е. Корабль  близился  к  Солнцу.  Оно
волшебно сияло  среди  россыпи  звезд  -  крохотный  огонек  приюта  среди
бесконечной ночи, единственный во всей Вселенной фонарь, который обещал  и
свет, и дом, и ласку, объятия и близость, синь неба и запах цветов.
   - Как хорошо, что тебе это удалось доказать, - потягиваясь  и  жмурясь,
проговорил Шахурдин. - Иначе, чего доброго... Я не раз вспоминал о  судьбе
Скотта.
   - Ты доволен?
   - Еще бы! Такого тихого, спокойного полета у меня давно  не  было.  Или
это кажется по контрасту? Те дни мне во сне снятся, просыпаюсь так,  будто
родился заново. Темный ужас...
   - Темный, - эхом отозвался Тагров.
   Он сидел, уперев локти  в  колени,  опустив  подбородок  на  сцепленные
пальцы рук, и, не мигая, смотрел на  крохотный  диск  Солнца.  Постаревшее
лицо гуманолога было глубоко изрыто тенями.
   - Если бы не твой график... - нахмурясь, Шахурдин покачал головой.
   - Моя выдумка, - глухо ответил Тагров.
   - Что?!
   - Никаких дивергенции, никаких таких сдвигов на психограммах не было, -
безжизненно проговорил Тагров. - А нас между тем уже захлестнула  незримая
петля. Но вы были готовы верить только приборам.
   - Ты... ты... - Капитан задохнулся, не найдя слов.
   - Я! - Тагров с вызовом взглянул на капитана. - И отвечать буду  я!  Но
корабль цел, все живы, а загадка... - Он махнул рукой. - Подождет,  никуда
не денется загадка. Ясь по-своему был  прав.  Но  и  опыт  поколений  тоже
чего-то стоит! Слишком громко тогда звонил колокольчик, я не мог поступить
иначе...
   - Не мог... - эхом откликнулся Шахурдин. - Нет. -  Он  покачал  головой
после недолгого молчания. - Я тебе не судья, ибо, возможно, ты  спас  всех
нас... Но свою репутацию ты погубил окончательно и бесповоротно. Ведь даже
когда будет доказана - верю! - твоя правота...
   - Не имеет значения, - тихо сказал Тагров. - Ни одна репутация не имеет
значения, если за нее надо платить хоть каплей чужого страдания.
   С минуту оба сидели  неподвижно.  Затем  рука  капитана  скользнула  по
подлокотнику и благодарно стиснула пальцы Тагрова.



   Дмитрий Биленкин.
   И все такое прочее...

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Сила сильных". М., "Детская литература", 1986.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Близился поворот, за которым должна была открыться  река  Счастья,  как
Таволгин ее называл, - Руна,  как  ее  называли  географические  карты.  В
глухих берегах, где от ягод черники  сизовела  трава,  речка,  свиваясь  в
тугие узлы струй, неслась через перекаты к долгим и  тихим  заводям,  куда
поплавок падал, как в поднебесное зеркало, и не было в ней  числа  быстрым
хариусам, темным сигам, красноперым язям, всему, что встречалось так редко
на нынешней Земле.
   Дрожа от сладостного  предвкушения,  Таволгин  повернул  руль.  И  Руна
открылась.
   Нельзя дважды войти в одну и ту же реку...
   Под обрывом, как прежде, в солнечных вспышках бежала вода, взгляд,  как
прежде, очарованно устремлялся вдаль, к кипучим  порогам,  нависшим  теням
сосен, чреде скал, за которыми угадывался другой столь же извечный пейзаж.
Но посреди заветной поляны три вездехода  тупыми  рылами  капотов  осадили
громоздкий, с чем-то радиотехническим наверху автофургон, вокруг  которого
сновали люди, все ловкие как на подбор, в одинаковых зеленоватых куртках.
   Первым намерением Таволгина было развернуть машину и поскорее умчаться.
Но куда? Другого подъезда  к  реке  не  было.  Правда,  дальше  по  берегу
оставались сырые полянки,  куда  в  ожидании  приезда  друзей  можно  было
приткнуться, мирясь с нечаянным и  досадным,  но,  может  быть,  временным
соседством.
   Таволгин медленно тронул машину.  Тут  ее  заметили,  и  несколько  лиц
повернулись в каком-то недоумении. От группы отделился человек постарше  и
пошел наперерез тем уверенным шагом, от  которого  Таволгину  сразу  стало
как-то не по себе.
   И точно.  Лениво  приказывающий  взмах  руки  был  красноречивей  слов.
Странно чувствуя себя уже в чем-то виновным, Таволгин затормозил.
