его  окутал  серый  туман  облаков. За  окнами закружился  снег,  и корабль,
поднявшись вновь, нырнув вниз  под  напором  ветра, сел  наконец на  вершину
горы.
     Сначала снаружи не было видно ничего, кроме мелькающих снежинок. Затем,
в редкие моменты  затишья, Джонатан разглядел  черный в темно-серую крапинку
гранит скалы  и лежащий  рядом ослепительно белый снег.  Здесь,  в  отвесной
стене  скалы, виднелось  то,  что на первый взгляд показалось  ему входом  в
пещеру. Он  был,  однако,  слишком симметричным,  слишком  четко очерченным,
чтобы представлять собой  естественный проем. И  Джонатан осознал: то, перед
чем  они  сели, -  дверь,  восточная дверь, как назвал  ее Майлз,  и за этой
дверью лежит страна Бэламния.
     Внезапно он  подумал, что у  него с  собой лишь легкая куртка и свитер,
которые вряд ли подходят  для  блуждания  по  ледникам. Джонатану показалось
странным начинать поиски Сквайра Меркла в таком месте, но он уже знал, что в
том, что касается поведения  эльфов,  лучше ничего не  предполагать заранее.
Так он и поступил.
     Майлз поднялся, завернулся в плащ, как будто тонкий материал мог спасти
его от пронизывающего ветра и снега, и, надвинув шляпу на лоб, шагнул вперед
и  исчез.  Мгновение  спустя  Джонатан  увидел его  на  снегу,  согнувшегося
пополам,  в хлопающих и бьющихся на ветру одеждах, резная голова на верхушке
его шляпы крутилась и сверкала. Потом летящий снег на одно долгое  мгновение
полностью  скрыл  его из вида.  Когда  они  увидели  его  вновь,  он стоял в
странной, сгорбленной  позе перед дверью и махал в ее сторону  правой рукой,
словно пытаясь убедить дверь в необходимости распахнуться.
     Твикенгем торопливо пробрался вместе с Тримпом к остальным пассажирам и
приказал им  приготовиться. В проходе  воцарился  хаос, в  котором смешались
рюкзаки, куртки, шапки и трости, и этот хаос еще  усугублялся тем, что  всем
хотелось посмотреть,  как волшебник  жестикулирует перед дверью.  Гамп надел
куртку Буфо,  а  Буфо  взял шляпу  Гампа. Потом они  обвинили  друг друга  в
глупости и устроили сложный и необъяснимый обмен различными деталями  своего
гардероба, длившийся до тех пор, пока оба не почувствовали себя окончательно
удовлетворенными;  при   этом  они  то  и  дело  бросались  к  окнам,  чтобы
посмотреть, что происходит у Майлза.
     Тощий  волшебник  стоял  перед  дверью,  скрестив  на  груди  руки,   в
развевающихся по  ветру темных одеждах, а вокруг  него кружился снег. Черная
поверхность двери начала медленно бледнеть  и словно бы замерцала, как будто
на нее  направили постепенно усиливающийся свет. Сквозь прозрачную дымку  на
том  месте, где она была, виднелись  голубое летнее  небо и зеленая трава. В
проеме  показалась  изумленная  корова, которая  посмотрела  на волшебника с
прямо-таки написанным на морде недоумением.
     - Пора! - крикнул Твикенгем. - Поторопитесь.
     Четверо путешественников  сошли  гуськом по  доске на  промерзший склон
горы.
     "Удачи, парни", - были  последние  слова, которые услышал  Джонатан  от
Твикенгема. Его  собственное "до свидания"  было унесено ветром, который был
пронизывающим  и острым,  как сосулька.  Матерчатая  куртка  Джонатана, если
судить по той пользе, которую она приносила,  могла бы с тем же успехом быть
рыболовной сетью. Но через несколько секунд все пятеро, согнувшись, прошли в
дверной  проем и столпились вокруг ошеломленной  коровы. Сзади все еще падал
снег,  и  огромные хлопья, пролетев внутрь, опускались  на  траву  луга,  на
котором они стояли. Проем в скале постепенно поблек,  словно направленный на
него  свет  медленно выключился. Воздушный  корабль Твикенгема  был  длинной
тенью  с  крыльями  летучей  мыши  на  фоне  летящего  снега;  на  глазах  у
путешественников он неспешно поднялся в воздух и исчез. Ветер прекратил свои
завывания, снег перестал лететь в лицо, и Джонатан осознал, что  стоит перед
железной дверью, врезанной в  травянистый склон холма. Вокруг вновь вступило
в свои права лето, а самые близкие горы едва виднелись на  затянутом голубой
дымкой горизонте.
