Валя чуть не заплакал. Судя  по  длине  пылевого  столба,  высвеченного
земным светом, до выхода на поверхность метра три. Безнадежно.
   Невесомый канат из пылинок свернулся так же быстро, как и возник. Снова
мрак, и в нем - голубоватое сияние огонька. Земля  предала  его  в  третий
раз.
   Но  прежний  успех  заставил  его  усомниться:  полно,  существуют   ли
безвыходные положения? Или они  возникают  потому,  что  изобретательность
раньше времени складывает крылья? И человек выносит себе приговор до того,
как его вынесут обстоятельства?
   Никогда раньше Валя не думал с таким напряжением. Надо  -  он  повторил
это слово, как заклинание, - надо подать сигнал наверх. Тем, кто вышел или
выйдет искать его. Надо, хотя это невозможно: нет радио,  нет  света,  нет
звука, нет ничего, чем можно было бы подать сигнал. Ровным счетом ничего.
   Он поймал себя на противоречии. Как это - ничего нет? Есть камень, есть
пустота, есть луч земного света, наконец. Все это не годилось на Земле,  а
здесь...
   Он снова обозвал себя дураком, тупицей,  глупым  мальчишкой.  Последнее
было истиной. До этой  ночи,  до  своего  падения,  он  и  не  подозревал,
насколько он еще мальчишка. Зато сейчас, зато теперь он открыл  в  себе  и
нечто другое. Мужество. И умением счесть невозможное - возможным.
   ...Он лежал, стиснутый глыбами, и высоко, как  только  мог,  подкидывал
вверх лунную пыль. Горсть за горстью, ритмично: точка - тире - точка...  И
смотрел, как растет стебель лунного цветка, как он дотягивается  до  щели,
как уходит дальше. Валя не видел, как он распускается на поверхности, зато
он знал, что это видят другие. И еще он знал, что этот  цветок  лучший  из
всех, какие ему когда-либо дарила Земля.



   Дмитрий Биленкин.
   Знамение (Двое и знак)

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Сила сильных". М., "Детская литература", 1986.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 19 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Апеков уже с неделю работал в этих местах и  почти  всякий  раз,  когда
направлялся в пещеры, встречал  Сашу.  Сначала  дорогу  пересекало  лениво
жующее  стадо,  затем  появлялся  он  сам  с  кнутом  через  одно   плечо,
транзистором  через  другое,  баском  покрикивающий  на  своих  подданных.
Широкополая,  небрежно  заломленная  шляпа,  дешевый   джинсовый   костюм,
высокие, с отворотами сапоги делали его похожим на киноковбоя,  но  вблизи
впечатление рассеивали льняные, на зависть девушкам, кудри до плеч, чистая
синева глаз, мягкий, сквозь загар, румянец доверчивого лица, - хоть сейчас
пиши с него идиллического пастушонка, нестеровского отрока, кроткого Леля.
Правда, для этого его надо было не только переодеть в холстину и лапти, но
и снять нашейную, с гаечкой, цепочку. А заодно поубавить мускулов, перекат
которых  сразу  придавал   его   как   будто   хрупкой   фигуре   мужицкую
основательность.
   Встречи вряд ли были случайными. И  то  сказать,  человек,  шарящий  по
склонам, что-то высматривающий в скалах, лезущий во  все  грязные  норы  и
щели, не мог не вызвать  любопытство.  Первые  дни  Саша  лишь  здоровался
издали, наконец попросил огонька, чтобы  прикурить,  и,  слово  за  слово,
разговор завязался. Сам собой последовал и ожидаемый  вопрос.  Очарованный
кротким сиянием глаз паренька, Апеков было увлекся, начал целую  лекцию  о
пещерной живописи, о значении для культуры всякой находки,  однако  вскоре
почувствовал, что в сознание собеседника его слова входят,  как  гвозди  в
вату. Археолог не сразу уловил перемену, ибо заинтересованное внимание  не
покинуло Сашу, оно просто  обратилось  внутрь,  словно  в  незримой  двери
незаметно повернули ключ - вроде бы ничего не  изменилось,  но  дверь  уже
заперта и стучать бесполезно. Когда же уязвленный Апеков в досаде  скомкал
свои объяснения, Саша только взмахнул пушистыми ресницами и сказал:
   - Наука.
   Не сказал - подытожил. Дождь. Солнце. Лес. Стадо. Наука. Точка! Предмет
выделен, обозначен, значение его очевидно, говорить больше нечего.
