то  даже  не  было  его
собственное сознание, он был здесь непрошенным гостем. Казалось,  не  было
никакой возможности сопротивляться, не за что даже уцепиться -  даже  если
бы он находился в своем мозгу, он не лучше любого другого человека  своего
времени знал бы  в  какой  части  этого  мозга  обитает  душа.  Квант  же,
несомненно,  знал   и   вытеснял   Мартелса   оттуда   с   безжалостностью
самонаводящейся ракеты; и это  ужасное  вытесняющее  давление  было  чисто
эмоциональным, без малейшего словесного  намека,  который  мог  бы  помочь
Мартелсу сопротивляться.
     Тронутый тлением зал заколыхался и исчез.  И  вновь  Мартелс  лишился
зрения и слуха. Чисто инстинктивно он зарылся... во что-то...  и  держался
изо всех сил, как вошь, которую шакал пытается стряхнуть со своей шкуры.
     Ужасная тряска все продолжалась и продолжалась.  И  наконец  осталась
лишь мысль, одна спасительная мысль:
     "Я это я. Я это я. Я это я."
     А затем, постепенно, каким-то чудом, натиск стал  ослабевать.  Как  и
раньше, первым вернулся слух, слабые  неясные  отголоски  музея,  а  затем
зрение, та же часть стены и пола и те же неровные памятники чему-то  давно
прошедшему в еще более далеком будущем Мартелса.
     - Похоже, я пока не могу от тебя отделаться, - сказал  Квант.  В  его
усиленном голосе, казалось, звучало нечто среднее между ледяной яростью  и
столь же ледяным изумлением. - Ну что ж, придется нам с  тобой  продолжить
общение. Все  какое-то  разнообразие,  не  только  же  быть  оракулом  для
туземцев. Но когда-нибудь, Мартелс-из-прошлого,  когда-нибудь  я  застигну
тебя врасплох - и ты узнаешь величайшую  вещь,  которой  не  знаю  я:  как
выглядит загробная жизнь. Придет время, Мартелс... придет время...
     Как раз вовремя Мартелс сообразил, что эти повторяющиеся  слова  были
гипнотической прелюдией к новому нападению. Зарывшись в то неведомое,  что
спасло ему жизнь перед этим,  ту  неизвестную  часть  этого  объединенного
сознания,  которая  принадлежала  ему  одному,  он  сказал  с   такой   же
холодностью:
     - Возможно. Ты можешь  многому  меня  научить,  если  захочешь,  а  я
послушаю. А может и я смогу научить тебя чему-то. Но мне  кажется,  что  я
также могу  доставить  тебе  крайние  неудобства,  Квант;  ты  только  что
продемонстрировал мне два возможных подхода к  этому.  Так  что,  пожалуй,
тебе лучше вести себя прилично и помнить, что кем бы ты ни  был  в  глазах
туземцев, для меня ты далеко не бог.
     Вместо ответа Квант просто не дал  Мартелсу  сказать  ничего  больше.
Понемногу солнце село и очертания предметов в зале слились с темнотой,  но
Мартелсу даже не было позволено закрыть не принадлежащие ему глаза.



                                    3

     Мартелс все  еще  был  жив,  чему  следовало  радоваться,  но  победа
оказалась не столь уж славной. Квант не мог  выкинуть  его  -  пока  -  но
Мартелс по-прежнему не управлял своими  глазами,  вернее  их  глазами,  не
считая той малости, что мог менять глубину зрения; похоже, что  Квант  сам
не мог закрыть глаза, либо не удосуживался сделать  это.  Они  всегда,  не
считая случаев, когда в музей приходил редкий проситель, пялились  все  на
ту же проклятую стену и на те же корявые штуковины перед ней.
     Более того, Квант никогда не спал, и поэтому не спал и Мартелс. Какой
бы  механизм  ни  поддерживал  работу  мозга  в  его  недоступной  взгляду
оболочке, он  делал  сон  ненужным,  и  это,  наверное,  было  к  счастью,
поскольку Мартелс не чувствовал уверенности,  что  сможет  устоять  против
нападения Кванта, будучи в это время без сознания.