     Они стояли посреди  пастбища,  по  щиколотку  в клевере,  и  окружающий
воздух  был  густым от  сладковатого  запаха круглых пурпурных цветов.  Мимо
тяжеловесной поступью  двигалась  дюжина  крупных лохматых коров, они жевали
траву, вырывая ее из  земли огромными пучками, и почти  не обращали внимания
на  путешественников.  Открывшаяся  дверь  и  проникший  в  нее  за какое-то
мгновение ветер  со снегом  привели животных в замешательство. То, что дверь
внезапно   закрылась,   положило  ему  конец.   Джонатан  восхитился   такой
невозмутимостью, таким  спокойным  восприятием  необъяснимых или невозможных
событий.  Он ни за что не смог  бы  относиться к  вещам так  философски, как
корова.
     Однако с дверью у него все получалось довольно неплохо. Его не особенно
беспокоило то,  что она в некотором смысле была чем-то  невозможным - у него
уже начало развиваться  непринужденное отношение к подобным  вещам. Что  его
беспокоило, так это внезапное  осознание того факта, что, после того как они
найдут  Сквайра и захотят вернуться, им скорее  всего  будет не так-то легко
спуститься с этих невероятных  высот  в Белых  Горах. По  сути, он не уделял
этой  проблеме  и половины того  внимания,  которого она заслуживала.  Кроме
того, он знал, что, вполне возможно  и даже вероятно,  они так никогда  и не
найдут Сквайра.
     Пока члены экспедиции снимали с себя куртки, укладывали их в  рюкзаки и
спускались по коровьей тропе вдоль  пастбища, Джонатан расспросил Майлза обо
всем этом.
     - Что будет теперь делать Твикенгем?
     - У него есть свои планы.
     - А мы договорились о какой-нибудь встрече? - поинтересовался Джонатан.
- Как долго он будет ждать, прежде чем вернется к двери, чтобы забрать нас?
     -  Я  не  думаю,  что он сделает  что-либо  подобное.  Скорее всего  он
проведет несколько недель на реке.
     -  На  реке!  -  воскликнул  Профессор, который  уловил, к чему  клонит
Джонатан. - А как, скажи  на милость,  мы должны отсюда выбираться?  В Белых
Горах мы замерзнем и превратимся в сосульки.
     - Мы пойдем обратно не через Белые Горы, - объяснил Майлз,  обходя край
лужицы, которая разлилась по участку  тропы. В ней было полно жаб, которые с
плеском выпрыгивали у них из-под ног.
     - Вот в этом уже больше смысла, - одобрил Профессор.
     - Не  так много, как может показаться, - продолжил Майлз.  - Видите ли,
после того как мы найдем Сквайра, двери здесь уже не будет.
     -  А  куда  она  отправится?  -  шутливо  поинтересовался  Гамп.  -  На
побережье?
     - Возможно, - ответил Майлз. - Дверь, похоже, имеет  какое-то отношение
к четырем временам года, хотя никто не знает, какое именно. Нам повезло, что
мы прошли сквозь нее сейчас. А не то пришлось бы ждать летнего солнцестояния
и  шанса,  что появится северная  дверь.  А  она,  знаете  ли,  может  и  не
появиться.
     - "Может не  появиться"! - Джонатан начинал  волноваться.  - Ну это  уж
слишком.  Я не уверен, что нам повезло, когда мы прошли через нее. Как, черт
возьми, мы выберемся обратно?
     Майлз улыбнулся:
     - Мы найдем шар.
     - Мне только что пришло в голову, - возразил Джонатан, - что, возможно,
Сквайр  просто проскочил обратно через ту  же самую дверь,  через которую он
попал сюда.  Может, он как раз сейчас сидит в Меркл-Холле и  ест клубнику со
сливками.
     - Может быть, - отозвался Майлз. - Но  я так не думаю. Если я правильно
понимаю,  как действует  шар  Ламбога, ему пришлось бы немного  подождать. А
даже если и нет,  нам все равно нужно еще кое-что сделать. Я говорил вам еще
в Высокой Башне, что все это не так-то просто и нас ждут неприятности.
     - По-моему, говорил, -  подтвердил Джонатан, внезапно жалея  о том, что
начал  жаловаться. Он никогда  не одобрял людей,  которые  плакались о своей
судьбе, а тут сам начал вести себя как нытик.
