ых заканчивался
тем, что  они  вставали  и  утомленно шагали вперед,  не обращая внимания на
окружающую их темноту  и делая вид, что не слышат шуршания ночных обитателей
леса, скребущихся в подлеске вдоль тропы.
     Мысли Джонатана,  помимо его воли, постоянно кружились  вокруг троллей,
медведей и подозрительных теней, которые обитали в Лесу Гоблинов под Высокой
Башней. Но,  разумеется, он знал, что находится не в Лесу Гоблинов. Он был в
Бэламнии,  а в Бэламнии могло  вообще не водиться троллей, да, если уж на то
пошло, и  медведей тоже.  Но вместо  них здесь водились безголовые  гребцы в
лодках.
     Джонатан приказал  себе  не  думать о  подобных вещах и сделал  усилие,
чтобы вместо  них представить себе  цветы, которые росли  этой весной во мху
эльфов  вокруг  городка Твомбли, и вспомнить  их  густые пастельные  краски,
напоминающие   ему   о  пасхальных  яйцах  или   о  фиолетовых,  розовых   и
темно-зеленых  тонах, расцвечивающих далекие  горы на  закате. Но какими  бы
прекрасными ни были эти мысли, в них настойчиво вторгались горбатые тролли и
отряды сморщенных гоблинов  и все портили. Лес становился все более мрачным,
а тени - более густыми и угрожающими.
     Внезапно  Джонатан наткнулся на Профессора, который непонятно по  какой
причине остановился посреди дороги.
     - Что? - переспросил Джонатан, хотя Профессор еще не сказал ни слова.
     - Ш-ш-ш!  - прошептал Профессор, указывая на виднеющийся сквозь деревья
мерцающий огонек.  Какой-то костер горел  на поляне примерно в ста  ярдах от
дороги. К ней вела узкая извилистая тропинка. Это был странный костер -  его
пламя подпрыгивало, опадало и бросало внезапные отсветы в темноту окружающих
его  деревьев.  Казалось,  оно  каким-то  неестественным  образом  движется,
вспыхивая в  одном  месте, угасая, затем вновь  взвиваясь в нескольких ярдах
слева или справа либо глубже среди деревьев. Этот костер был совсем не похож
на такой, какой Джонатану захотелось бы исследовать.
     Но, с другой стороны, кто мог сказать, что это не Майлз, который творит
какие-нибудь  чары, или  не сам Шелзнак, строящий козни над  одним  из своих
странных костров, подпитываемых сухими костями? Профессор  нагнулся и поднял
что-то  с  дороги,  а потом уронил, бросил на землю  - так,  словно нечаянно
схватил дохлую лягушку. И это было недалеко от истины. На тропе лежала сухая
летучая мышь. Профессор собирался пинком отшвырнуть  ее в кусты, но Джонатан
остановил  его, подняв ее.  Сквозь  уши  животного  был пропущен  завязанный
петлей кусок веревки.
     -  Она попала сюда из магазина доктора Чена,  - констатировал Джонатан,
покачивая ее на расстоянии  вытянутой руки. - Разве он не говорил, что Майлз
заходил к нему покупать травы и летучих мышей?
     -  Да,  говорил.  - Профессор какое-то  мгновение  изучал  ее,  а затем
сказал: - Нам придется поближе взглянуть на этот костер.
     Джонатан отбросил мышь в сторону. Он  не мог  придумать, что еще  с ней
можно  сделать. Если  бы  тут был Гамп,  он бы  превратил  ее в какой-нибудь
полезный предмет  -  поставил бы ей на  голову  свечку или смастерил из  нее
дверную  ручку. Но Джонатана такие  вещи не привлекали, по  крайней мере, не
сейчас.  Так что они двое и Ахав посредине крадучись пошли по  узкой  тропе;
Джонатан жалел, что у него нет с собой обезьяньего костюма, в который  можно
было бы спрятаться,  и  все трое  были готовы повернуться и броситься наутек
при треске сломанной ветки.  Они были на полпути  к  костру, когда услышали,
как кто-то  очень  плохо  играет на ивовой флейте. В  этих  звуках  не  было
мелодии,  лишь  идиотское   посвистывание,  за   которым  следовал   низкий,
кудахтающий смех. Они застыли в  ожидании. Тот, кто сидел у костра,  явно не
был Майлзом. Пламя горело перед  огромным  деревом, отбрасывая  на его ствол
тень   сгорбленной   фигуры,   разрывающей   что-то  зубами,   -   возможно,
обгладывающей  большой  кусок говядины  или  ногу  индейки. До  Джонатана  с
Профессором  смутно доносились чавканье и хруст, потом опять заиграли ивовые
флейты, на этот раз сопровождаемые бессмысленным грохотом медного гонга.