     Этот аспект их совместного существования был лишь одним из многих, не
понятных Мартелсу. Видимо, какой-то питающий насос - то постоянное гудение
позади головы - непрерывно подавал кислород  и  сахар  и  уносил  молочную
кислоту, предотвращая утомление. Но Мартелс смутно помнил, что  сон  нужен
не  только  для  этого:  сны,  например,  необходимы  для  очистки  мозга,
являющегося аналогом компьютера, от программ предыдущего дня. Возможно,  в
результате  простой  эволюции  эта  необходимость  у  людей  отпала,  хотя
двадцать пять тысяч лет казались слишком коротким сроком для такой сильной
перемены.
     Каков бы ни был ответ, он не мог спасти от скуки, которой Квант,  как
будто, совершенно не  был  подвержен.  Очевидно  он  располагал  обширными
внутренними ресурсами, накопленными за  многие  века,  с  помощью  которых
развлекал себя на протяжении бесконечных дней и ночей; как бы то ни  было,
Мартелс доступа к ним не имел. Мартелс, как мог, скрывал  этот  факт,  так
как ему казалось все более важным  поддерживать  впечатление  Кванта,  что
Мартелс может читать некоторые из  его  мыслей;  несмотря  на  свое  явное
могущество и накопленные знания Квант, похоже,  не  подозревал,  до  какой
степени непроницаем барьер между их сознаниями.
     Квант также не позволял Мартелсу говорить,  за  исключением  случаев,
когда они были одни, да и тогда, практически, тоже. Он,  по-видимому,  был
абсолютно нелюбопытен, или  поглощен  своими  мыслями,  или  то  и  другое
вместе; а между визитами просителей проходили месяцы. То  немногое  новое,
что Мартелсу удалось выяснить  в  промежутках  между  редкими  появлениями
коричневых дикарей, в основном носило отрицательный характер  и  не  имело
практической пользы.
     Он был беспомощен, и беспомощен абсолютно. Очень часто он ловил  себя
на мысли, что ему почти хочется, чтобы  этот  безумный  кошмар  закончился
смертельным ударом его  незащищенной  головы  об  антенну  радиотелескопа,
наподобие  того  жуткого  рассказа,  который  Амброуз   Бирс   написал   о
происшествии на мосту Аул-Крик.
     Но временами появлялись просители, и во время  этих  визитов  Мартелс
слушал и кое-что узнавал. Еще более редко на Кванта  находили  неожиданные
резкие приступы болтливости, которые  давали  гораздо  больше  информации,
хотя и разочаровывающей. Во время одного из таких приступов Мартелсу вдруг
было разрешено задать вопрос:
     - Что за дело привело сюда того первого просителя, которого я видел -
того, что хотел узнать обряд защиты? Ты действительно собирался  дать  ему
какой-нибудь вздор?
     - Собирался. И это не был бы вздор, - сказал  Квант.  -  Это  был  бы
совершенно конструктивный комплекс схем и танцев. В свое время он вернется
за ним.
     - Но как все это может действовать?
     - Между любыми двумя событиями во  вселенной,  которые  топологически
идентичны, существует естественное притяжение или отталкивание, что  может
быть выражено в схематической форме. Эта взаимосвязь динамична, и  поэтому
подвержена воздействию;  возникает  ли  притяжение  или  же  отталкивание,
зависит целиком от действий. В этом назначение танцев.
     - Но это же магия - просто суеверие!
     -  Напротив,  -  возразил  Квант.  -  Это  закон   природы,   успешно
применявшийся  на  практике  в  течение  многих  веков,  прежде  чем  были
сформулированы лежащие за ним принципы. Туземцы отлично это понимают, хотя
не смогли бы описать это в тех же терминах, что я. Это просто практическая
часть их жизни. Неужели ты думаешь, что они продолжали  бы  обращаться  ко
мне, если бы мои советы не  давали  пользы?  Они  варвары,  но  отнюдь  не
безумцы.
     А в другом подобном случае Мартелс спросил:
     - Похоже, ты разделяешь веру туземцев, что после смерти действительно
есть жизнь. Почему?
     - Тому есть свидетельства; туземцы имеют регулярную и надежную  связь
со своими недавними предками. Хотя у  меня  в  этой  области  нет  личного
опыта, но существует также и серьезное теоретическое обоснование этому.
     - И в чем же оно заключается? - спросил Мартелс.