     Тропа прошла, извиваясь, через дубовую рощу, вновь вышла на пастбище, а
затем  опять  скрылась  в лесу. Косые  лучи солнца проникали  между ветками,
покрывая  землю пятнышками света.  Почти в самом начале  пути  друзья прошли
мимо  двух  домиков,  а  потом на  протяжении доброй  мили им не  попадалось
никакого жилья. Наконец их тропа  вышла  на другую, которая была уже  больше
похожа на дорогу и вилась по берегу довольно  крупной реки. Ближе к ночи они
набрели  на  небольшую  деревушку,  где поужинали  в относительно  приличном
трактире.
     Джонатан весь день рассеянно удивлялся тому, что  на бэламнийских дубах
растут точно такие же желуди, как и на дубах в долине реки Ориэль. Он смутно
подозревал, что жители  Бэламнии  будут  какими-то  не от мира сего, что они
будут  ходить на руках  или у них  будут поросячьи пятачки  вместо носа.  Но
оказалось, что жители Бэламнии с  виду почти такие  же, как те люди, которых
он  привык  видеть.  По  сути,  во  всей  Бэламнии  не  было   ничего  особо
магического. Она была очень похожа на любое другое место.
     Когда они сели  за  стол в трактире, первая мысль,  пришедшая в  голову
Джонатану, имела отношение  к природе бэламнийского эля. Было  бы трагедией,
если бы оказалось, что эль здесь еще даже не изобрели  или то, что принимают
тут за  эль,  не  более чем болотная вода  с  растворенной  в ней грязью или
забродивший  лук.  Эль,  однако,  был  настоящим  -  он   назывался  "Старая
Амброзия",  - и,  более  того,  его  подавали холодным,  что  было  приятным
сюрпризом в теплый летний вечер.
     За столом  они немного поспорили о том, стоит ли продолжать путь  после
ужина. Ночь была такой приятной, что путешественники вполне могли пройти еще
миль пять и затем выспаться под звездами. Джонатану, который к этому времени
был не прочь совершить  пешую прогулку, идея  показалась хорошей. У него был
дядюшка, который предпринимал подобные прогулки, вооружившись томиком стихов
и  удочкой,  и вся  эта  затея казалась  ему довольно  романтичной. Сон  под
звездами в летнюю ночь вполне соответствовал такой романтике.
     Гампа и Буфо эта идея увлекала гораздо меньше, чем  Джонатана, и они не
замедлили отметить, что и так уже прошагали за этот день  добрых  десять или
двенадцать миль. И что,  принимая все это во внимание, очень  странно  спать
под открытым небом, когда под рукой есть такой великолепный трактир.  Майлзу
было  практически все равно,  какой  вариант  выбрать. В разгар спора подали
ужин, и это решило  все дело. Путешественники расправились с огромным куском
говядины, пирогом с грибами и  второй пинтой эля, а потом  пощипали  немного
сыра и клубники. После  ужина,  будучи  в  чересчур  приподнятом настроении,
вызванном едой, они приняли предложение трактирщика выпить по рюмочке бренди
и по чашечке кофе. В общем и целом, спасение Сквайра  оборачивалось довольно
веселым времяпрепровождением.
     - Ну, ребята, - сказал Майлз, разжигая трубку и потягивая бренди, - нам
нужно пройти при свете луны пять миль. Допивайте.
     Но Гамп уже спал в своем кресле, а Профессор, хотя со стороны казалось,
что он попыхивает трубкой, то и дело вздрагивал и просыпался, а потом  опять
начинал клевать носом; трубка не выпадала у него  изо рта скорее по доброте,
чем по какой-либо  иной причине. На Джонатана, хоть он и не спал, еда, эль и
бренди подействовали таким образом, что  мысль отправиться пешком куда бы то
ни было  казалась ему смехотворной. Завтра они  находятся вдоволь, а сегодня
им нужно хорошенько  выспаться. То, что  лень может лишить  их шансов  найти
Сквайра,  даже  не пришло  ему  в голову, а если бы и пришло,  то вряд ли бы
сильно помогло  прояснить затуманившиеся  к вечеру мозги. По  правде говоря,
бренди несло  в  себе некоторый оптимизм.  Впервые с тех пор,  как  Джонатан
узнал о характере исчезновения Сквайра, ему показалось, что волшебная страна
Бэламния  не такая уж и большая - и  вполовину не такая большая, чтобы в ней
можно было  надеяться спрятать  кого-то  подобного Сквайру. Так что  на пять
миль больше или на пять миль меньше - это было несущественно.