     В  этот  момент Джонатан  осознал, что в  лесу  горят и  другие костры,
бессчетное множество  костров, мерцающих в темноте.  Они  угасали,  а  затем
вспыхивали вновь, то далеко-далеко, словно огоньки светлячков,  то  ужасающе
близко, отбрасывая на древние деревья пляшущие тени.
     Не  говоря ни слова, трое путников повернулись и крадучись возвратились
к  дороге.  У  Джонатана внезапно возникло  жуткое ощущение, что  дороги  не
окажется на месте, что они будут блуждать по  лесу  всю ночь, ожидая восхода
солнца, но  что солнце осветит густые тени не больше,  чем это  делали  нити
лунного света. Ему  показалось,  что он слышит  на  тропе позади себя шорох,
мягкий  топот  ног  и шелест  веток. Потом  звуки  флейты  внезапно  утихли.
Джонатан  понял,  что  пора бежать,  и уже собирался предложить сделать  это
Профессору, как вдруг  обнаружил, что выскакивает  на  прибрежную дорогу,  а
потом несется следом за своими двумя компаньонами. Благодаря этому короткому
приключению у них, казалось, открылось второе дыхание, и они  устремились на
юг, полные  решимости выбраться из леса, даже  если  им  придется шагать  до
рассвета.

Глава 20
     В высоком окне

     Примерно  через  полмили  дорога расширилась,  а  деревья  поредели,  и
путники  вышли на поляну,  освещенную неясным  лунным светом.  На  ней стоял
домик.  При  данных обстоятельствах  это  был  очень  приветливый  домик,  с
освещенными окнами и распахнутой настежь дверью, из  которой в  ночь  летели
смех и звуки веселья - и  не смех гоблинов, а гомон людей, хорошо проводящих
время.
     В  открытых  дверях  стояла  девушка  и  наблюдала  за  дорогой.  Когда
Джонатан,  Ахав и  Профессор  изумленно остановились  на  краю  поляны,  она
помахала им рукой и, казалось, была очень рада их видеть.
     Джонатан  сначала  не был уверен, что рад видеть ее, по крайней мере, в
эту минуту. Но  ему пришло в голову,  что  она очень  хорошенькая -  там, на
крыльце, в свете фонаря.  У  нее  были длинные белокурые  волосы и тоненькая
девичья фигура. Она стояла в кружевном платье,  и единственным словом, какое
Джонатан  мог так,  с  ходу,  придумать  для того,  чтобы  ее описать,  было
"воздушная". Она  вновь  помахала  им  и  крикнула  "Заходите!"  приветливым
голосом, который прогнал большинство подозрений Джонатана.
     Из открытых окон доносился запах жареного гуся, и именно он скорее, чем
что-либо  иное, убедил  путников заглянуть внутрь. Ахав,  однако,  не  хотел
идти.  Он, рыча,  улегся прямо  посреди  дороги и не  соглашался двинуться с
места. Джонатан тащил его за ошейник, увещевал, но безуспешно. Так что через
какое-то мгновение  он бросил это дело, решив, что попозже  выйдет и заманит
Ахава внутрь куском жареного гуся.
     Тем,  кто  находился  в  доме,  было  действительно  очень весело;  они
смеялись, пели, стучали вилками  и ножами  и  гремели тарелками. Стоявшая на
крыльце девушка отступила в сторону и взяла Джонатана за руку.
     - Волшебник сказал,  чтобы мы вас ждали, - улыбаясь, сообщила она. - Он
заходил раньше, но затем отправился  куда-то дальше. Он просил передать вам,
что ничто никогда не бывает таким плохим, как кажется.
     Эти слова показались Джонатану весьма ободряющими - как раз тем, на чем
он всегда  настаивал. Его вера  в Майлза удвоилась,  и  он почти  не обратил
внимания на тот странный факт, что рука девушки была очень холодной и сухой,
как пыль. Когда она оказалась в полосе лунного  света, у Джонатана мимолетно
мелькнула чудная  мысль, что  ее  волосы  не белокурые, как казалось в свете
фонаря. На одно мгновение они стали серыми, точно старый пепел в очаге, а ее
лицо, вместо того чтобы быть приятно худым, какую-то долю  секунды выглядело
похожим  на череп.  Но на крыльце,  в  лучах  лампы,  она вновь  была юной и
воздушной, и  беспокоиться  было совершенно  не о чем. Что  бы там  ни видел
Джонатан, Профессор, должно быть, этого  не заметил, потому что  он  потирал
руки и разглядывал компанию, собравшуюся в доме.