     - Это тот же принцип, что позволяет нам обоим находится в одном и том
же мозгу. Личность является полустабильным электромагнитным  полем;  чтобы
сохранить свою целостность,  ей  требуется  дополнительный  вычислительный
аппарат мозга, а также источник энергии в виде тела или  той  оболочки,  в
которой  живем  мы,  чтобы  поддерживать  ее  в  состоянии   отрицательной
энтропии. После того, как это поле высвобождается в результате смерти, оно
полностью  теряет  способность  к  расчетам  и   становится   подверженным
естественной потере энтропии. Следовательно, медленно,  но  неизбежно  оно
распадается.
     - Но почему у тебя нет в этой области личного  опыта?  Я  думал,  что
первоначально...
     - Это открытие, - произнес Квант голосом, вдруг ставшим  отстраненным
- сделано сравнительно  недавно.  Такая  связь  возможна  лишь  по  прямой
наследственной линии, а мои доноры - кто бы они ни были  -  рассеялись  за
многие века до того, как стало известно о самой подобной возможности.
     - Кстати, сколько тебе  лет?  -  поинтересовался  Мартелс.  Но  Квант
больше не проронил ни слова.
     Однако, этот разговор все же  дал  Мартелсу  чуть  большее  понимание
характеров туземцев, а вместе с другими отрывочными сведениями, и  смутное
представление об истории. Различные ссылки на "Возрождения" позволили  ему
догадаться, что со времени его эпохи цивилизация четырежды уничтожалась  и
возникала  вновь,   каждый   раз   сильно   изменившейся   и   все   менее
жизнеспособной.  Второе  Возрождение,  судя  по  всему,  было   уничтожено
всемирным обледенением;  и  Третье  Возрождение  неизбежно  приняло  форму
жестко организованной  высокоэнергетической  культуры  на  базе  небольшой
популяции.
     Однако теперь вся Земля за исключением  полюсов  находилась  на  пике
тропической фазы. Некоторые технические  достижения  Третьего  Возрождения
еще были представлены  здесь  в  музее,  в  котором  Мартелс  был  двойным
пленником, кое-что по-прежнему в целости, а многое не настолько  пришло  в
упадок, чтобы не подлежало ремонту в умелых руках. Но  туземцы  Четвертого
Возрождения не имели необходимости в этих машинах. Они уже  не  только  не
понимали их назначения, но и не считали нужным понимать или сохранять  их.
То, что еда сравнительно просто  добывалась  собирательством  или  охотой,
сделало машины ненужными для них - а то, каким представало в их  преданиях
Третье Возрождение, вдобавок еще вызывало к машинам неприязнь. Безмятежная
экономика, свойственная жителям джунглей, вполне устраивала их.
     Но имелась и еще одна причина. Их взгляды кардинально изменились, что
могло быть связано лишь с открытием реального существования духов предков.
Образ жизни стал мистическим, обрядовым и в глубоком смысле  аскетичным  -
то есть, ориентированным на смерть, вернее, на загробную жизнь. Это  также
объясняло двойственность их отношения к Кванту. Они  уважали  глубину  его
знаний, даже благоговели перед ней, и обращались к нему время  от  времени
за разрешением  проблем,  выходящих  далеко  за  пределы  их  понимания  -
настолько далеко, что перевешивали их яростное  чувство  индивидуальности;
однако о поклонении Кванту не могло быть и  речи.  Они  могли  чувствовать
лишь жалость по отношению к личности, не имеющей связи со своими предками,
даже  не  разу  ни  испытавшей  такого  контакта,  и  явно  обреченной  на
отсутствие собственной загробной жизни.
     Конечно, кое-кому из них приходило в голову, что даже  очень  прочная
мозговая оболочка не  сможет  устоять  против  какой-нибудь  действительно
сильной катастрофы, например, рождения вулкана прямо под музеем; но  Квант
находился там всегда, насколько  свидетельствовали  предания,  практически
вечно, а их собственные жизни были коротки.  Смерть  Кванта  не  лежала  в
пределах ближайшего будущего, о котором они привыкли думать.
     Однако большая часть разговоров Кванта несла куда меньше  информации.
