отом,   ужасно
напугавшим  литиан,  но  когда  все  закончилось,  здание  стояло  целым   и
невредимым.
   Новые здания были более заметны после захода солнца, потому что последние
полвека литиане начали применять в  строительстве  свои  огромные  знания  в
керамике. Новые здания принимали причудливые квази-биологические  очертания,
аналоги которым было невозможно найти в окружающем мире. Хотя каждое  здание
строилось в соответствии со вкусом его хозяина и было единственным  в  своем
роде, по его виду легко было понять из какой земли оно возведено. Новые дома
хорошо смотрелись на фоне почвы и джунглей, но так как  большинство  из  них
были глазурованы, они ослепительно сверкали если во время немногих солнечных
дней солнце и наблюдатель располагались под определенным углом к поверхности
строений. Именно эти блики, замеченные землянами при облете планеты, впервые
натолкнули  их  на  мысль  о  возможности  существования  разумной  жизни  в
непроходимых литианских джунглях. Идя к гамаку Кливера Руиз-Санчес  наверное
уже в десятитысячный раз окинул город взглядом через окно спальни. Ксоредешч
Сфэт был для него живым городом - каждый раз другим.  Руиз-Санчес  физически
ощущал неповторимость его красоты.
   Он проверил пульс Кливера и послушал его дыхание. И  то,  и  другое  было
учащенным  даже  для  Литии,  где   высокое   давление   двуокиси   углерода
стимулировало дыхательный рефлекс. Тем не менее, священник решил, что Кливер
был вне опасности. Сейчас он  спал  чрезвычайно  крепко  и  его  можно  было
ненадолго оставить без присмотра.
   Конечно если в  город  забредет  дикий  аллозавр...  Но  вероятность  его
появления была не выше того, что в центр Нью-Дели проберется оставленный без
присмотра слон. Это могло произойти теоретически,  но  на  деле  никогда  не
происходило. А кроме аллозавра на Литии не  было  других  опасных  животных,
способных забраться в закрытый дом.
   Руиз-Санчес убедился, что в графине стоящем в нише рядом с  гамаком  есть
свежая вода, вышел в холл и надел ботинки, длинный плащ и  водонепроницаемую
шляпу. Он открыл каменную дверь и, обдуваемый порывами резко пахнущего морем
воздуха, оказался прямо посреди ночного шума. Моросил  дождь,  рассеянная  в
воздухе  влага  обрамляла  цветными  кругами  огни  Ксоредешч  Сфэта.   Огни
двигались также где-то далеко на воде. Наверное это шел  колесный  паром  на
Илит, огромный расположенный поперек Верхнего залива остров, который отделял
пролив Сфэт от экваториального моря.
   Повернув установленное снаружи колесо, Руиз-Санчес запер дверь. Он достал
из кармана плаща мелок  и  написал  по-литиански  на  специальной  прикрытой
защитным козырьком доске  "Здесь  болезнь".  Этого  было  достаточно.  Любой
желающий мог открыть дверь просто повернув колесо,  но  литианское  общество
были чрезвычайно высоко социально организовано, и литиане блюли общественные
условности как если бы это были законы природы.
   После этого  Руиз-Санчес  направился  в  центр  города  к  Дереву  Связи.
Асфальтовые улицы сверкали от желтого света пробивающегося из окон и  белого
из далеко стоящих друг от друга, прикрытых колпаками фонарей. Хотя на  улице
в это время почти никого не было,  иногда  он  проходил  мимо  восьмифутовой
кенгуроподобной фигуры  литианина  и  тогда  оба  с  искренним  любопытством
разглядывали  друг  друга.  По  вечерам  литиане  не  выходили  из  домов  и
занимались там чем-то таким, о чем Руиз-Санчес  не  имел  представления.  За
овальными окнами домов мимо которых он проходил, он часто  видел  движущиеся
поодиночке, парами и по трое фигуры. Иногда казалось что они разговаривают.
   О чем?
   Это был хороший вопрос. На Литии не было  преступности,  газет,  домашних
систем связи, искусства которое можно было бы отделить  от  их  ремесел,  не
было политических партий,  общественных  развлечений,  не  было  деления  на
нации, не было игр, религии, спорта, праздников. Но ведь  не  могли  же  они
проводить все свое свободное время обмениваясь  знаниями,  обсуждая  вопросы
философии  или  истории?  Или  именно  этим  они  и  занимались?   Возможно,
неожиданно подумал Руиз-Санчес, заходя в свои кувшины, они просто впадают  в
спячку! Но как раз когда ему пришла эта мысль, священник миновал другой  дом
и увидел движущиеся в разных направлениях силуэты...