     Почти  дюжина  людей  сидела  за  длинным  столом, заставленным  самыми
удивительными блюдами, среди которых  был  огромный жареный гусь, горы пюре,
кадки с маслом и  густой дымящийся соус. Там стояли пудинги, пироги, бутылки
эля, банки  с  клюквенным джемом и тарелки  с  печеньем.  В очаге над  огнем
висела корзина, доверху  заполненная каштанами, которые какой-то парнишка  в
кожаных штанах  ворошил  серебряной вилкой.  На всех  тарелках горами лежала
еда, а во  главе стола  были  поставлены два пустых  прибора и  два  кресла,
словно специально ожидающие Джонатана и Профессора. Джонатан не видел причин
ими не воспользоваться. Это было  единственное, что мог  сделать воспитанный
человек.
     Так  что они  оба  сели за  стол, и впервые  за  много  часов  Джонатан
почувствовал, что может немного расслабиться. Ему казалось вполне возможным,
что они смогут уговорить хозяйку позволить  им  провести здесь ночь, а утром
опять отправятся в путь.
     Сам  домик,  с  бревенчатым потолком  и огромным  каменным  очагом, был
приветливым и  теплым. Оштукатуренные стены  были отделаны по кругу  темными
дубовыми  панелями,  а в керамических  вазах стояли  букеты цветов - сирени,
диких  ирисов  и  водосбора.  Свет  лампы  заполнял  все  уголки  комнаты  и
разливался  по   отполированному  дощатому  полу,  озаряя   лица  счастливых
участников пирушки.
     Джонатан на миг задумался  о том,  откуда они  все появились, поскольку
ближайшие  города  были  далеко  отсюда,  но  у  них  должно  было  остаться
достаточно времени для вопросов и рассказов, после того как он расправится с
кусками жареного гуся, которые накладывали ему на тарелку.
     Внезапно он  вспомнил  про  Ахава, который сидел  один  на  дороге,  и,
извинившись,  нацепил  на вилку  кусок  мяса, при  помощи которого собирался
убедить Ахава быть благоразумным псом. Но не успел  он пройти и  полпути  до
открытой двери, как порыв ветра захлопнул ее с ужасающим стуком, а у него за
спиной раздался  визгливый безумный хохот. Джонатан обнаружил, что запутался
в паутине -  паутине, которой  не могло быть здесь мгновение назад. Парень в
кожаных  штанах  пялился  на  него с глупой плотоядной ухмылкой,  тыча своей
серебряной  вилкой в проволочную сетку, заполненную крысами, которые трещали
и лопались на жарком огне.
     Кусок жареного гуся, или  чем он там был в действительности,  извивался
на конце вилки,  которую Джонатан держал в руке, и он с криком швырнул его в
клетку с  крысами  и рывком  повернулся лицом к пирующим, сидящим  у него за
спиной.
     Кресло старика Вурцла было  опрокинуто назад вместе с ним  самим, и два
вампира прижимали сопротивляющегося Профессора  к полу, в  то время как  два
гоблина, идиотски кивая головами, щипали его за руки и за щеки.
     На столе больше не было ни жареного гуся, ни пудинга, ни пирога. Вместо
этого  там  стоял  огромный поднос с  растерзанным,  окровавленным  мясом  -
мерзким,  непонятного происхождения  мясом,  от которого  Джонатана внезапно
затошнило.  Гоблины   отрезали  куски  мяса  длинными  ножами  и  ухмылялись
Джонатану,  жестами приглашая  его первым  отведать угощение.  Один  из них,
самый крупный, казался  наполовину растаявшим,  словно его лицо было сделано
из мягкого сала.  Дом  был заполнен  воплями и кудахтающим  смехом, а  также
запахом  пыли и  старости. Сирень и ирисы  исчезли,  и  их заменили засохшие
сорняки и  уродливые грибы. Ахав лаял и выл за дверью, и  Джонатан  какую-то
секунду не  мог  решить, что ему делать сначала -  впустить  пса или  помочь
Профессору выбраться из этой переделки. Однако  у него не было времени долго
об этом  раздумывать,  потому что один  из  гоблинов, щипавших Профессора за
щеку, схватил со стола  нож и стал взвешивать его  в руке  с видом человека,
обдумывающего, как лучше разрезать ростбиф.
