги, при
помощи  которой  ваш  сосед  в  клетчатой  рубашке  с  засученными  рукавами
выпалывает сорняки на грядках репы и фасоли. Амос Бинг, направляясь в город,
прогрохочет мимо в своей нагруженной головами сыра телеге и придержит лошадь
у  перекрестка, чтобы не сбить молодого  Бизла, везущего на своем велосипеде
полную картонку бакалейных продуктов к дому вдовы на холме. Словом, Твомбли,
как и все благопристойные городки, жил дневной жизнью. А по ночам он спал.
     Все это  раздражало  Теофила  Эскаргота.  Он  предпочитал  бодрствовать
ночной порой, таинственной  и чудесной,  когда нельзя  угадать, что или  кто
скрывается  в ближайших зарослях или в густой тени  неподалеку. У  человека,
спящего днем, остается мало времени на работу. Эскаргот находил удовольствие
в этой мысли. И такому человеку не приходится вести пустые скучные разговоры
о  погоде,  урожае  редиса  или плачевном  состоянии дороги между Твомбли  и
Монмотом. Поэтому,  в отличие от своих собратьев, он любил гулять по ночам и
спать днем - каковое обстоятельство глубоко возмущало его жену.
     Последнюю  возмущали и  другие вещи,  особенно пристрастие  Эскаргота к
пирогам.  Больше  всего он любил яблочные пироги;  на  втором  месте  стояли
лимонные  меренги.  Потом  следовали пироги  с  тыквой, малиной, абрикосами,
сладким  картофелем и  с  любой другой начинкой,  если  не  считать морошки,
имеющей неестественный  цвет и  слабый привкус мыла. Такой пирог еще кое-как
шел  со  сливочным мороженым,  но без приправы  никак  уже не лез  в  горло.
Эскаргот  твердо держался мнения, что в  отличие  от всех прочих блюд пироги
можно есть в любое время суток. Именно поэтому у него и вышла ссора с женой.
На самом деле она стала последней в длинном ряду ссор.
     Его  супруга -  худая  женщина  с локтями, похожими на острые сучки,  -
свято верила,  что  пироги  едят кусочками, только вечером  и  только  после
ужина,  надлежащим  образом поглощенного. Если  ужин состоял из брюссельской
капусты и вареного языка - иными словами, если он являлся и не ужином вовсе,
а  некоей  пародией  на  ужин,  состряпанной  лишь в  интересах  поддержания
здоровья, - тогда пирог оставался в запертой кладовой, ключ от которой висел
на толстом шнурке на шее  у жены,  а  Эскаргот вяло  ковырял вилкой капусту,
представляя отвратительный вкус ее, и скорбно  таращился  на ужасный розовый
язык, который  всегда  имел  такой  вид, словно вот-вот взглянет  на  него и
укоризненно скажет "тц-тц-тц". Будь Эскаргот предельно честен, он не смог бы
поклясться, что никогда не испытывал мимолетного желания схватить упомянутый
ключ и слегка затянуть шнурок на жениной шее.
     Но  до  этого  дело никогда, впрочем,  не доходило.  Жена, по  твердому
убеждению Эскаргота, пекла пироги  единственно для того, чтобы дразнить его,
время от времени бросая жалкие подачки с целью напомнить о чем-то, но, о чем
именно, он  не  понимал.  Чаще  всего пироги предназначались  для  церковных
собраний  и  богослужений  на  открытом  воздухе,  где поедались  совершенно
незнакомыми людьми. Такой-то и такой-то, частенько хвасталась жена, съел три
куска, а Эскаргот, пропустивший собрание по причине расстройства желудка или
вывиха  плечевого сустава,  оставался  и  без одного.  Обычно выснялось, что
такой-то  и такой-то съел три последних куска. Почему, недоумевал  Эскаргот,
чужой  человек  может  умять  невесть  сколько  кусков пирога  и  тем  самым
заслужить похвалу, когда Эсгарготу позволяется съесть от силы один  кусочек?
От подобных мыслей у него голова шла кругом.
