сть человеческой кожи.
     Сама  Башня  состояла  из  закрепленных  вокруг  деревьев  нескольких
барабанов одинакового размера, бока которых были сделаны из звериных шкур,
тщательно  сшитых  вместе  тончайшим  кожаным  шнуром.  На  первый  взгляд
казалось, что сами шкуры  подобраны  произвольно,  но  с  расстояния  было
заметно,  что  они  поднимаются  вверх   длинными   извилистыми   линиями,
сходившимися наверху  сооружения,  напоминая  стилизованное  пламя  свечи.
Верхушка, однако, не была видна с того места, где стоял Мартелс; эффект  в
целом, наверняка, лучше всего смотрелся с воздуха.
     Даже корпус Башни нелегко было разглядеть сквозь тучи Птиц, постоянно
ее окружавших, однако Мартелсу и не  дали  возможности  рассмотреть  ее  в
деталях. Его загнали под колоссальную треногу, прямо в центр, где оказался
тонкий центральный столб, из которого торчали спиралью поднимающиеся вверх
колышки. Неприятные поклевывания в зад Тлама указывали, что ему следует по
ним взобраться.
     Колышки не были рассчитаны на человека, а так  как  по  мере  подъема
становилось  все  темнее,  внимание  Мартелса  на  некоторое  время   было
полностью сосредоточено на том, чтобы не упасть. Вскоре он запыхался и был
вынужден присесть на следующий  колышек,  казавшийся  достаточно  толстым,
чтобы выдержать его вес, опершись руками и ногами на два соседних.  Тяжело
дыша, он прижался к столбу и колышкам и взглянул вверх.
     Над ним находилось что-то вроде бочкообразной вселенной,  уходящей  в
бесконечность, усеянной  по  краям  очень  яркими  звездочками,  почему-то
становящимися более яркими при  удалении.  Их  иногда  закрывали  странные
туманности, и все это мерцало. Пространство пересекали  расположенные  под
разными углами полосы света, некоторые из которых исходили от более  ярких
звезд, другие казались  более  плотными,  будто  эту  вселенную  покрывала
видимая размерная рамка. Пронзительные крики,  щебет  и  хлопание  крыльев
оставшихся снаружи Птиц сливались тут в приглушенный шум, слышимую  музыку
сфер, сквозь которую иногда прорывался отдельный громкий выкрик или хлопок
огромных крыльев.
     Через некоторое время его глаза  привыкли  к  полумраку  и  он  начал
различать, что находится  внутри  башни.  Увиденное  не  уступало  первому
впечатлению,  казалось,  все  вдруг  резко   поменялось   местами,   будто
оптическая иллюзия. Звезды  оказались  стыками  углов  шкур;  лучи  частью
действительно были солнечными лучами, прямыми и сильными, как лазерные,  а
иногда, радиальными ребрами барабанов. Эти ребра  вместе  с  удлинявшимися
колышками  центрального  столба,  к  которому  он   приник,   образовывали
поднимавшийся вверх ряд насестов, на которых  виднелись  громадные  темные
силуэты  дремлющих  хищных  Птиц,  лишь  изредка  раскрывавших  клюв,  или
шевеливших крыльями и хвостом. Изредка на него бросали взгляд  похожие  на
полумесяцы глаза, затем затягивались пленкой и  закрывались,  чтобы  потом
открыться вновь. В этой башне была представлена  вся  птичья  иерархия,  и
Мартелс знал, кто находится наверху. Эта  вселенная  принадлежала  им,  до
последней пылинки, до последнего лучика. Его почетный эскорт  удалился,  и
не считая редких взглядов, никто, казалось не обращал на него внимания. Он
взглянул  вниз.  Сероватый  диск  земли  под   башней   казался   в   этой
искусственной перспективе  далеким  концом  туннеля,  но  уникальный  опыт
падения в трубу телескопа давал ему основания верить, что он может  выжить
и при падении отсюда,  особенно  если  будет  цепляться  за  колышки,  как
обезьяна. А достигнув земли, он  наверняка  смог  бы  пронестись  по  лугу
обратно в джунгли быстрее, чем Птицы сообразят, что  происходит.  Казалось
крайне маловероятным, что кто-то  из  людей  проникал  так  далеко  в  эту
вселенную  Лобачевского,  принадлежащую  Птицам,  во  всяком   случае,   в
последние десятилетия, а кроме того, они наверняка  не  представляли,  как
быстро в человеке пробуждаются инстинкты его четвероногих  предков,  когда
возникает нужда. Их собственными предками, в еще  более  далеком  прошлом,
были двуногие динозавры.