     Джонатан  разбил о  голову  этого  гоблина ближайшее  кресло  и  тут же
почувствовал,  как  в его  руку  впивается горячая  вилка.  Он развернулся и
врезал крысиному  повару прямо в челюсть. Кулак  Джонатана скользнул по  его
лицу и словно ударился о комок глины. Кожа и  кости  разлетелись  в стороны,
изнутри  брызнула  струя черной  жидкости,  и тварь,  кем  бы  она ни  была,
повалилась наземь,  оттолкнув  клетку  с крысами  глубже  в  огонь.  Гоблины
разразились  визгливым  смехом, и двое  из них, подскочив к очагу, принялись
вопить и тыкать пальцами  в своего товарища, который лежал в пламени  и весь
дымился: его одежда загорелась и пылала каким-то неистовым огнем.
     Профессор к этому времени выбрался из своего кресла, поднялся на ноги и
теперь оглядывался в поисках кого-нибудь, кого можно  было бы ударить. Но ни
гоблины, ни  вампиры и не  пытались сопротивляться. Два гоблина  плясали  на
столе,  топча и  пинками  расшвыривая  кровавые яства  и молотя  друг  друга
обглоданными костями. В это время из-под одного кресла вылезла черная кошка;
она вскочила на стол, и Джонатан вдруг осознал, кем была стоявшая на крыльце
девушка,  когда шагнула под свет  луны.  Он был  идиотом, что не понял этого
сразу; оба они были идиотами. Только у  Ахава оказалось хоть немного мозгов.
Но тут Джонатан заметил, что Ахав больше не лает и не рычит под дверью и что
лампы на стенах  начинают меркнуть,  а огонь  в очаге слабеть и  гаснуть.  У
очага, криво усмехаясь  и  глядя на Джонатана молочно-белыми глазами, стояла
старуха с болот, из деревни Твит, с площади Святого Эльма.
     Внезапно Джонатана  толкнули  в спину - это Профессор подтолкнул  его к
двери, а  сам в ярости  со  всего размаха швырнул в старуху креслом. Кресло,
ударившись о стену, разлетелось в щепки, а ведьма,  все в той  же позе,  все
так  же  рассеянно улыбаясь  и  не  отрывая  от  них глаз,  стояла теперь  в
нескольких  футах  дальше.  Ни у  Джонатана,  ни  у  Профессора  не  было ни
малейшего  желания  обсуждать это  явление.  Джонатан рванул  дверь, и  они,
спотыкаясь,  вывалились  в ночь, преследуемые по  пятам воплями  и  взрывами
хохота. Дверь захлопнулась, и они вновь оказались на прибрежной дороге.
     Сзади воцарилась странная  тишина.  Когда они  повернулись и посмотрели
назад,  на поляне  больше не  было  никакой хижины, лишь обломки  камней  от
старого разрушенного фундамента и другая горка камней, которая могла некогда
быть дымоходом. За спиной у них стояли деревья - огромные, толстые  деревья,
которые росли близко друг к другу, одной линией; утопающие в тени промежутки
между ними казались темными дверями, сквозь которые  виднелись точки горящих
в далеком полумраке  костров, мигающих и  мерцающих в  ночи. Ахава  нигде не
было.
     Джонатан свистел и звал его. Теперь у них не было нужды таиться. Однако
весь этот свист и крики ни к чему не привели. И Джонатан, и Профессор знали,
что  они  найдут  Ахава  тогда, когда найдут  Сквайра,  Шелзнака  и  Майлза.
Джонатан был почти уверен, что именно это  скоро и произойдет. С ними играли
в какие-то игры,  в этом не могло быть сомнений. Исчезновение Ахава было еще
одним из проявлений этой игры, по крайней мере, Джонатан на это надеялся. Он
вглядывался в  туннели между  деревьями, думая, что, возможно, Ахав каким-то
образом оказался там. И хотя Профессор скептически покачал головой, Джонатан
все же прошел к краю поляны. Но туннели вели в кромешную тьму, и ни один луч
лунного света не озарял ее. По сути, ничто, кроме мерцания далеких костров и
отдаленных трелей ивовых  флейт, не свидетельствовало о том, что там, в этой
черноте, что-нибудь есть.
     Джонатан попробовал посвистеть в пустоту  между деревьями,  потом начал
звать  пса  по  имени.  Но  не  было  ни  ответа,  ни  каких-либо  признаков
присутствия Ахава.  Но если бы он каким-то образом убежал без них, то скорее
всего  отправился  бы  дальше  по  прибрежной дороге.  После  двадцати минут
тщетных   поисков  и  посвистываний  именно  так  поступили  и  Джонатан   с
Профессором.