     Незадолго  до  десяти часов  вся  компания гуськом  поднялась  наверх и
свалилась на пуховые  перины, где и проспала  без  сновидений до  следующего
утра. Поднялись путешественники уже после рассвета.

Глава 8
     Сыщики

     Вместе с солнцем поднялось и облачко некоего сомнения, каким-то образом
развеяв сияющий  оптимизм  предыдущей ночи.  Джонатан  позволил  себе, всего
через несколько мгновений  после  пробуждения, не только  пожалеть  о милях,
которые они не  прошли  прошлым  вечером, но и подумать о том  долгом  пути,
который им придется преодолеть, чтобы наверстать упущенное. Он спросил себя,
сколько миль может пройти  пешком  за  один день их небольшой отряд вместе с
собакой.  По  меньшей   мере  двадцать  пять,  может,  тридцать.  Это  число
показалось ему  огромным и испортило настроение. Потом, расслабленно сидя на
краю постели  и глядя на лежащего на полу  Ахава, он начал грезить о городке
Твомбли, о своем крыльце  и  о  клубнике, которая именно сейчас  должна была
стать  большой  и  спелой.  От всех  этих  раздумий, гаданий  и грез  у него
началась жуткая хандра. Но потом, как с ним часто случалось утром через пять
минут после пробуждения, Джонатану пришло в голову, что это  безрассудство -
думать  в такую  рань о  чем  бы  то  ни было,  будь  то  грядущий день  или
предыдущий вечер. От таких мыслей не может не начаться хандра. Возможно, это
какой-то  физический  или химический  закон  и его можно  найти  в одной  из
научных книг  Профессора.  Так  что, натягивая  башмаки,  Джонатан  принялся
вместо   раздумий  насвистывать  что-то  веселенькое  на  мотив  "Наверху  у
Пинки-Винки".  Ахав  открыл один глаз  и  посмотрел  на  хозяина.  Его  вид,
казалось,  давал понять, что Джонатан мог бы насвистывать что-нибудь  другое
или,  возможно,  не свистеть  вообще. Потом Ахаву  стало ясно, что  наступил
новый день и они отправляются  на поиски приключений. Пес пару раз потянулся
на  своем  коврике и подбежал к двери. Они нашли Профессора  и Буфо в холле.
Майлз  с  Гампом были  уже внизу и наблюдали  за  тем, как  трактирщик жарит
яичницу с ветчиной.
     Майлз уже  успел  сходить  на колонку, о чем можно  было судить  по его
прилипшим  к  голове волосам, и  теперь  улыбался, глядя в чашку кофе.  Гамп
исподтишка  подмигнул  Джонатану и  Буфо,  которые  приближались  шаркающими
шагами, не спуская глаз со стоящего на плите кофейника.
     - Масса путешественников останавливаются в этом трактире, - начал он.
     - Их здесь что птиц, - ответил трактирщик.
     Гамп кивнул. Джонатану  стало  интересно,  чем  именно  путешественники
напоминают  птиц.  Возможно,  количеством.  Гампа  это, похоже, не  особенно
волновало.
     - Странных много бывает?
     Трактирщик посмотрел на него с изумлением:
     -  У  нас почти  не  бывает  каких-либо других. - Потом он  взглянул на
Майлза, одетого в оранжево-розовую мантию, и перевел взгляд на Буфо и Гампа,
которых  с их ростом по пояс взрослому человеку и остроконечными матерчатыми
шапочками вполне  можно счесть странными. - Куча странных, - добавил  он.  -
Прямо пачками ходят.
     Гамп опять кивнул. Джонатан  видел,  к чему ведет  этот разговор.  Гамп
совершенно явно изображал  из себя сыщика  и  пытался незаметно  вытянуть из
трактирщика все, что тому было известно.
     - Держу пари, у вас тут бывают какие-нибудь толстяки, - продолжал Гамп,
щурясь и делая глоток кофе.
     Джонатан взглянул на Майлза, который, казалось,  давился  чем-то, - без
сомнения, это было реакцией на тонкие методы Гампа.
     - Толстяки? - переспросил трактирщик, который, к несчастью, был круглым
как бочка. - О чем вы говорите? И не пытайтесь подшучивать надо мной, сэр! -
добавил он, потрясая своей лопаточкой.
     - Ничуть, - заверил его Гамп, сильно удивленный его возбуждением.  - Вы
меня не так поняли.  Мы  видели  на пороге человека. Потрясающего  человека.