   Порыв ветра забрызгал его лицо мелкими  каплями.  Он  машинально  ускорил
шаг. Если ночь окажется особенно ветренной, Дерево  Связи  наверняка  примет
много посланий. Оно уже виднелось впереди него - похожий на секвойю  гигант,
возвышающийся  у  самого  устья  реки  Сфэт  русло  которой  огромной  змеей
пробиралось в сердце материка, туда, где Глешчетк Сфэт -  в  переводе  Озеро
Крови - извергало в него мощные потоки воды.
   Дующие вдоль долины реки ветры раскачивали и наклоняли дерево. При каждом
движении ствола корневая  система  дерева,  проходившая  под  всем  городом,
дергала и деформировала подземную кристаллическую скалу. Город  был  основан
на этой скале так же давно в литианской  истории,  как  Рим  на  Земле.  При
каждом таком нажатии,  подземная  скала  отвечала  всплеском  радиоизлучения
которое принималось не только по всей планете, но и в космосе.
   Разумеется, эти всплески представляли  из  себя  бессмысленный  шум.  Как
литиане использовали эту какофонию для  передачи  посланий  и  разнообразной
информации,для  работы  восхитительной  навигационной   сети,   всепланетной
системы точного времени и многого другого - это Руиз-Санчес даже и не мечтал
понять, хотя Кливер утверждал, что это было элементарно просто и  необходимо
было лишь во всем разобраться. Это было как-то связано с полупроводниками  и
физикой твердого тела которые -  как  утверждал  тот  же  Кливер  -  литиане
понимали лучше любого землянина.
   Руиз-Санчес с изумлением подумал, что так можно  сказать  о  чем  угодно.
Любое знание либо было абсолютно доступным  для  понимания  сразу,  либо  же
переходило в раздел беллетристики. Как члену ордена Иезуитов - даже здесь, в
сорока световых годах лета от Рима - Руизу-Санчесу было  известно  о  знании
кое-что такое, что Кливер никогда не узнает: то, что любое  знание  проходит
оба состояния, преображение из шума в факт  и  дезинтеграцию  назад  в  шум.
Между  этими  состояниями   происходило   лишь   изобретение   разнообразных
формулировок. Бесконечная серия крушений теорий  и  была  результатом  этого
процесса. Остатком была вера.
 
 
   В выжженном в основании Дерева Связи, высоком, с  крутыми  сводами  зале,
похожем на установленное на тупой конец яйцо, куда вошел Руиз-Санчес,  жизнь
била ключом. Тем не менее, трудно было представить что-либо менее похожее на
земной телеграф или какой-нибудь центр связи.
   По большому кругу  в  нижней  части  яйца  непрерывно  двигались  высокие
фигуры; литиане входили в зал и выходили из него через многочисленные арки в
стенах и перемещались в бурлящей толпе подобно прыгающим с орбиты на  орбиту
электронам. Все вместе, они разговаривали так тихо, что Руиз-Санчес  слышал,
как далеко вверху, в могучих ветвях завывает ветер.
   С внутренней стороны  движение  литиан  к  центру  сдерживалось  высокими
полированными  черными  перилами,  вырезанными  вероятно  из  тканей  самого
дерева. По другую сторону этого  разделительного  барьера  небольшой  кружок
литиан спокойно и без задержек принимал и передавал послания, безошибочно  и
не напрягаясь управлялся с нелегкой - судя по большому количеству движущихся
во внешнем кольце литиан - работой. Время  от  времени  кто-нибудь  из  этих
специалистов  подходил  по  наклонному  полу  к   одному   из   беспорядочно
расставленных ближе к центру,  изготовленных  из  тонкого  материала  столов
чтобы посовещаться с сидящим там литианином. Затем он возвращался к  черному
барьеру, а иногда, занимал стол и к барьеру шел его предыдущий хозяин.
   Чаша пола углублялась, материал столов утончался и в самом  центре  зала,
похлопывая руками по расположенным позади массивных челюстей ушным спиралям,
в одиночестве стоял пожилой литианин с прикрытыми  мембранами  глазами,  так
что неприкрытыми оставались лишь его носовые впадины и  расположенные  рядом
теплочувствительные ямки. Он ни с кем не заговаривал, и никто не совещался с
ним - но было очевидно, что именно  он  является  целью  толчеи  во  внешнем
кольце и перемещений внутри барьера.