     Не прошло и пятнадцати  минут,  как они  вышли  из  леса и зашагали  по
пляжу, залитому  лунным светом. Здесь не было  деревьев, которые задерживали
ветер с  моря, и воздух стал более холодным. Но и Джонатан, и Профессор были
уверены,  что с гораздо  большим  удовольствием будут  мерзнуть  всю ночь на
открытом  пространстве,  чем проведут  ее в  лесу,  бражничая  с  гоблинами,
ведьмами и вампирами.
     С  океана надвигался  туман, и хотя  временами  сквозь  просветы  в нем
по-прежнему  можно  было видеть накатывающиеся  на берег  огромные  волны  и
брызги пены, светящиеся под слабыми лучами  луны, тем не менее суша, которая
была слева от них,  практически полностью исчезла из виду. Им явно пора было
останавливаться на ночлег, так что друзья укрылись  за несколькими  большими
валунами, за которыми  почти не чувствовалось ветра,  и вырыли себе  в песке
приличных размеров углубление.  Джонатан какое-то  время лежал, наблюдая  за
тем,  как  дальше вдоль берега  появляется и вновь исчезает в тумане  темная
вода. Ему пришло в  голову,  что в  данных  обстоятельствах неплохо  было бы
развести костер. Но не  успела эта мысль промелькнуть у него в сознании, как
он  провалился  в глубокий сон. И ему  приснилось, что он разжег  костер, но
маленький, не дающий достаточно тепла, и в него нужно без конца подкладывать
дрова.
     Он  продолжал  просыпаться  с замерзшими  ногами через каждые  полчаса.
Просыпаясь,  Джонатан  опять  думал,  как  хорошо  было   бы  с  костром,  и
недвусмысленно  приказывал  себе  встать  и разжечь его. Потом ему  начинало
казаться, что он  это уже сделал, но от этого костра не было никакого толка,
он не собирался греть кого-либо, а только шипел, пощелкивал, дымил и тлел, в
то  время  как Джонатан дул  на него  и подкидывал в него ветки.  Потом  ему
начало сниться,  что вокруг горят и  другие костры, разбросанные  вдалеке по
пляжу,  -  костры,   которые  плясали  и  потрескивали,  пока  Джонатан   не
направлялся в их  сторону. А  когда он делал это, они  мгновенно гасли,  и в
наступившей темноте Джонатан вздрагивал и просыпался и понимал, что так и не
разжег  никакого  костра,  даже маленького, жалкого и дымящего, и что ноги у
него по-прежнему мокрые и холодные, а до наступления утра вроде бы не ближе,
чем полчаса назад.
     Два  раза,  когда   он   просыпался  и   пытался  разглядеть   признаки
приближающегося рассвета, ему на мгновение показалось, что он видит какие-то
силуэты   -  тени  в  освещенном  светом   луны  тумане,  -   которые  очень
целеустремленно  крались  вдоль  берега.  Бриз, казалось,  доносил  до  него
какие-то  стоны,  похожие на  вой ветра,  свищущего  в  щелях  вокруг  плохо
пригнанной,  пропускающей  сквозняки  двери,  или на плач  духов, скользящих
вдали сквозь ночной воздух и оплакивающих свою судьбу. Стоны  сопровождались
далеким звоном медных гонгов, и один раз,  всего на миг, Джонатан совершенно
отчетливо услышал  низкий, щебечущий смех, словно  и его тоже принес  ветер.
Казалось, он  доносился из того  самого тумана, который висел в ночи  вокруг
них.
     Один  раз, незадолго до  рассвета, Джонатан  наполовину проснулся  и на
одно мгновение открыл глаза. Над ним, на берегу по другую сторону дороги, на
какое-то время зажегся  свет,  сияющий в  тумане, словно  освещенное  окно в
высокой башне. Но  как  раз  в тот момент, когда  Джонатан, моргнув,  открыл
глаза  и достаточно проснулся,  чтобы  по-настоящему обратить  на этот  свет
внимание  и  решиться  разбудить  спящего  Профессора,  туман  заклубился  и
сгустился в ночном воздухе, а свет  померк и исчез.  И  вновь вокруг него  в
сумрачной ночи появились тени - тени существ, крадущихся по  песку, и смутно
виднеющийся  в  тумане  человеческий  скелет,  который дергающейся  походкой
прошел  сквозь темноту, пощелкивая, словно бамбуковые ветряные колокольчики,
в густом влажном тумане; потом это