астью, в эту  минуту  на  носу  Степана
Кузьмича находились круглые  портновские  очки.  Поэтому  рука  его  вдруг
замерла  над  клумбой:  то,  что  Мизгин  принял  за  черепок,   оказалось
фиолетовым ростком растения, Рассмотрев остроконечный сантиметровый побег,
Степан Кузьмич только пожал плечами.  Фиолетовые  ноготки  были  для  него
новостью.
   Я художник.  Профессия  требует  от  меня  умения  различать  тончайшие
оттенки красок, ведь цвет - это настроение картины.
   Цветы,  как  ничто  другое,   учат   нас,   художников,   видеть   цвет
первозданно-свежим,  звонким  и   гармоничным.   Они   настоящий   учебник
цветовидения, притом неисчерпаемый.
   В то лето я жил на даче неподалеку от Мизгина. Любовь  к  цветам,  хотя
источники этой любви и не совсем совпадали, сблизила нас. К вечеру  ближе,
после того как уставшие пальцы отказывались держать кисть и  в  глазах  от
напряжения  начинали  дергаться  прозрачные  волнистые  полосы,  я  иногда
заходил к Степану Кузьмичу посидеть часок-другой,  послушать  неторопливые
старческие рассуждения.
   Во  второй  половине  дня  двадцать  четвертого  июня   я   зашел,   по
обыкновению, к Степану Кузьмичу.
   Хозяин  не  повел  меня,  как  обычно,  смотреть  распустившийся  бутон
какой-нибудь розы и не стал угощать  клубникой  со  сливками.  Он  казался
озабоченным.
   - Хорошо, что вы зашли. - Степан Кузьмич взял меня за локоть.  -  Может
быть, вы назовете мне это растение.
   Он подвел меня к клумбе с посеянными ноготками и  снял  закрывавшие  ее
ветки. Я увидел взрыхленную, в сухих комочках землю. Ростки  ноготков  еще
не показались, и  на  первый  взгляд  единственной  достопримечательностью
клумбы могла служить только высохшая шкурка дождевого червя в центре.
   - Вы не туда смотрите, - указал Степан Кузьмич, - вот оно.
   Теперь я обратил внимание на торчащее  сбоку  клумбы  пятисантиметровое
растение. Матовая, без блеска, поверхность шестигранного  стебля  казалась
покрытой густым  слоем  темно-фиолетовой  сажи.  Стебель  венчала  толстая
луковица, испещренная белыми крапинками, рисунок которых  напоминал  пучок
силовых линий  магнитного  поля,  выделенный  редкими  крупинками  железа.
Полюсом рисунка служило острие луковицы.
   От стебля под острым углом  отходили  прямые  и  плоские  ланцетовидные
листья, заканчивающиеся овальным срезом, что делало их похожими на  лезвие
столового  ножа.  Листья  тоже  были  фиолетового  цвета,  но   отличались
глянцевой поверхностью. В крае  они  слегка  просвечивали,  словно  мутное
стекло.
   Я наклонился к клумбе, чтобы  лучше  разглядеть  заинтересовавшее  меня
растение, и тут же отпрянул назад. Луковичка вдруг  раскрылась.  С  легким
щелчком из нее на тонком волосяном  стебле  выдвинулся  матово-серебристый
полумесяц, который мгновенно повернулся ко мне  плоской  стороной,  словно
приглашая полюбоваться.  Едва  я  отскочил,  как  полумесяц  спрятался,  и
створки луковички опять сомкнулись с прежним щелчком, напоминающим  щелчок
фотографического затвора.
   Над нами шумели березы, сквозь листву на  кусты  роз,  цветники,  голую
клумбу сыпался золотой дождь солнечных бликов, вспыхивая на цветах языками
разноцветного пламени.  За  изгородью  кричали  соседские  гуси,  скрипела
детская коляска, слышался сердитый  женский  голос:  "Васька-а!  Не  кидай
камни в нашего петуха - уши оборву!" Это был привычный мир, в  котором  не
найти места чудесам. Я протянул руку  к  луковичке,  и  ее  створки  снова
распахнулись.