   - Запретного знака не видели? - бесстрастно, как и шел, спросил человек
и только после этого обратил на Таволгина взгляд.
   Тот еще ничего  не  успел  ответить,  только  распахнул  дверцу,  чтобы
объясниться, когда лицо спрашивающего внезапно удивилось  и  не  то  чтобы
обрадовалось, но приобрело живой интерес.
   - Фью! - присвистнул он. - Родимчик!.. Ты здесь какими судьбами?
   Слово "Родимчик" напомнило Таволгину все, и  он  тоже  узнал  человека.
Таволгина звали Вадимом, но в  детстве,  желая  взбеленить,  его  дразнили
Вадимчиком-Родимчиком, а придумал это прозвище Родя, Родион Щадрин. И вот,
постаревший, он был здесь, на Руне.
   Воспоминания детства, как  и  положено,  давно  подернулись  лирической
дымкой, и Таволгин даже обрадованно выскочил из машины,  пожал  протянутую
руку и от ошеломления выпалил явно неуместный контрвопрос:
   - А ты здесь откуда взялся?
   В глазах Щадрина зажглась та давняя насмешливость,  какой  он,  бывало,
отстранял неуместные расспросы о деятельности возглавляемого им  школьного
совета.
   - Обычное задание, старина. А ты, никак, порыбачить  собрался?  И  даже
"кирпич" проморгал? Завернуть тебя следовало бы, да уж...
   - Постой, о чем ты толкуешь? Почему, какой запрет?
   - Какой надо. Машину убери к нашим.
   - Но...
   - Или набегаешься с ее ремонтом. Делай, делай, как сказано.
   Знакомые  нотки!  В  школе  Родиона  Щадрина   недолюбливали   за   тон
превосходства и прозвали Пружинчиком - из-за  манеры  живо  вскакивать  на
собраниях для подачи нужных реплик и слов. Но парнем  он  был  деловым,  в
общем, свойским, первым в футболе, танцах и умении к общей выгоде ладить с
учителями, так что его аккуратно избирали и  переизбирали,  благо  особого
желания возглавлять,  проводить  мероприятия,  давать  накачку  за  плохую
успеваемость ни у кого не было, а у него - было.
   Усмехаясь и поварчивая, Таволгин подогнал машину, куда  указал  Щадрин.
Встреча его заинтересовала. Хотелось выяснить и то, долго ли еще  намерена
пробыть здесь вся эта команда. Не давала покоя и такая мысль:  по  какому,
собственно, праву Щадрин взял да и закрыл для всех реку?
   Выйдя из машины, Таволгин коротко поклонился зеленокурточным  молодцам,
ожидая,  что  парни  в  ответ  щелкнут  каблуками.  Ничего  подобного   не
произошло. Он был удостоен легких, впрочем,  уважительных  кивков,  беглых
полуулыбок, и все снова принялись за дело  -  тянули  кабель,  расставляли
шатровую палатку, таскали в фургон какую-то аппаратуру.
   - Думаете поймать здесь сигналы космических пришельцев? -  настраиваясь
на небрежный тон старого знакомого, кивнул в их сторону Таволгин.
   - Вроде того, только наоборот, - усмехнулся  Родион  Щадрин.  -  Ладно,
рассказывай. Кто ты теперь?
   Таволгин не любил таких подразумевающих ранг и службу вопросов, поэтому
ответил привычно:
   - Человек, как видишь.
   -  Хм...  -  Сощуренный  взгляд  Щадрина  будто  взвесил  его  со  всем
содержимым. - Вижу.  Наблюдаю  признаки  сидячего  образа  жизни,  книжной
анемии и интеллигентной близорукости.  Да,  время,  время...  Спорт,  надо
полагать, забросил?
   - А ты?
   - Предпочитаю яхту и теннис.
   Щадрин повел плечами, как бы проверяя налитость мускулов.  Был  в  этом
месте подтекст, был. Время, что и говорить, пошло Щадрину на пользу. В нем
мало что осталось от былой гибкости Пружинчика, он заматерел,  посолиднел,
обрел уверенность крепкого на вид мужчины.
   - Яхты не имею, - прочеркивая контраст, сказал Таволгин.
   - И зря! Кто же ты все-таки по профессии?
   - Историк.
   - А-а! В каком году была битва при Саламине и все такое  прочее.  Ясно,
ясно...
   Как ни привык. Таволгин к тому, что  упоминание  об  истории  сплошь  и
рядом вызывает такую реакцию легкого пренебрежения, сейчас она его задела.