   Это и вовсе рассердило Апекова. Но, подумав, он решил, что для парня из
лесной глухомани наука и все с ней связанное примерно то же, что звезды  в
небе: не заметить нельзя, но нужды в них никакой. Так и  здесь  -  обычная
дань любознательности. Кто этот посторонний и непонятный человек?  Ученый?
Ага... Теперь понятно, и думать тут больше нечего.
   Они  попрощались,  и  Апеков  остался   в   уверенности,   что   больше
преднамеренных встреч не будет. Он ошибся. Стадо  все  так  же  продолжало
пересекать его путь, хотя трудно было  понять,  как  Саше  это  удавалось.
Пещер здесь было немало, район мог оправдать надежды, но пока не было даже
намека на успех, и Апеков часто менял маршрут. Коровы же не летают. Тем не
менее, выбираясь на новую дорогу, Апеков  уже  знал,  что,  скорее  всего,
услышит впереди треск кустарника,  сопение,  затем  в  просвете  покажется
гладкий, в черно-белых разводах, коровий  бок,  а  там  и  Саша  появится,
поздоровается, заговорит или пройдет мимо.
   Спустя день или  два  после  первого  разговора  Саша  поинтересовался,
сколько ему, Апекову,  платят.  Апеков  ответил.  Саша  задумчиво  перевел
взгляд на коров.
   - Понятно...
   - Что именно?
   - У меня на сотню больше... Но-о, лешая, куда прешься!
   Снова констатация факта как  некой  самоочевидности.  Он,  Саша,  пасет
стадо, обеспечивает надой и нагул,  ему  и  платят  больше,  чем  ученому,
который занимается тем, без чего прожить можно. Все справедливо,  иначе  и
быть не может.
   Так это понял Апеков - и расстроился,  оскорбился,  больше  за  себя  и
науку, хотя отчасти и за этого, с васильковой синью в глазах,  прагматика,
нестеровского, в джинсах, отрока. Но ему тут же пришлось убедиться, что он
понял не все, а может быть, вообще ничего не понял.
   - Что ж, - спросил он резко, с некоторым раздражением, - так  и  будешь
всю жизнь коров пасти?
   Синь Сашиных  глаз  всколыхнулась  недоумением,  словно  он  спрашивал:
ученый человек - неужели не понимает?
   - Не... - пояснил он, помедлив. - Мне в армию скоро.
   - Ну, в армию...
   - Буду проситься в летчики. Меня  возьмут,  я  здоровый.  Там  прикину,
может, в космонавты переберусь.
   Если бы за плечами Саши расправились крылья, Апеков, возможно, удивился
бы не меньше. Поразили его не сами слова, а их обдуманная уверенность: вот
захочу стать космонавтом - и стану, ничего особенного.
   Над  ухом,  оголтело  жужжа,  вычерчивали  свои  орбиты  мухи,  поодаль
благонравно паслись коровы. Сто верст до ближайшего города! Во  все  глаза
глядя на Сашу, Апеков присел на шершавый, нагретый солнцем  валун.  Ничего
себе пастушок! Ай да дите пейзанское... И ведь прав.  Были  бы  ум,  воля,
здоровье - и вполне может осуществить свою  жизненную  программу.  Гагарин
тоже не с академии начинал...
   И все же Апеков не мог подавить в себе ощущение нереальности. Ведь  кто
перед ним? Пастух. Такие, как он, и, главное, точно так же пасли стада еще
в неолите. Десять тысячелетий назад! Пирамид не было, когда они вот так же
пощелкивали кнутом, кричали: "Но-о, куда прешь!" И так же над ними жужжали
мухи. Ничего с тех пор не изменилось. Настолько  не  изменилось,  что,  не
будь  эта  профессия  обыденной  и  в   двадцатом   веке,   ею   наверняка
заинтересовались бы исследователи далекого прошлого. Реликт же,  профессия
древнего неолита! И - нате вам: от стада - к звездам, от кнута - к  пульту
черт знает какой техники; и синеглазый пастушок  говорит  об  этом  как  о
чем-то  естественном,  и   верно   говорит.   А   ты,   высокообразованный
современник, видя эту фантастику будней, глядишь на паренька, как на  чудо
какое-то...
   - Да-а, - сказал, наконец, Апеков. - Программа, брат... Учиться нужно.
   - Подучусь, конечно. А как же! В армии сейчас знаете какая техника?  Не
хочешь - заставят.
   Тоже верно. Зачем переть в гору, если туда ведет эскалатор?  Только  не
атрофируются ли мускулы от такого подъема?