     Но ему придется действовать быстро. Его уже разглядывали все больше и
больше полумесяцев, и он ощутил навязчивое давление, исходящее  из  центра
его сознания, как будто эти глаза пытались проникнуть в суть его личности.
Подтянувшись  вперед  и  перенеся  свой  вес  на  ноги,  он  повернулся  и
приготовился к долгому полету вниз сквозь черный континуум....
     На полпути вертикальный мерцающий туннель и диск земли внизу  пропали
из виду, и Мартелс понял, что второй раз ведет смертельный бой с  Квантом.
Эта безмолвная битва давала Кванту то преимущество,  что  Мартелс  не  мог
уделять  внимания  реальной  окружающей  обстановке.  Приливы   сильнейшей
ненависти накатывались  из  бесформенного  внепространственного  хаоса,  в
котором реальностью были лишь участники сражения.  Схватка  длилась  целую
вечность, в которую растянулись секунды, и лишь  отдаленный  крик,  должно
быть Тлама, служил ей фоном.
     Они еще боролись, когда тело туземца ударилось о землю.



                                    9

     Резкая мучительная  боль  вырвала  Мартелса  из  сна,  в  котором  он
предпочел  бы  оставаться  вечно.  Он  застонал  и  осторожно   потянулся.
Очевидно, он упал на дно телескопа, но почему оно  сделано  из  натянутой,
как  барабан,  кожи,  а  не   из   синтетического   кварца?   Впрочем,   у
радиотелескопов не бывает кварцевых зеркал; почему  бы  тогда  не  быть  и
коже? Как бы  то  ни  было,  он  чувствовал,  как  она  пружинит  при  его
движениях, издавая  низкий  рокот,  будто  гепард  урчащий  по-французски.
Откуда-то снизу откликалось далекое эхо.
     Сквозь  веки  проникал  свет,  но  он  не  стал  открывать  глаза,  а
прислушался к своему сознанию, ища  неизвестного  врага.  Квант?  Это  имя
вернуло все на свои места, и он мгновенно напрягся.
     В данный момент он не чувствовал никаких  признаков  Автарха.  Легкое
ощущение тревоги говорило, что Тлам тоже бодрствует, и возможно уже давно.
Что ж, это понятно; первой  _п_е_р_с_о_н_о_й_,  очнувшейся  от  сотрясения
после долгого падения следовало быть туземцу,  а  Квант,  несколько  веков
лишенный тела, очнется последним. Это следовало запомнить: физическая боль
была союзником в борьбе с Квантом.
     Мартелс приподнялся на локте и огляделся вокруг.  Похоже,  он  сейчас
находился  в  самом  верхнем  барабане  башни,  который  был  меньше  всех
остальных и потому не был виден с земли. В  нем  отсутствовал  центральный
столб, имелись лишь радиальные ребра и дуговые элементы конструкции самого
барабана. Кроме того, он  был  открыт  в  трех  местах,  просто  ничем  не
затянут. В высоком помещении стоял неприятный холод, напомнивший Мартелсу,
что с тех пор, как он, находясь в мозговой оболочке, не испытывал  никаких
ощущений вообще, он чувствовал только неприятную жару. Неужели этому  веку
свойственны одни крайности?
     Он с трудом сел и взглянул вверх. Он уже понял, что это  направление,
которому в обычной жизни  уделяется  мало  внимания,  имело  самое  важное
значение в стране Птиц. Но  одно  дело  знание,  а  другое  привычка;  как
англичанин, знающий, что американцы ездят не по той стороне дороги, тем не
менее, не удосуживается посмотреть налево, а не направо, сходя с тротуара.
     Ну, конечно. На самом верху этой цилиндрической шапки  был  еще  один
насест, обхваченный жуткими  острыми  иногда  шевелящимися  когтями;  выше
находилась длинная сальная  покрытая  перьями  черная  грудь  с  синеватым
отливом; и наконец, узкие сутулые плечи рептилии и  тонкий  длинный  клюв,
над  которым  располагались  очень  узкие  глаза.  Существо  походило   на
гигантского  грифа,  но  его  восемь  чешуйчатых  пальцев   были   унизаны
перстнями, ногти обоих средних когтей были отточены, как бритва,  а  грудь
украшал  поблескивающий  металлический   герб,   с   изображением,   очень
походившим на китайский знак Янь  и  Инь,  древнейший  символ  в  истории.