Казалось,  он  почти  все  время  находится  в  состоянии   дзен-буддиста,
познавшего суть вещей и в то же  время  презирающего  ее.  Многие  из  его
ответов просителям состояли из одиночных отрывочных фраз, не  имевших,  на
первый взгляд, ни малейшей связи с заданным вопросом. Иногда же он отвечал
чем-то вроде притчи, большая длина которой не делала ее ни на  йоту  более
понятной. Например:
     - Бессмертный  Квант,  некоторые  предки  говорят,  что  нам  следует
расчистить часть джунглей и начать сеять. Другие говорят,  что  мы  должны
по-прежнему довольствоваться тем, что  собираем.  Как  нам  разрешить  это
противоречие?
     - Когда Квант был человеком, двенадцать учеников  собрались  на  краю
скалы, чтобы послушать его речь. Он спросил у них, что они хотят  услышать
от него такого, чего не могут услышать из собственных уст. Все  заговорили
сразу, так что отдельных ответов нельзя было разобрать. Квант сказал: "Для
одного тела у вас слишком много голов", и столкнул одиннадцать из  них  со
скалы.
     К стыду Мартелса, в подобных ситуациях туземцы, похоже, всегда  сразу
понимали, что имеет в виду Квант, и уходили,  удовлетворенные  ответом.  В
данном конкретном случае, впрочем, Мартелсу удалось выдвинуть догадку:
     - Наверно, в этих условиях невозможно оживить сельское хозяйство?
     - Нет, - сказал Квант. - Но о каких именно условиях ты говоришь?
     - Ни о каких, я ничего о них не знаю. Вообще-то, сельское хозяйство в
лесных сообществах в мое время было довольно обычным делом. Мне  почему-то
показалось, что ты это имел в виду.
     Квант больше ничего не сказал, но Мартелс ощутил, хотя и смутно,  его
беспокойство. Еще один иллюзорный кирпич в здание убежденности Кванта, что
он не полностью может хранить свои мысли в тайне от Мартелса.
     Конечно, Квант  по  содержанию  и  фразеологии  большинства  вопросов
Мартелса почти сразу  сделал  вывод,  что  Мартелс  представляет  из  себя
довольно примитивного ученого, и более того, что Мартелс  не  в  состоянии
достаточно глубоко проникнуть внутрь запаса научных знаний самого  Кванта.
Казалось,  Квант  иногда  испытывал  какое-то  извращенное   удовольствие,
отвечая на вопросы Мартелса в этой области с явной прямотой,  и  в  то  же
время пользуясь самыми бесполезными терминами:
     - Квант, ты все повторяешь, что никогда не умрешь. Исключая, конечно,
несчастные случаи. Но ведь источник энергии  для  этой  мозговой  оболочки
должен  иметь  период  полураспада,  и  каким  бы  долгим   он   ни   был,
к_о_г_д_а_-_н_и_б_у_д_ь_ его выход  упадет  ниже  минимально  необходимого
уровня.
     - Это не радиоактивный источник, и у него нет периода полураспада. Он
происходит  из  Пустоты,  дающей   начало   -   в   терминах   сферической
тригонометрии - внутренней вселенной.
     - Я не понимаю этих терминов. Или ты подразумеваешь, что  она  служит
источником непрерывного творения мира? Разве доказано,  что  творение  еще
продолжается?
     Эта фраза, в свою очередь, оказалась непонятной Кванту, и впервые  он
проявил достаточно любопытства, чтобы  выслушать  объяснения  Мартелса  по
поводу теории "стабильного состояния" Фреда Хойла.
     - Нет, это чушь, - сказал Квант, выслушав.  -  Творение  одновременно
уникально и циклично. Источник внутренней  вселенной  находится  где-то  в
другом месте и необъясним, иначе, как в  терминах  всеобщей  взаимности  -
психологии единого волнового цикла.
     - Единого волнового цикла? Он что, только один?
     - Только один, хотя имеет тысячу аспектов.
     - И он мыслит? - изумился Мартелс.
     -  Нет,  он  не  мыслит.  Но  он  обладает   волей   и   ведет   себя
соответственным образом. Пойми его волю, и ты станешь его повелителем.
     - Но тогда откуда берется эта энергия?
     - Первоначально из медитации. Впоследствии она не исчезает.
     - Нет, я имею в виду, как эта машина...
     Молчание.


     Мартелс узнавал все больше, но это знание, на первый  взгляд,  ничего
ему не давало. Затем, в один из годов, какой-то проситель задал  еще  один
вопрос  про  Птиц;   и   когда   Мартелс   потом   со   всей   невинностью
полюбопытствовал: - Между прочим, что  такое  эти  Птицы?  -  ненависть  и
отчаяние, молнией ударившие из сознания Кванта в его собственное,  в  одно
мгновение  дали  Мартелсу  знать,  что  он,  наконец,   коснулся   чего-то
необычайно важного...