   - Расчет, расчет... - хмурясь, проговорил Апеков. - Много званых,  мало
избранных. В космонавты стремятся тысячи, а попадают единицы. Ты это учел?
   - Попадают же... Вы мне другое скажите. Тогда, лет через пятнадцать, не
много ли будет космонавтов?
   - Много? Понятия не имею... Тебе-то что?
   - А то. Неинтересно. Здесь я один пастух, другого попробуй найди.  Меня
ценят. А когда много - фью!
   - Так в этом ли дело?!
   - В этом тоже.
   Апеков запоздало смахнул со щеки слепня, ожесточенно потер укус.  Ну  и
времечко, ну и  мальчик!..  Обычный  феноменальный  мальчик,  который  еще
взвешивает, подаваться ли в  космонавты  или  не  стоит.  А  что?  Хороший
заработок для  него  не  проблема.  Профессию  выбрать  -  кругом  дорога.
Образование, в случае чего, не то что дадут -  навяжут.  Звездочка  героя?
Она и девчонке-доярке светит. Значит, что?..
   Ничего.  Горит  в  глухомани  голубой  огонек   телеэкрана   и   зовет,
завораживает,  манит...  И  вот,  уважаемые,  перед  вами  племя   младое,
незнакомое - теледети. Извольте им дать обещанное.
   - Еще надо дело найти по душе, - осторожно сказал Апеков.
   - Это как?
   - А так! Мне вот и платят негусто, и работа выпадает тяжелая,  и  славы
никакой, а я свое дело ни на какой космос не променяю. По душе оно мне.
   - Так и мне мое по душе.
   - Коровы?
   - Они. Характеры. Машка, вон та, комолая, мне грибы ищет. Как мукнет  в
подлеске, значит, белый или подосиновик. Научил.
   - И как же?
   - По Павлову, а дальше сам соображал: у животных не одни рефлексы.
   - Ну и учился бы на зоопсихолога, раз это тебе по душе.
   - По душе-то оно по душе...
   - Тогда чего же?
   - А так.
   Саша скусил травинку - и словно опять повернулся незримый ключ. Он  был
здесь, рядом, сидел все с  тем  же  открытым  простоватым  лицом,  но  был
далеко, в себе. И есть будто человек - и нет его:  одна  видимость.  "Чего
ему от меня надо? -  с  легким  раздражением  подумал  Алеков.  -  А  ведь
надо...".
   В теплыни неба плыли пухлые облачка, запах нагретой  травы  размаривал,
во всем был покой, вокруг паслись дородные  коровы,  с  барственной  ленью
отмахивая хвостами  кусающую  нечисть.  Лезть  под  землю,  вообще  делать
что-либо не хотелось.
   - Возьмите меня завтра с собой, - внезапно сказал Саша.
   Апеков поморщился:
   - Именно завтра?
   В его вопросе прозвучала ирония, призванная осадить настойчивого  юнца,
и намек, что научная работа - не предмет праздного  любопытства.  Но  весь
этот подтекст совершенно не дошел до Саши.
   - Мне трудно найти подмену, а на завтра я договорился,  -  объяснил  он
бесхитростно.
   Апеков замешкался с ответом. Отказывать не хотелось, ибо просвещение  -
долг всякого культурного человека, да и Саша интересовал его  все  больше,
но посторонний совсем ни к чему, когда ты занят делом, особенно в пещерах,
где всякое может случиться.
   Вот это сомнение Саша уловил молниеносно. Его глаза осветила  смущенная
улыбка.
   - Там в одном месте, куда я еще мальцом лазил, рисуночки какие-то. Я  и
хотел показать.
   - Что ж ты сразу не сказал?!
   - Я сказал.
   - Когда?!
   - Да с вами попросившись.
   У Апекова был такой вид, что Саша поспешил добавить:
   - Раз говорю что или прошусь куда, значит, с делом  это  все.  Кого  ни
спросите - меня уж знают.
   - Ага... ага... - только и смог выговорить Апеков.
   Ну, конечно! В деревне все  друг  друга  знают  настолько,  что  желают
здравствовать, прежде чем ты успел чихнуть, а  если  проистекающая  отсюда
манера разговаривать постороннему непонятна, то  кто  же  виноват?  Однако
Сашина деликатность простерлась до того, что он пояснил и другое:
   - И мне на вашу науку охота глянуть, а то по телику ее мало показывают.
   Лаконичней мог высказаться лишь математик, у которого фраза  "очевидно,
что..." исключает страницу-другую рассуждении.
   Ничего не изменилось вокруг, была все та же теплынь,  так  же  дремотно
пахли травы, но у Апекова охолодело лицо.  Словно  от  некоего  дуновения,
словно ему кто-то шепнул: "Ты предупрежден!"