Конечно,  другому  не  навяжешь  свою  убежденность,  что  лишь  знание  и
понимание хода истории, то есть  опыта  всех  проб,  достижений  и  ошибок
человечества, способно остеречь от глупостей и наметить  разумную  тактику
на будущее. Но уж суд таких, как Родя...
   - Да, да, битва при Саламине и все такое прочее,  -  будто  соглашаясь,
сказал Таволгин. - А у тебя, - он быстрым  взглядом  окинул  становище,  -
антенны, железки и все такое прочее?
   - Маракуем помаленьку, - снова усмехнулся  Щадрин.  -  Надо  же  и  НТР
кому-нибудь двигать. Я, видишь ли, радиофизик, но теперь меня  перебросили
на биологию, поскольку это сейчас самое существенное звено. А ты небось  в
своей области тоже доктор-профессор?
   Настороженное внимание Таволгина не уловило в вопросе скрытой  издевки.
Хотя подобная встреча с однокашником почти неизбежно таит  в  себе  момент
ревнивого сопоставления успехов, а Родион был куда как честолюбив, сейчас,
приподнятый важностью своего дела, он, похоже, спрашивал даже  с  желанием
видеть Таволгина не слишком обделенным  судьбой.  "Толстый  и  тонкий!"  -
пронеслось в уме и предрешило ответ.
   - Да, - кивнул он небрежно. - Доктор, профессор, лауреат  и  все  такое
прочее...
   Ему тут  же  стало  совестно  за  эту  достойную  вельможи  или  глупца
самотитулатуру, но у Родиона подпрыгнули брови.
   - Скажи-и, кого я чуть не шуганул, как зайца! - протянул он  и  тут  же
добавил поспешно: - А в академию ты избран?
   - Нет, не удостоился.
   - Ничего, старина, ничего. -  Обретая  добродушие,  Щадрин  приятельски
потрепал его по плечу. - Будем еще там, будем, наш класс широко  шагает...
Решено:  сейчас  мы  тут  разместимся,  потолкуем  накоротке...  Ни-ни-ни!
Никаких возражений, ты мой гость!
   - Но у тебя дело, какие-то опыты, я, право...
   - О, опыты! -  Не  переставая  широко  улыбаться,  Родион  доверительно
понизил голос: - Строго между нами:  это...  Впрочем,  увидишь  сам.  Тоже
своего рода история!
   - Вроде битвы при Саламине?
   - А что? Нынче НТР на дворе. Извини, я тебя  ненадолго  покину,  а  то,
боюсь,  мои  мальчики  что-нибудь  напутают...  Ты  пока   распаковывайся,
распаковывайся!
   Родион шариком откатился  к  центру  деловых  событий,  и  его  четкий,
уверенный голос сразу  переключил  работу  на  высшую  скорость.  Таволгин
остался со своими смутными мыслями наедине.
   Он отошел к  высокому  обрыву,  зачем-то  постоял  на  юру,  безотчетно
любуясь  живым  током  воды.  В  голове  был  легкий  сумбур,  досада   на
непредвиденные обстоятельства,  умеряемая  интересом  к  многозначительным
намекам Щадрина и к нему самому. Что бы значила вся  их  таинственная  тут
деятельность?
   Таволгин склонен был очень серьезно относиться  к  тому,  что  зреет  в
тишине, ибо прекрасно понимал, что  облик  будущего  часто  определяют  не
громкие для современников события, а как раз незаметные.  Главы  учебников
посвящены крестовым походам, неудачной попытке Запада  овладеть  торговыми
путями Востока. Но - какова ирония?  -  не  громоносные  битвы  религий  в
конечном счете изменили расстановку сил, а скорей  уж  "латинский  парус",
придуманный, кстати  сказать,  не  европейцами,  а  безвестными  арабскими
мореходами. Перекочевав к потомкам побежденных  крестоносцев,  этот  парус
умножил возможности европейских кораблей, открыв им  со  временем  простор
океана. И началась эпоха Колумба, и сдвинулись пути  мировой  торговли,  и
мохом порос источник былого могущества, и точно злой волшебник погрузил  в
спячку блистательные дворцы мусульманских владык. А чем в  конечном  счете
стали для феодализма суппорт  и  паровая  машина?  Будущее  идет  скрытыми
путями...
   От размышлений отвлек новый  этап  деятельности  родионовской  команды.