   Руиз-Санчес изумленно остановился. Никогда прежде он не был возле  Дерева
Связи - поддерживать связь с  остальными  двумя  землянами  находящимися  на
Литии, до этого момента входило в обязанности Кливера - и священник подумал,
что не имеет понятия, что ему делать. Представшая перед ним  картина  больше
походила на биржу, чем на центр связи в  привычном  понимании  этого  слова.
Казалось невероятным, что в этот  ветренный  день  стольким  литианам  нужно
передать срочные личные послания; хотя, с другой  стороны,  невозможно  было
предположить, что литиане с их стабильной, основанной на чрезмерном изобилии
экономике, могут иметь что-нибудь подобное фондовой или товарной бирже.
   Он подумал, что ему остается  лишь  попытаться  пробраться  к  барьеру  и
попросить кого-нибудь связаться с Мишелем или Агронским.  В  худшем  случае,
предположил он, ему откажут или вообще не услышат. Он глубоко вздохнул.
   В тот же миг его левый  локоть  крепко  сжали  четыре  пальца.  Удивленно
фыркнув,  священник  выдохнул  и,  обернувшись,  посмотрел  вверх   в   лицо
склонившегося к нему литианина. Нежные, прозрачно-голубые сережки  свисающие
из-под длинного, похожего на клюв  пеликана  рта,  контрастировали  с  ярким
сапфировым рудиментарным гребешком.
   - Вы Руиз-Санчес, - сказал на своем  языке  литианин.  Имя  священника  в
отличие от большинства землян литианин произнес легко.  -  Я  узнал  вас  по
одежде.
   Это было исключительной удачей: в  дождь  все  землянине  на  улице  были
похожи на Руиза-Санчеса, потому что только он носил в помещении  похожую  на
плащ одежду. - Я металловед по имени Чтекса, когда-то мы беседовали с вами о
медицине, о вашей работе  и  о  многом  другом.  Вы  здесь  впервые.  Хотите
поговорить с Деревом?
   - Да, - с благодарностью сказал  Руиз-Санчес.  -  Так  случилось,  что  я
новичок здесь. Вы можете объяснить мне что нужно делать?
   - Да, но это вам не поможет, - сказал Чтекса наклоняя голову так, что его
абсолютно черные зрачки вонзились в глаза  Руиза-Санчеса.  -  Чтобы  усвоить
этот сложный ритуал, необходимо очень долго его наблюдать. Мы познаем его  с
детства, а у вас, как мне кажется, недостаточно развита координация движений
чтобы выполнить все с первого раза. Может лучше  вы  скажете  ваше  послание
мне...
   - Я вам весьма обязан. Это послание для моих коллег Агронского и  Мишеля.
Они находятся в Ксоредешч Гтоне на северо - восточном континенте, в точке  с
координатами около 32 градусов Восточной  долготы  и  32  градусов  Северной
широты -
   - Да, на второй отметке, у выхода из Малых Озер, город гончаров. И что вы
хотите передать?
   - То, что им пора присоединиться к нам, здесь, в Ксоредешч Сфэте.  И  что
наше время на Литии уже почти вышло.
   - Хорошо. Я передам это  послание.  Чтекса  ввинтился  в  бурлящую  толпу
оставив Руиза-Санчеса который в очередной раз  радовался,  что  справился  с
трудностями и  изучил  литианский  язык.  Некоторые  члены  земной  комиссии
продемонстрировали достойное сожаления отсутствие интереса  к  этому  языку:
"Пусть они учат английский",  таким  был  классический  ответ  Кливера.  Это
предложение тем более не могло устроить Руиза-Санчеса, потому что его родным
языком был испанский, а из иностранных он предпочитал немецкий.
   Агронский занял более глубокомысленную позицию: дело не  в  том,  говорил
он, что литианский слишком сложен  в  произношении  -  конечно,  его  мягкие
согласные были не труднее арабских или русских - но, в конце  концов,  "ведь
безнадежно пытаться понять концепцию которая лежит  в  основе  действительно
чужого языка за то время, что мы проведем здесь?"