Огромный,  как тележное колесо.  И ходит примерно так, как ходило бы колесо,
если  бы  у  него были ноги. Что-то  вроде  походки  с  поворотом,  если  вы
понимаете, что я имею в виду. Выглядел он так, будто его загрузили  в одежду
при  помощи совка. И у него была  потрясающая голова. Заостренная  кверху, с
чудовищными  щеками.  А  его ноги  почти  невозможно  различить.  Они больше
походили на стволы деревьев, чем на  что-либо другое.  И  он проделывал одну
такую шутку с буханками хлеба  -  проедал в середине дырку и надевал себе по
буханке  на  каждое запястье, чтобы откусывать  от них, взмахивая руками при
ходьбе.
     Трактирщик  подал  ветчину  и  повернулся  к  Гампу, глядя  на  него  с
подозрением:
     - И вы  обвиняете  меня  в  том, что  я  имел дела  с  этим дубоголовым
толстяком?
     -  Он вовсе не был дубоголовым, - решительно вступился за Сквайра Гамп.
- Я просто подумал, что он мог проходить мимо. Вот и все.
     -  А  почему  вы  просто не подошли к нему и не  спросили  его  самого?
Буханки хлеба на запястье! И вообще, что это вы затеваете? Кто вас надоумил?
     - Надоумил меня? - опять переспросил Гамп.
     - Это был Сикорский? - поинтересовался  трактирщик. - Что он замышляет?
Дубоголовые толстяки, как бы не так! Я из него самого сделаю дубовую голову.
Передайте Сикорскому...
     - Не знаю я никакого Сикорского, - запротестовал Гамп.  -  Я просто так
говорил, чесал языком.  Мы  встретили это забавное  толстое  пугало так,  на
дороге, и...
     - На  какой дороге?  - перебил его трактирщик, отыгрываясь за учиненный
ему Гампом допрос.
     - Ну на той, по которой мы пришли сюда.
     -  Вчера вечером вы  сказали,  что спустились с лугов,  - проницательно
заметил трактирщик.  -  А  теперь вы  хотите убедить  меня  в  том, что там,
наверху,  проходит  съезд  толстяков?  Сборище дубоголовых?  От  всего этого
попахивает Сикорским.  Передайте ему,  чтобы держал свои грязные замыслы при
себе. Передайте ему, что  Лэйтон  Снэйд не такой человек,  чтобы с ним можно
было  шутки шутить, и  пусть  он  забирает своего  драгоценного  толстяка  и
отправляется с ним к дьяволу!
     Он  хлопнул ладонью  по  крышке плиты,  раздался  ужасающий  грохот,  в
результате которого из задних комнат вышла его жена.
     - Что это за шум? - осведомилась она.
     -  Это  Сикорский,  -  ответил трактирщик. - Он  послал сюда  эту банду
хулиганов  рассказывать нам  басни.  Вот  тот бормочет  что-то о  толстяках.
Похоже, он думает, у нас их больше, чем нужно!
     -  Ах он  так  думает!  -  вскричала  женщина.  Ее  реакция  показалась
Джонатану довольно странной,  и он  заподозрил, что  этот разговор понемногу
становится бессвязным.
     Трактирщик все более  озлоблялся. Он начал рубить лопаточкой  жарящиеся
на сковородке  яйца, кромсая и разбрасывая их до тех пор, пока они вообще не
перестали походить на яичницу.
     -  Нам лучше пойти доложить Сикорскому, - брякнул Джонатан,  чем  раз и
навсегда  исключил  любую возможность объясниться. Он пожалел о своих словах
сразу же после того, как произнес их.
     Трактирщик  принялся   проклинать   Сикорского,   Гампа,   дубоголовых,
Джонатана  и  вообще почти  все,  что  было  под рукой. В  результате  этого
инцидента  всех  пятерых,  что  называется,  выставили  из  трактира,  и они
оказались  на дороге, так и  не попробовав растерзанную яичницу с  ветчиной.
Джонатан ругал себя за  то, что вступил в разговор. Это стоило ему завтрака,
но,  поразмыслив,  он  осознал, что трактирщик был  вовсе не  плохим парнем.
Насколько  он  мог знать,  этот Сикорский -  тоже.  В целом  это было просто
неудачное утро.
     Буфо весь этот эпизод привел в совершеннейшую ярость.
     - Зачем тебе надо было болтать всю эту  чушь о толстяке, встреченном на
дороге? - спрашивал он Гампа.
     - Я  его прощупывал, - слабо оправдывался тот. - Нам нужно  узнать, где
Сквайр, разве нет?
     - Так что ж ты, черт  возьми, просто не спросил его про Сквай