   Предупрежден? Но о чем? Что перед тобой, быть может,  новый  Ломоносов?
Ничего похожего: и время не то, и  познание  как  таковое  Сашу  вроде  не
увлекает. Иная у него нацеленность, не знания он  ищет  -  ему  самому  не
ясное и то ли существующее, то ли нет.
   "Абсурд", - осадил себя Апеков. И тут же усомнился. Что, если перед ним
не  юношеские  метания,  не  социальное  иждивенчество  и  не   прагматизм
крепкого, себе на уме, человека, а нечто иное, чему  и  названия  нет,  но
ради чего парень пытливо осматривает все духовные  горизонты  мира,  благо
теперь они видны  из  любой  глухомани?  В  самом  деле!  Среди  миллионов
пастухов древности наверняка были свои  Лобачевские  и  Эйнштейны,  только
науки тогда не было и осуществиться их  судьбы  никак  не  могли.  А  если
призванием был космос, то кем такой человек мог стать еще в прошлом  веке?
Что, если и теперь среди нас живут те, чье предназначение - дело совсем не
нашего века? Что, если зов этого дела  бродит  у  них  в  крови,  они  это
чувствуют, хотя не понимают причину, только пытаются вот  так,  как  Саша,
рационально (время такое) разобраться в себе и в предстоящих дорогах?
   Апеков тряхнул головой, взглянул на Сашу,  который  небрежно  поигрывал
кнутом, и наваждение сгинуло. Все было явно проще: прежде крестьянский сын
обстоятельно, чтобы не прогадать, высматривал на  ярмарке  конягу.  Теперь
"коняга" - это будущая профессия, а ярмарка - весь свет. Вот и все. Ничего
в принципе нового.
   - Хорошо, приходи.
   Апеков уже слабо верил  в  "рисуночки".  Он  пригасил  надежду:  привык
скептицизмом защищаться от разочарований, а  вдобавок  знал,  сколь  легко
ошибается глаз профана (природа тоже "рисует" -  да  как!).  Но  проверить
было необходимо, да и Саша заинтересовал, хотя было в  этом  парне  что-то
неприятное, Апекова раздражавшее.
   Саша появился чуть свет; Апеков  еще  не  выбрался  из  палатки,  когда
послышалось знакомое шарканье ботфортов.
   - Сапоги - это ты зря, - наскоро собираясь, сказал Апеков. - Под землей
кеды нужны, вот примерь мои запасные.
   - Для ча? - В обкатанную  школой,  радио  и  телевидением  Сашину  речь
прорвалось инородное слово, точно он, наконец,  почувствовал  себя  не  на
людях, а дома. - Босиком полезу.
   - Ноги поранишь.
   Саша только пожал плечами, как бы давая понять, что предстоящее  и  его
дело тоже. Вообще в его движениях, голосе проступило что-то хозяйственное,
мужицкое; снаряжение Апекова он осмотрел так,  словно  брал  его  на  свою
ответственность. Археолог снисходительно подумал, что и он, Апеков, верно,
прошел ту же проверку. Ладно, пусть тешится...
   От ручья, где стояла палатка, Саша сразу свернул к болотцу. Минут  пять
они хлюпали по кочкам, затем продирались сквозь кустарник,  такой  густой,
что идти можно было лишь пригнувшись к сырой  и  темной,  как  в  погребе,
земле. Понемногу наметился каменистый подъем. Похожий на  лисью  нору  лаз
открылся взгляду, лишь когда до него осталось шага два. "Вот так-то, -  не
без досады отметил Апеков. - Под боком, а год тут ищи - не найдешь".
   Саша скинул сапоги  и  ящеркой  скользнул  в  лаз.  Апекову,  чтобы  не
отстать, потребовался весь его опыт.
   Объятие сырых стен, холодящий ток воздуха, луч фонаря, который как бы с
усилием проталкивал мрак, - все было привычным. Кое-где ход превращался  в
подлинный шкуродер, что окончательно утвердило Апекова в скептицизме: хотя
древние люди для своих занятий  живописью  предпочитали  дальние  укромные
уголки, удобством подхода они не пренебрегали. Оставалось  надеяться,  что
сюда некогда вел иной путь. Апеков удивился, обнаружив в себе эту надежду.
   Ход внезапно расширился и теперь вилял, пересекаясь с другими столь  же
удобными  для  движения  галереями.  Саша  уверенно   пренебрегал   одними
ответвлениями  и  столь  же  уверенно  нырял  в  другие,  по  виду  иногда
тупиковые.