   Мишель никак не отреагировал на эти две точки зрения; сначала  он  просто
сел учиться читать на литианском, а когда заговорил на нем, то  все  приняли
это как должное. Так Мишель делал  все  -  основательно  и  в  то  же  время
бессистемно. Что  же  касается  двух  предыдущих  подходов,  то,  по  мнению
Руиза-Санчеса, преступно было выпускать с Земли специалистов по контактам  с
таким ограниченным мировоззрением. А мыслями  о  привычке  Кливера  называть
литиан "Гадюками" Руиз-Санчес мог поделиться лишь со своим исповедником.
   Что же должен был подумать Руиз-Санчес о Кливере  как  об  офицере  связи
после всего, что увидел в этом яйцеобразном зале? Наверняка  Кливер  никогда
не пользовался услугами Дерева Связи, как утверждал. Возможно, он никогда  и
не приближался к Дереву ближе, чем подошел сейчас священник.
   Несомненно он поддерживал связь с Агронским и Мишелем, но иным  способом,
возможно при помощи припрятанного в багаже личного радиопередатчика... Хотя,
как ни был Руиз-Санчес далек от физики, он сразу же отверг такое объяснение;
он немного знал о трудностях использования волнового радио на такой  планете
как Лития, где эфир на всех диапазонах забивался  мощными  электромагнитными
импульсами которые Дерево выдавливало из  подземной  кристаллической  скалы.
Этот вопрос начинал его серьезно тревожить.
   Вернулся Чтекса которого теперь можно было узнать лишь, по тому,  что  он
наклонился  к  землянину  -  его  сережки   стали   такими   же   невероятно
ярко-пурпурными, как у большинства других литиан.
   - Я отправил твое послание, - сразу сказал он. - Оно принято в  Ксоредешч
Гтоне. Но остальных землян там нет. Их нет в городе уже несколько дней.
   Это  было  невозможно.  Кливер  сказал,  что  еще  позавчера  говорил   с
Агронским. - Ты уверен? - осторожно спросил Руиз-Санчес.
   - Это не вызывает сомнений.  Дом,  который  мы  им  дали,  пуст.  Все  их
многочисленные вещи исчезли. - Высокая фигура подняла свои маленькие ручки в
выражающем озабоченность жесте. - Мне кажется это плохие слова.  Я  сожалею,
что принес их тебе. Слова которые ты принес мне, когда мы встретились первый
раз, были полны хорошего.
   - Спасибо. Не волнуйся, - в смятении сказал Руиз-Санчес. - Никто ведь  не
может отвечать за слово.
   - Кто же тогда будет отвечать за него? В конце концов это наш  обычай,  -
сказал Чтекса. - И согласно этому обычаю, ты  пострадал  при  нашем  обмене.
Твои слова о железе содержали много хорошего. Я с удовольствием покажу  тебе
как мы использовали их, тем более, что взамен, я принес тебе  дурные  вести.
Может быть, если это не повредит твоей работе, ты посетишь мой  дом  сегодня
вечером...
   У Руиза-Санчеса дух  захватило  от  внезапного  волнения.  После  долгого
ожидания ему наконец предоставился шанс увидеть что-нибудь из частной  жизни
Литии! И во время этого визита  он  возможно  что-нибудь  поймет  в  здешних
моральных правилах, узнает о том, какую роль определил Бог литианам в вечной
драматической борьбе добра со злом в прошлом и грядущем. А пока жизнь литиан
в здешнем Раю была неестественно разумной, как-будто здесь жили органические
мыслящие машины, бездушные хвостатые роботы.
   Но Руиз-Санчес  не  мог  забыть,  что  дома  он  оставил  больного.  Было
маловероятно,  что  Кливер  проснется  до  утра  -  он  получил   около   15
миллиграммов успокоительного на килограмм веса. Но если его мощный  организм
под  воздействием   какого-либо   анафилактического   кризиса   нейтрализует
снотворное, ему понадобится дополнительный уход. В  конце  концов,  на  этой
планете которую он ненавидел и которая победила его,  ему  будет  мучительно
недоставать обыкновенного человеческого голоса.
   Все же опасность для Кливера была небольшой. Он конечно же не нуждался  в
непрерывном присмотре. В  конце  концов,  это  было  преодолением  излишнего
благочестия, преодоление, хотя и  не  поощряемое  Церковью,  но  принимаемое
Богом. И заработал ли Кливер право на то, чтобы Руиз-Санчес относился к нему
внимательнее, чем к любому другому  Божьему  созданию?  Когда  на  на  карту
поставлена судьба всей планеты, всех людей -
   Целая  жизнь  раздумий  над  подобными  моральными   проблемами   научила
Руиза-Санчеса быстро находить выход из  подавляющего  большинства  этических
лабиринтов. Посторонний человек мог бы назвать его "ловким".