Откуда-то появились колья, мотки колючей проволоки, и площадку с  машинами
скоро опоясало крепкое ограждение. Щадрин распоряжался всем,  как  прораб,
его зычный голос далеко разносился окрест. Складывалось  впечатление,  что
Родя немного играет на публику и эта публика прежде всего он, Таволгин.  А
почему бы и нет? В школе меж ними не возникало соперничества, ибо там, где
Родион был первым, Таволгин оказывался едва не последним,  только  учились
оба  одинаково.  И  все-таки  что-то  было...  И  даже  понятно   что.   В
мальчишеском   возрасте   свойственная   Родиону   победительность   особо
привлекательна. И  наоборот,  пренебрежение  Таволгина  к  вещам,  которые
Родион так высоко ценил, уж не воспринималось ли  им  как  скрытый  вызов?
Недаром же он тогда  придумал  это  насмешливое  и  умаляющее  прозвище  -
Родимчик... Не задеваешь того, к кому равнодушен. Тем,  верно,  неприятней
было Родиону узнать, что скромный  сверстник  достиг,  согласно  им  самим
принятой шкале оценок, больших, чем он сам,  успехов.  "Смешно,  если  это
действительно так, - покачал головой Таволгин.  -  Какие  же  мы  все-таки
дети..."
   Удивление его при виде колючей ограды возросло.
   - Блиндаж строишь? - бросил он, когда Родион приблизился.
   - А ты чего не распаковываешься? Все  философствуешь?  В  тихом  омуте,
знаешь ли... Пошли!
   - Прежде объясни, пожалуйста...
   - Все в свое время или немного позже, -  сверкнул  улыбкой  Щадрин.  Он
взял его под руку и отвел за ограду. - Эй, орда, прошу любить и  жаловать:
мой однокашник и друг, светило исторической науки Вадим Таволгин!
   Ребята повскакали.
   - Во-первых, - сморщился Таволгин, - мы уже...
   -  А  во-вторых,  -  немедля  перебил  Родион,   -   мы   тебя   сейчас
напоим-накормим и кое-что покажем! Как, ребята, покажем?
   - Покажем! - охотно и не без гордости грянул одобрительный хор.
   - Хороши молодцы, а? - восхищенно подмигнул Щадрин. -  Все  лучшие  мои
ученики, энтузиасты, за передовое готовы в огонь и в воду, что Костя,  что
Феликс, что Олег, что...
   Таволгин  едва  сдержал  ироническую  улыбку,  ибо  дурашливый  бесенок
рефлексии  некстати  шепнул  ему,  что  Родион  сейчас  малость  похож  на
хвалящего своих мужиков Собакевича. Разумеется, Таволгин тут же  вышвырнул
глупого бесенка из мыслей и принял достойный вид.
   Покончив с  представлением,  Родион  легонько  подтолкнул  Таволгина  к
приветливо  распахнутому  пологу  шатровой  палатки.  Там  уже  был  стол,
накрытый по-походному, мужской рукой, но щедро. К  своему  неудовольствию,
Таволгин  обнаружил  в  центре  и  пару  бутылок:  ему   всегда   казалось
преступлением вот так, походя, травмировать свой мозг, лишая себя ни с чем
не сравнимого удовольствия ясно и четко мыслить. Правда, выпивки не так  и
много вроде бы. Но кто знает, что еще тут будет вечером...
   Парни за столом набросились на нехитрую снедь, ели так,  что  за  ушами
трещало. Порой вспархивал разговор, но все о вещах  специальных,  понятных
всем, кроме Таволгина, который все более чувствовал  себя  лишним  в  этой
крепко сбитой родионовской команде. Про себя он лишний раз отметил, что  о
существенном, о деле, люди  все  чаще  разговаривают  на  марсианском  для
постороннего языке, - и к чему же все это ведет?
   Но интонации были  доступны  Таволгину.  В  них  улавливалась  какая-то
напряженность. Не взаимоотношений, нет: тут была полная спаянность. Что-то
внешнее или предстоящее скользило меж слов подавленным волнением.
   - Двинем сегодня на полную мощность, - внезапно, не в лад  предыдущему,
сказал Родион. Стало тихо. - Вот так!
   Он рубанул воздух и обвел всех взглядом.  Кто-то  крякнул,  послышались
нестройные голоса: "Верно...", "Все  равно  придется...",  "Давно  пора!".
Голоса точно подбадривали друг друга. В них  легким  диссонансом  вплелось
сомнение Кости в устойчивости какого-то частотного фильтра.
   - Как бы нас самих... ненароком...
   - Не  ходите  мальчики  в  Африку  гулять?  -  откинувшись,  с  жесткой
насмешкой глянул  на  него  Родион.  -  Во-первых,  мной  все  просчитано.
Во-вторых, мы сами выбрали этот ха-ароший обрывчик...  И  вообще,  на  нас
смотрит история!
   Он поднялся, багроволицый, накаленный, сгреб Таволгина за плечи.