   - Ты так все пещеры вокруг деревни облазил?
   - Не-е. Только эти.
   - Почему именно эти?
   - Интересно было.
   - В других нет?
   - Так те на виду, известные.
   - Будто! По некоторым, как я заметил, никто не ходил, следов никаких.
   - Кто же без дела ходит...
   - Ты, например.
   - Я себя проверял.
   - Хм... И как же? Почему именно здесь?
   -  В  других,  если  заблудишься,  найдут,  а  в  этой  без  поддавков.
Интересно.
   - Ничего себе проверочка! Ты себя только так испытывал?
   - Не... Вот скажите: машину по-всякому проверяют, а человека  нет.  Это
разве правильно? Он, бывает, и гонит не по своим ухабам.
   - Ну, брат... Во-первых, человека толком не умеют проверять, во-вторых,
он тебе не машина. На стенд испытательный нас, что ли?
   Сказав это, Апеков тут же  с  досадой  сообразил,  сколь  неудачен  его
ответ, ибо круг  профессий,  пригодность  к  которым  проверяется  загодя,
ширится так стремительно, что какие-нибудь там физиограммы и  психограммы,
"карты задатков" или "прогнозы  способностей"  со  временем  вполне  могут
стать обыденными, как ныне массовая флюорография. Но Саша промолчал  -  то
ли не заметил неточности, то ли не захотел спорить.
   Свет фонарей с усилием разгонял мрак. Унылый  извилистый  ход  был  так
однообразен, что Апеков мысленно ахнул, когда очередной поворот вывел их в
крохотную пещеру, чей свод, казалось, усеивали бабочки. Они точно  присели
отдохнуть. Малейшее движение света будило трепет  полупрозрачных  крыльев,
как если бы они разом готовились  вспорхнуть,  наполняя  все  переливчатым
блеском беззвучного полета. Не верилось и не хотелось верить, что это лишь
мертвое мерцание света в воздушных плоскостях тончайшего кальцита -  таким
живым было это трепетание.
   - И ты молчал! - вырвалось у Апекова.
   - А чего говорить? - негромко ответил Саша. - Вас другое интересовало.
   - Тьфу ты, черт... - Апеков не нашел слов. - Слушай, неужели  тебя  это
никак не поразило? Не взволновало? Вот это? - Легким  движением  света  он
снова пробудил мерцающее порхание. - Красиво?
   - Красиво, - согласился Саша. -  А  волноваться  чего?  Все  путем.  По
телику и не то показывают, тоже из пещер, и все объясняют.
   - Да не в этом же дело! - А в чем?
   - Телевизор - это не свое, а чужое, заемное, так сказать, зрение, разве
можно сравнить! И вообще... Закат сотни раз  видишь  -  и  всякий  раз  он
другой. Такой иногда бывает, что всех зовешь поглядеть.
   - Так то закат. Хоть всех зови, его не убудет!
   - То есть?
   - Хрупкие они, - Саша кивнул в сторону "бабочек".  -  Язык  распустишь,
так еще обломают, дурни.
   "Вот тебе, - подумал Апеков. - Вот и раскуси это дите века, вот и  будь
для него наставником... Все-то он по телевизору видел  и  слышал,  столько
информации через себя пропустил, сколько Аристотелю с Декартом не снилось.
И ведь все, похоже, привел в какой-то свой порядок, оценил, взвесил,  даже
о  моем  занятии  представление  составил,  оттого,  верно,   при   первом
знакомстве и отключился, - зачем  слушать  слышанное?  Рационалист...  Или
просто для него мир оскучнел? Стал похож на дойное вымя? И  что  из  этого
выйдет? Загадка, уважаемые, что там ваши пульсары-квазары..."
   - Ну, двинулись.
   Пещера всплеснула им вслед тысячами  мертвых  крыл,  которые  сотни,  а
может, тысячи лет, оставаясь на месте,  летели  сквозь  время:  ими,  чего
доброго, уже пещерный человек любовался!
   Казалось бы, все более несомненная  надежность  Сашиной  памяти  должна
была сильно поколебать  неверие  Апекова  в  рисунки.  На  деле  произошло
обратное. Не отдавая себе в том отчета, Апеков желал Сашиной  ошибки,  ибо
своим поведением он  не  только  отвергал  всякое  покровительство,  но  и
возбуждал в старшем смутное недовольство собой. Да и  мимоходом  сделанное
каким-то юнцом открытие, к которому  годами,  часто  безуспешно  стремится
специали