   - Спасибо, - сказал он с трепетом. - Я с удовольствием приду к тебе.
 
 
 
 
    
   III
 
 
   - Кливер! Кливер! Проснись, лежебока. Куда вы запропастились?
   Кливер застонал и попытался перевернуться. При первом  же  движении,  все
вокруг закачалось вызывая тошноту. Его рот горел огнем.
   - Кливер, повернись. Это я, Агронский. Где Отец? Что произошло? Почему вы
не не выходили на связь? Осторожно, сейчас ты -
   Предупреждение прозвучало слишком поздно и Кливер так или иначе был не  в
состоянии понять его - он глубоко спал и не имел ни малейшего  представления
о своем положении во времени и пространстве. Он резко рванулся  подальше  от
сварливого голоса и выпал из задергавшегося от рывка гамака.
   Он со всего размаха ударился об пол;  основная  сила  удара  пришлась  на
правое плечо, но он все еще едва ли что-нибудь чувствовал.  Ноги,  как-будто
существуя отдельно от него, так и остались летать далеко вверху, запутавшись
в переплетении веревок гамака.
   - Господи! - Дробно, как град по крыше, застучали  шаги,  потом  раздался
неправдоподобно сильный грохот. -  Кливер,  ты  болен?  Давай  успокойся  на
минуту, я освобожу твои ноги. Майк, Майк, ты можешь включить  поярче  газ  в
этом горшке? Здесь что-то случилось.
   Через мгновение  из  отблескивающих  стен  полился  желтый  свет.  Кливер
неуклюже прикрыл глаза рукой, но рука быстро  устала.  Пухлое  взволнованное
лицо Агронского плавало прямо над ним, как спасательный  воздушный  шар.  Он
нигде не видел Мишеля и в этот момент был даже рад этому. Сначала нужно было
объяснить себе присутствие Агронского.
   - Как... черт побери.., - сказал он. Слова отслаивались от  губ  причиняя
боль в уголках рта. Теперь он  понял,  что  пока  спал,  его  губы  каким-то
образом  склеились.  Он  и  не  представлял  сколько  времени   пролежал   в
беспамятстве.
   Агронский казалось понял оборванный вопрос. -  Мы  вернулись  с  озер  на
нашем вертолете, - сказал он. -  Нам  не  понравилось  ваше  молчание  и  мы
использовали собственные  возможности,  чтобы  литиане,  если  они  задумали
что-нибудь дурное, не поняли наших намерений при регистрации для  полета  на
рейсовом самолете.
   -  Прекращай  болтать,  -  сказал  Мишель,  который  неожиданно,  как  по
волшебству, появился в дверном проеме. - Ты же видишь, он  простудился.  Мне
бы не хотелось радоваться болезни, но это лучше козней литиан.
   Мускулистый широкоскулый химик помог Агронскому поднять Кливера на  ноги.
Превозмогая боль, Кливер  снова  попробовал  открыть  рот.  Но  вместо  слов
прозвучал лишь хрип.
   - Замолчи, - сердито сказал Мишель. - Давай уложим его назад в гамак. Где
же Отец? Только он умеет лечить здешние болезни.
   - Держу пари он мертв,  -  неожиданно  взорвался  Агронский  и  его  лицо
оживилось от тревоги. - Он был бы здесь, если бы мог. Мишель,  это  наверное
заразно. - Я не захватил своих перчаток, - сухо сказал Мишель. - Кливер лежи
спокойно или мне придется успокоить тебя. Агронский, похоже  ты  осушил  его
графин; принеси-ка новой воды, ему надо пить. И посмотри, не оставил ли Отец
в лаборатории чего-нибудь похожего на лекарства.
   Агронский вышел, за ним из поля зрения Кливера исчез Мишель. Всеми силами
преодолевая боль, Кливер еще раз попробовал разомкнуть губы.
   - Майк.
   В тот же миг Мишель был возле него. Смоченным в каком-то растворе  ватным
тампоном он осторожно протер Кливеру губы и подбородок.
   - Не волнуйся. Агронский несет тебе  попить.  Поговоришь  немного  позже,
Пол. Не спеши.
   Кливер немног