   - Эх, Вадюша, тебе не понять, какие дураки на какой идее спали! Если бы
не мы...
   - Это точно, - с облегчением зашумели за столом. - Если  бы  не  Родион
Степанович... За Родиона Степановича!
   Таволгин удивился - так жадно потянулись руки к новой,  невесть  откуда
выпорхнувшей бутылке.
   - Ша! - обрезал Родион. - Не  время!  Всем  быть  по  местам,  чтобы  к
восемнадцати ноль-ноль...
   Он строго глянул на часы. Всех сдуло.
   - Вот так,  Вадюша,  -  сказал  он  тихо.  -  Живем,  экспериментируем,
боремся... Подожди, ты же сути дела не знаешь. Как бы тебе объяснить...
   Он отвел взгляд к  реке,  и  ее  блеск  отразился  в  глазах  точечными
вспышками.
   - В общем, так, чтобы тебе было понятно.  Есть  лес,  и  в  нем  всякая
живность. Пичужки-зверюшки и тому подобное. А что они такое для  меня  как
радиофизика? Нет, постой, не с того конца начал... Река вот  бежит,  вроде
она сама по себе. А она в системе! В жестко  отрегулированной  системе,  -
повторил он как бы с удовольствием. -  Движение  воздушных  масс,  осадки,
почва - этой системе и конца не сыщешь! Возьмем  теперь  особь,  допустим,
зайца. Сам по себе скачет? Не-ет, он тоже в  системе.  Вида,  биоценоза  и
всего  прочего.  Значит,  не  только  физиологические   законы   управляют
организмом, но и законы системы. Вот это важно, что заяц ли,  муха  ли  не
сами по себе живут, а под-чи-няются целому! Что над ними закон. Когда ехал
сюда, обратил внимание, сколько тут деревьев с ободранной корой?
   - Нет, - недоуменно ответил Таволгин. - А что?
   - А то, что лесничие по поводу леса в тревоге. Разладилась система! Был
регулятор -  волк,  да  мы  его  истребили.  Зверь,  хищник,  ату  его!  И
размножились  всякие  там  положительные  герои  мультяшек  в  необозримых
количествах. Лес подгрызают. Им что! Ума нет  сообразить  последствия.  Но
мы-то щи не лаптем хлебаем, нет, не  лаптем  -  НТР,  брат!  Здесь,  -  он
постучал себя по лбу, - кое-что держим. Знание! Знаем, что особь  -  часть
системы, вида, а системе присущи свои законы саморегуляции, которых  особи
видеть не дано, но которые повелевают ею, как генерал солдатом. Волк,  так
сказать, вневидовой регулятор. Но  есть  и  внутривидовые  саморегуляторы,
только они плохо задействованы там, где  до  сих  пор  управлялся  хищник.
Понимаешь?
   - Понимаю, - ответил Таволгин, хотя понимал не все  и  не  потому,  что
предмет был для него так уж нов и сложен, а  потому,  что  была  в  словах
Родиона некоторая, похоже, намеренная недоговоренность.
   - И славно, что понимаешь, - кивнул тот небрежно. - Ну-с, что из  этого
вытекает? Коли есть вид, стало быть, есть законы организации и  сохранения
вида. Так? Обязательные для особи, ибо вид превыше всего. Так?  Диктующие,
как ей в  той  или  иной  ситуации  поступить.  Посредством  чего?  Какова
физическая природа таких команд?  Тут  темна  водица,  но  не  совсем,  не
совсем... Тебе, конечно, известен факт, что после гибели мужчин  в  войнах
мальчиков рождается больше,  чем  девочек?  А  почему,  почему?  -  Родион
наклонился к Таволгину, обдав его своим горячим  дыханием.  -  Срабатывает
механизм видовой саморегуляции! Вот!
   - Как? - невольно встрепенулся Таволгин. - Каким образом?
   - Разберемся, и в этом разберемся, - довольно прогудел Родион. -  Важно
что? Передается команда, чаще всего не химическим путем,  как  думали  еще
недавно. С чего я начал? Отдельная особь с точки зрения  радиофизики  есть
приемопередатчик,  настроенный  на  общие  внутривидовые  частоты.  Тем  и
обеспечивается единство системы. Улавливаешь практический вывод?
   Усмешливый взгляд Родиона  приобрел  суровость,  от  которой  Таволгину
стало не по себе.
   - Уж не это ли твой вывод? -  с  усилием  махнул  он  рукой  в  сторону
фургона.
   - Это техбаза. - Родион вскочил. - Эх, вы, гуманитарии! На  рельсы  все
надо ставить, на рельсы... Идем, покажу.
   Как раз взрев