   - Степан Кузьмич, что это такое?
   - А вы не знаете?
   - Нет, я же не ботаник. Почему оно раскрывается да еще щелкает?
   - Стручки акации, когда созревают, тоже щелкают - не велико диво.
   - А полумесяц? Поворачивается, прячется...
   -  Полумесяц,  полумесяц!  -  с  видимым  раздражением  ответил  Степан
Кузьмин. - Что особенного в полумесяце? Росянка вот мух заглатывает, и  то
никто не удивляется. А насыпьте росянке  опилок,  думаете,  она  будет  их
есть? Как бы не так. Я вот другое думаю: какой шутник  подкинул  в  семена
моих ноготков семечко этого фиолетового урода?.. Позор ведь на мою голову!
Узнают, чего доброго, соседи, так  засмеют:  сеял,  мол,  Степан  Кузьмич,
репу, а вырос у него арбуз! А  я,  главное,  и  не  знаю,  что  это  такое
выросло.
   "А может быть, это какое-нибудь экзотическое растение?"  -  вертелся  у
меня на языке вопрос. Но я вспомнил о карликовых криптомериях  японцев,  о
семье тюльпанов, рожденной упорным трудом многих поколений  голландцев,  о
десятках  тысяч  различных  сортов  цветов,  выведенных  за  века   армией
цветоводов во всех странах мира, и промолчал. Кто  знает,  может  быть,  в
Копенгагене этим "экзотическим" растением обсаживают бордюры газонов?
   - Так вот о чем я хочу вас спросить, - прервал мои размышления  Мизгин,
- нет ли случайно среди ваших знакомых ученого, который знал бы  цветы!  А
то прямо не знаю, что с ним и делать, -  выполоть  как  сорняк,  или  оно,
может быть, на что-нибудь годится... Цвет-то великолепный.
   Я ответил, что знаю нужного Степану Кузьмичу ученого.
   Старик обрадовался.
   - Вот хорошо! Вы сманите  его  по-приятельски  к  себе  на  воскресенье
отдохнуть. Скажите, воздух хороший, купанье, клубника. Приедет -  тут  уже
его легко будет завернуть ко мне.
   Меня задержали кое-какие  дела,  и  в  Москву  я  попал  лишь  двадцать
шестого. Юрьева я застал в университете.
   Юрьев - биофизик. Он окончил в свое  время  Тимирязевскую  академию,  а
потом заочно физико-математический факультет университета, так как считал,
что биолог без глубокого знания физики -  неуч.  Я  не  встречал  человека
более  влюбленного  в  точность  математического  анализа  и   физического
эксперимента.
   Юрьев работал, когда  я  вошел.  Перед  ним  на  столе  ворохом  лежали
какие-то фотографии и диаграммы. Он изучал в то время, если  не  ошибаюсь,
вопросы, связанные с коллоидной  формой  переноса  растениями  минеральных
веществ. Мой рассказ, достаточно сбивчивый, он слушал рассеянно. Но  когда
я коснулся  эпизода  с  серебряным  полумесяцем,  он  перестал  перебирать
фотографии и,  сняв  четырехугольное  пенсне,  стал  машинально  растирать
пальцем красные вмятины дужки на переносице.
   - Вот что, - сказал он, когда я кончил. - Сегодня в шесть у меня доклад
в Московском обществе испытателей природы. Завтра утром я читаю лекцию.  В
два совещание кафедры, вечером я должен консультировать дипломников.  Меня
заинтересовал ваш цветок, поэтому дипломников я перенесу на послезавтра  и
в освободившийся вечер съезжу туда.
   На следующий день восьмичасовой поезд доставил нас в Малаховку.