     Если бы он только знал, как это использовать.



                                    4

     Глубина этих эмоций Кванта, к которым примешивались и другие, которые
Мартелс не мог определить, была столь очевидной, что  Мартелс  и  не  ждал
никакого ответа. Но после паузы, превышавшей обычную немногим  больше  чем
вдвое, Квант сказал:
     - Птицы это гибель человечества - а со временем и наша с  тобой,  мой
незванный и нежеланный гость. Ты  думаешь,  эволюция  стояла  на  месте  в
течение более чем двадцати трех тысяч лет - даже если не  брать  в  расчет
резкое  всемирное  повышение  радиоактивности,  предшествовавшее   Первому
Возрождению?
     - Нет, конечно нет, Квант. Туземцы, несомненно, являются генетическим
сочетанием, неизвестным в мое время, и естественно, я также предполагал  и
наличие мутаций.
     - У тебя поверхностный взгляд, - сказал Квант с холодным  презрением.
- У них есть много признаков эволюционного прогресса и изменений,  которых
ты просто не мог  заметить.  Один  простой  пример:  в  начале  Четвертого
Возрождения, когда джунгли покрыли почти всю планету, человек все еще  был
зверем, который должен сознательно соблюдать принципы правильного питания,
а туземцы того времени знаниями не обладали. В результате,  как  бы  много
они не ели - а даже в те времена нехватки не было, в том числе и белках  -
они умирали кучами от типичного  заболевания  жителей  джунглей,  название
которого  ничего  тебе  не  скажет,   но   которое   можно   описать   как
"злокачественное недоедание".
     - Оно было  хорошо  известно  и  в  мое  время,  и  не  только  среди
обитателей джунглей. Мы называли его общим истощением, но имелась и  масса
местных названий: квашиоркор, суха...
     - Ни одно из этих слов, конечно, не сохранилось.  Во  всяком  случае,
вскоре после этого произошла сильная мутация, сделавшая правильное питание
передающимся по наследству инстинктом - как всегда было у диких зверей,  и
по-видимому, было свойственно человеку, когда он был диким зверем. Видимо,
этот инстинкт понемногу угас по мере развития цивилизации.
     Другое изменение, столь же радикальное и,  возможно,  имеющее  то  же
происхождение,  произошло  после  того,  как  в   самом   конце   Третьего
Возрождения была сформулирована всеобщая взаимность.  Тогда  обнаружилось,
что человеческий мозг обладает значительной гипнотической  и  проецирующей
силой,   которую   можно   применять   без   каких-либо    предварительных
гипнотических ритуалов. Теория показала, как это можно сделать  легко,  но
возможно, эта сила была скрыта всегда,  а  возможно,  явилась  результатом
мутации - никто не знает, а теперь этот вопрос  не  представляет  никакого
интереса.
     Во мне эти силы огромны -  поскольку  меня  специально  выращивали  с
целью их совершенствования, наряду со многими другими - но их  действие  у
туземцев совершенно противоположно, в этой сфере  их  общение  с  предками
делает их особенно _п_о_д_а_т_л_и_в_ы_м_и_ к такому гипнозу, а не  людьми,
могущими им пользоваться. Они стали скорее  пациентами,  нежели  активными
деятелями.
     Фауна тоже изменилась - и  особенно  птицы.  Птицы  всегда  тщательно
следовали ритуалам, и в  атмосфере  всеобщей  формальности  и  взаимности,
свойственной Четвертому Возрождению,  они  опасно  развились.  Теперь  они
разумны  -  чувствующие,  умные,  с  самомнением  -  и  обладают  развитой
постпримитивной культурой. Они не без  основания  считают  человека  своим
главным соперником и ставят своей первейшей целью его уничтожение.
     И это им удастся. Их основной стимул  -  выживание  здесь  и  сейчас;
туземцев же, напротив, слишком интересует сама  смерть,  чтобы  эффективно
противостоять Птицам, несмотря на  то,  что  интеллектуально  те  уступают
человеку по крайней мере на порядок.
     - Мне трудно в это поверить, - сказал Мартелс. -  В  мое  время  были