Чудовище, похоже, не спало; но с другой стороны, оно, вроде бы, не следило
за  Мартелсом.  Оно   просто   _п_р_и_с_у_т_с_т_в_о_в_а_л_о_,   грозно   и
убедительно.
     Добравшись до ближайшего проема в барабане, Мартелс понял, почему  за
ним не следят. Он находился  на  высоте  всего  лишь  футов  двадцати  над
следующей плоскостью, но  она  тоже  представляла  собой  натянутую  кожу,
которую Мартелс просто пробил бы; а оттуда ему пришлось бы лететь до  луга
сквозь цилиндрическую вселенную больше тысячи футов.
     Вид, открывавшийся отсюда на лес, в другой ситуации  был  бы  достоин
восхищения, но его портило множество Птиц разных размеров,  безостановочно
круживших вблизи и вдали. Ясно, что Мартелс был особым пленником.
     Не успокоившись, он подошел к следующему окну.  Эти  проемы,  видимо,
располагались между опорами башни. Вид существенно не  изменился;  Мартелс
перешел к последнему.
     Все то же самое. Нет, не совсем. Другое  освещение.  Больше  того,  с
этой стороны не было  горизонта,  его  скрывала  стена  тумана,  уходившая
высоко к зениту.
     Резкое волнение пронзило его, несмотря на  старания  Мартелса  скрыть
свои  чувства  от  Тлама  и  от  возможно  присутствовавшего  Кванта.  Его
астрономические знания, немалый уже опыт ориентировки в джунглях с  Тламом
и даже смутные воспоминания об "Артуре Гордоне Пиме" Эдгара  По  сложились
вместе, как части головоломки.
     Он смотрел прямо  на  юг,  через  пролив  Дрейка,  на  антарктический
полуостров Палмера... так назывались эти земли и моря в его время.
     В голове у него крутились неясные желания, он привалился к одному  из
ребер и сел, в довершение ко всему  осознав,  что  его  тело  ослабело  от
голода и всего происшедшего, стало липким и вонючим от тысяч лесных  соков
и  смол,  болит  от  напряжения  и  томимо  жаждой.   Над   ним   нависало
грифоподобное   существо,   полудремлющее,   но   несомненно,   достаточно
настороженное. Впереди лежала земля обетованная, но  для  Мартелса  завеса
поднимающегося тумана, отмечавшая начало ледяного панциря, могла бы с  тем
же успехом быть слоем ледяных кристаллов, обозначавших  границу  атмосферы
Марса. Даже если бы похожие на чаек Птицы,  летевшие  к  нему  из  тумана,
кричали "Текели-ли", он не мог быть более уверен... или более беспомощен.
     Сквозь  это  знание  проступило  легкое  ощущение   насмешки.   Квант
проснулся.
     Одна из круживших Птиц приближалась к  Башне,  заметив  это,  Мартелс
сообразил,  что  уже  несколько  минут   подсознательно   следит   за   ее
приближением. Через мгновение она уже неслась на него, как пушечное  ядро.
Он отпрянул от проема, упав спиной на шкуры.
     Над ним послышались удары крыльев,  и  его  страж  пересел  на  более
высокий насест. Снова взметнулись крылья, обдав его ветром, и место стража
заняла ало-золотая Птица,  размером  почти  с  Мартелса.  Ее  не  украшали
никакие знаки или эмблемы, но этого и не требовалось; ее оперение, осанка,
сам внешний вид - сочетание, наводившее на мысль об орле  и  сове,  но  не
походившее явно ни на одну из этих птиц - все говорило Мартелсу, что перед
ним сам Король.
     Величественная Птица несколько минут сидела, молча  разглядывая  его,
глаза ее время от времени затягивались  пленкой.  Наконец  изогнутый  клюв
раскрылся, и низкий резкий голос произнес:
     - Кто ты?
     Интересно,  подумал  Мартелс,  подозревает  ли  Король,  как   трудно
ответить на этот на вид обычный вопрос.  Он  почувствовал,  что  в  данной
ситуации лучше дать говорить Тламу, если конечно, Квант  не  помешает.  Но
Квант не выказывал намерения вмешиваться сейчас.
     - Я  никто,  Владыка-Король.  Некогда  я  был  человеком  из  племени
Ястребиного Гнезда, но меня изгнали как одержимого демоном.