     Однажды  ночью,  после  почти двух лет таких издевательств, он  взломал
дверь  кладовой и умял целый пирог  с кувшином  жирных сливок. Поливая пирог
сливками,  он  словно   воочию  видел   перед  собой  свою   жену,   которая
неодобрительно  смотрела  на него, тщетно  делая  критические  замечания  по
поводу  его талии и качая головой с видом печальным,  но стоическим. "Мистер
Стоувер,  -   говорила  она,  -  счел  бы  такой   поступок  отвратительным.
Чревоугодие,  вот как это называется;  а мистер Стоувер неоднократно говорил
своим прихожанам о  грехе  чревоугодия".  Мистер Стоувер  проводил  вечерние
богослужения в ратуше  каждый  вторник,  а в  случае  необходимости  и чаще.
Эскаргот  не  уступал  настойчивым   требованиям  жены  посещать   церковные
собрания,  дабы  очиститься  и  возвыситься  духом. Кроме  Стоувера собрания
регулярно посещал  лишь один человек во всем городке - причем, несомненно, с
единственной целью  полакомиться сладким. Несмотря  на постоянное  страстное
желание  заполучить кусочек  пирога, Эскаргот никогда  не доходил  до такого
отчаяния, чтобы посещать богослужения ради этого.
     Был час ночи, когда  он отложил вилку. Он поставил  пустой  противень в
раковину и залил водой, чтобы к нему не присохли поджарки и крошки. Эскаргот
знал,  что  поутру ему  в любом  случае придется несладко, и не видел смысла
вдобавок ко  всему выслушивать лекцию о правилах хорошего тона, принятых  на
кухне. Потом, возбужденный мыслью  о похищенном и съеденном пироге, он решил
прогуляться по  берегу  реки,  а  возможно,  и порыбачить  пару часов.  Жена
проснется рано утром  и  не застанет его дома, а попытка  поднять  шум из-за
истории  с кладовой выйдет ей боком. "Я ей покажу", -  думал он, запихивая в
рюкзак две бутылки холодного пива и надевая куртку.
     По пути Эскаргот заглянул  в  комнату малышки и  подумал, что, будь она
пятью  годами старше,  он  бы взял ее  с собой и  научил рыбачить при  свете
фонаря. Он и так почти не общался с дочерью. Похоже,  жена опасалась, что он
может оказать на ребенка "влияние". Если бы Энни не спала, подумал Эскаргот,
она бы помогла ему управиться с пирогом.  Она  сочла бы это достойным делом.
Но  малютка  спала  конечно;  спала крепким  сном,  сбив одеяльце в сторону.
Поэтому Эскаргот заботливо укрыл девочку и на цыпочках вышел из комнаты.
     К пяти часам утра, перед самым  рассветом, он уложил в плетеную корзину
знатный улов речных кальмаров и был весьма собой доволен. Он неторопливо шел
по дороге вдоль темной стены леса, тянувшейся по краю луга. Над землей висел
густой  холодный туман, насыщенный резким,  металлическим  утренним запахом,
ради которого стоило бодрствовать. С ветвей развесистых  дубов падали капли,
время от  времени шлепаясь Эскарготу на шею.  Он  поднял  воротник и ускорил
шаг,  внезапно  почувствовав  усталость.  Яичница  с  ветчиной  и полкотелка
горячего  кофе  здорово  помогли  бы  ему  восстановить  силы.  "При   самом
счастливом раскладе, - подумал Эскаргот, - жена вообще не просыпалась ночью,
не заметила моего отсутствия. И,  стало быть, не обнаружила пропажу пирога и
взломанную дверь кладовой". Возможно, он еще успеет починить дверь  и сможет
заявить,  что встал ни свет ни  заря и увидел,  что дверь болтается на одной
петле,  пирог пропал, а окно взломано. Вдобавок он спрячет полдюжины банок с
консервированными  фруктами под домом, чтобы представить дело таким образом,
будто вор набил свой мешок съестными припасами из кладовой.
     Эскаргот прибавил  шагу, заслышав шорох в зарослях. "Кролик, наверное",
- подумал он, оглядываясь через правое плечо. Уже на расстоянии десяти футов
плотная  серая  пелена  скрывала  от  взгляда все,  лишь  изредка из  тумана
выступали призрачные стволы деревьев,  корявые и бледные, да нависавшие  на