     - Мы видим, что ты, - сказал Король. - Но мы стремимся понять природу
твоей внутренней сущности. В тебе одном трое, как три  подножия  у  нашего
мира. Туземец нас не интересует,  он  всего  лишь  сын  человеческий.  Кто
остальные?
     Мартелса осенила идея. Он произнес своим собственным голосом:
     - Я, Владыка-Король, предок туземца, очень далекий.
     Король моргнул один раз.
     - Мы слышим  тебя,  Отец,  -  произнес  он  с  удивлением.  -  Но  мы
чувствуем, что хотя слова твои  правда,  это  не  вся  правда.  Мы  неясно
ощущаем в тебе то единственное во всем мире человеческое существо, которое
больше всего угрожает нашему предстоящему триумфу. По одной  этой  причине
нам следует тебя убить, и мы это сделаем - но  что  это  за  третья  душа,
которую мы при этом выпустим на свободу?
     Мартелс был почти в равной мере ошеломлен, как прямотой Короля, так и
невозможностью понять сказанное им. В это мгновение  замешательства  ответ
Кванта беспрепятственно  прорвался  вперед  со  всей  силой  его  древнего
могучего разума, неудержимый, как  локомотив,  вот-вот  срежущий  растущий
между шпалами лютик. Что-то чудовищно ужасное в формирующейся, но  неясной
мысли, очевидно, достигло Тлама раньше, чем Мартелса. Вдвоем они вцепились
в нее, стараясь сдержать, как запоздалые угрызения совести.
     Неожиданная  помощь  Тлама  оказалась  столь  же   эффективной,   как
появление второго лютика перед  надвигающимся  локомотивом.  Голос  Кванта
спокойно произнес:
     - Я, Владыка-Король, Квант из Третьего Возрождения; и я плевать хотел
на твой поганый мир и его мелких вшей.
     Таких речей Мартелс, разумеется, не дал бы Кванту произнести, будь он
в состоянии сделать это; но разум Кванта был полон такой зловещей  ярости,
когда он отступил на задний план, будто побежденный, что Мартелс почти  не
сомневался, что Автарх собирался сказать нечто еще более грубое.
     Король опустил свою огромную голову и чуть наклонил ее.
     - Почему Квант так стремится разозлить нас? - проскрежетал он. -  Это
снова правда, но не вся правда. Будь это действительно так, нам ни в  коем
случае не следовало бы выпускать этот вечный дух в наше будущее; но почему
он разгуливает во  плоти,  стесненный  низшими  сознаниями?  Почему  такая
тройная разобщенность? Кто из вас ответит?
     При других обстоятельствах Мартелс рискнул бы рассказать всю  правду,
в надежде доказать, что он не представляет опасности; но ум Короля Птиц не
казался достаточно аналитическим, чтобы понять такой ответ,  даже  если  -
что сомнительно - он и  обладал  историческими  знаниями.  Квант,  в  свою
очередь, видимо, еще злился, а что касается  Тлама,  то  хотя  его  теперь
следовало  рассматривать  как  потенциального  союзника,  он  меньше  всех
понимал, что происходит. Таким образом, все трое молчали.
     - Ну, хорошо, - сказал Король. - Пусть допрос продолжат Когти.
     И мелькнув  золотисто-алой  вспышкой,  он  улетел.  Его  место  занял
похожий на грифа страж.


     Ночь наступила быстро - очевидно, в этих высоких южных широтах стояла
астрономическая зима - и с ней пришло подозрение, что Птицы не  собираются
их кормить или поить. Смена охранника не принесла Мартелсу ничего  нового,
не считая большой лепешки беловатого помета, оставленной  первым  стражем,
очевидно, в знак презрения, поскольку  весь  остальной  пол  барабана  был
чист.
     Мартелс  не  чувствовал  тревоги;  он  был  занят  другими   мыслями.
Например, он убедился в своем предположении, что "Квант" это звание, а  не
имя, но это подтверждение ему ничего не давало, разве что магии  имен  еще
придавалось значение в этом тысячелетии.  С  другой  стороны,  впечатление
Мартелса, что упомянутые Королем  Птиц  "Когти"  подразумевали  физическую
пытку, мгновенно и резко подтвердилось длительной ментальной дрожью Кванта
- что, в свою очередь, подтверждало давешнюю догадку Мартелса о  том,  что
боль может служить полезным оружием против Автарха. Хорошо, занесем это  в
актив.
     Взошла луна. Даже находясь низко над горизонтом,  она  была  меньшей,
чем Мартелс привык ее видеть. Конечно, с  тех  пор,  как  он  видел  ее  в
последний раз, приливные силы более двадцати трех тысяч лет увеличивали ее
угловую скорость. Он и раньше не сомневался, в каком  столетии  находится,
но от этого подтверждения пробежал холодок безысходности. Ему вдруг пришло
в голову, что Полярная звезда  должна  сейчас  находиться  у  самой  холки
Большой Медведицы. Но тут, далеко на юге, какой от этого прок?
     Так,  а  что  насчет  Птиц?  Он  подумал,  что  теперь  очень  хорошо
представляет, насколько они опасны. Они сохранили свои чудесные  свойства,
такие  как  способность  летать  и   ориентироваться,   и   свой   быстрый
высокотемпературный  обмен  веществ,  все  это  теперь  помогало  развитию
возникшего разума. То что их  древнее  инстинктивное  мастерство  плетения
гнезд сильно развилось,  подтверждала  сама  Башня,  на  верхушке  которой
Мартелс беспокойно ворочался, как фасолина на барабане.  Птицы  уже  почти
сравнялись с человеком,  возможно,  благодаря  открытию  того,  что  Квант
назвал "взаимностью", постепенно продвигаясь к тому,  чем  раньше  владели
лишь в зачатке - и не подвергаясь  каким-либо  серьезным  изменениям.  Под
давлением эволюции  они  просто  все  больше  и  больше  развивали  всегда
присущие им качества: гордость,  ревностное  чувство  своей  территории  и
неумолимую жестокость - к которым добавилась, просто проявившись  открыто,
змеиная мудрость их самых отдаленных предков.
     Но все же лучший человеческий ум - скажем, ум Кванта - наверняка смог
бы их  превзойти  даже  сейчас.  Кстати,  _к_а_к_у_ю_  игру  ведет  Квант?
Действительно ли он пытался спровоцировать Короля на немедленное  убийство
Тлама/Мартелса, и присвоение, таким образом, Кванту  сомнительного  звания
бестелесного предка? И опять же, находится  ли  он  в  черепе  Тлама,  или
по-прежнему в своей мозговой оболочке? Этот вопрос становился все более  и
более важным.
     Это была теоретическая загадка самой телепатии,  объединявшей  сейчас
их троих. Мартелсу по-прежнему не хотелось в нее верить, но  суровый  опыт
не  считался  с  его  желаниями.  Удивительно,  насколько  отличался  этот
непосредственный  опыт  от  сомнительной,  чисто  статистической   картины
телепатии,  созданной  во  времена  Мартелса.  Опыты  с  картами  -  чисто
искусственные, как теперь понимал Мартелс, и потому дававшие разного  рода
чепуху  -  похоже,  показывали,  что  телепатия  не  подчиняется  обратной
квадратичной зависимости, и даже второму закону термодинамики; но на самом
деле она была тесно связана с обоими  законами,  и  требовала,  чтобы  обе
участвующие стороны физически  видели  друг  друга.  Более  того,  она  не
передавала мысли, или даже образы,  а  лишь  эмоции;  даже  три  сознания,
заключенные в одном черепе не могли читать внутренние монологи или готовые
к произнесению фразы друг друга, только эмоциональные реакции на  мысли  и
планируемые действия, как отдельные люди в  толпе  -  или  на  театральном
спектакле.  Это  было  просто  некое  силовое  поле,  обобщенным   образом
реагирующее на другое силовое поле, или противостоящее ему; или  детектор,
регистрирующий наличие излучения заданного вида, но не могущий определить,
модулирован ли этот сигнал, и если да, то каким образом.
     Все это хорошо, и наверняка, полезно, но сначала ему нужно  выбраться
отсюда к чертовой матери, и поскорее, пока двойные когти пыток и голода не
сделают это невозможным. Он посмотрел вверх. Быстро  сгустившаяся  темнота
сделала его нового стража  невидимым,  несмотря  на  восходящую  маленькую
луну, но две слабо светящиеся, как у кошки, точки глаз, давали понять, что
это ночная Птица, чего и следовало ожидать. И  сделай  Мартелс  какое-либо
резкое агрессивное движение, страж сразу почувствовал бы одно намерение.
     Дело  непростое,  даже  если  бы  в  глубине  сознания  не   нависала
враждебность Кванта, а на поверхности не  плавала  явная  некомпетентность
Тлама, не говоря уже о собственном невежестве Марте