   До мельчайших подробностей помню тот вечер. Солнце зашло, но  его  лучи
били из-за  горизонта.  Свет  облаков,  розовый,  рассеянный  и  неверный,
уничтожил теми  и  придал  окружающему  бестеневому  миру  -  замолкшим  в
безветрии березам, темной листве роз,  горящей  лилово-золотистой  мозаике
стекол веранды - налет нереальности, которая так подходила к течению нашей
беседы.
   За прошедшие два  дня  с  растением  произошли  большие  перемены.  Оно
выросло  и  имело  теперь  в  высоту  сантиметров  тридцать.   Серебристый
полумесяц  горделиво  венчал  ствол.  Стала  заметна   вогнутость   серпе,
углубление  которого  хранило  розовую  каплю  закатного  света.   Листья,
казалось, стали прозрачней,  чем  были:  сквозь  них  неясно  просвечивала
земля.
   Юрьев только что закончил осмотр, за процедурой которого  мы,  профаны,
следили с благоговением. Теперь он  сидел  на  скамейке  перед  растением,
подав туловище вперед и подперев рукой склоненную голову, в  черном  узком
костюме похожий на мудрого ворона.
   - Мы встретились с из ряда вон выходящим явлением, - так начал Юрьев. -
Прежде всего поразителен цвет этого растения. Природа  щедро  раскрашивает
лепестки цветов, но для листьев  она  предпочитает  строго  зеленую  форму
одежды. Отдельные отклонения, как голубые мхи Заполярья, желтый рисунок на
листьях некоторых маслин, прельщающие глаз садовода  оранжевые  и  красные
разводы бегонии, - не более  чем  цветной  кант  на  защитной  гимнастерке
пехотинца. Зеленая форма предписана растениям Его Величеством Хлорофиллом,
магом и гением растительной клетки,  который  в  содружестве  с  солнечным
светом творит крахмал и другие органические вещества. Для своей химической
лаборатории  хлорофилл  отбирает  из  видимого  света  энергию  оранжевых,
желтых, синих,  фиолетовых  и  большинства  красных  лучей,  отбрасывая  в
пространство как излишние лучи зеленой и частично красной области,  чем  и
определяется окраска растения. Я  неоднократно  говорил  нашему  милейшему
художнику, что он будет неточен в  передаче  цвета  освещенной  зелени  по
примеру  всех  пейзажистов  от  Тициана  до  Бакшеева,  пока   химики   не
синтезируют  краску,  обладающую   адекватным   с   хлорофиллом   спектром
поглощения. Но он до сих пор не верит мне, что  зелень  живой  природы  не
зеленая,  а  красно-зеленая.  Только  на  Севере  или  в  горах,  где  для
поддержания жизни в течение короткого, сурового лета растениям не  хватает
красных  лучей  солнца,  хлорофилл  использует  и  зеленые  лучи,  сообщая
растениям голубой марсианский облик.
   Юрьев приподнял плечи и показал на растение:
   - Спрашивается, с какой стати природе потребовался этот фиолетовый цвет
стебля и листьев? Прилети я на Землю с  какой-нибудь  другой  планеты,  не
видя еще ни одной земной  травинки,  но  зная  физико-химические  условия,
господствующие на земной поверхности, и то я назвал бы такой цвет растения
анормальным. Я сейчас перебрал в памяти все растения с необычной  окраской
и могу сказать твердо: растений с такой окраской я не знаю.
   Дальше.  Чем  объясняется  странная  форма  цветка,  если  только  этот
полумесяц - цветок? В природе цвет, толщина стебля, форма  венчика  -  все
закономерно. Блеск лепестков лютика и  тот  не  случаен.  Лепестки  лютика
фокусируют солнечные лучи на пестик, тем самым обогревая  его.  Но  каково
предназначение этого полумесяца?.. Подождите! Что это?
   Полумесяц, дотоле неподвижный, вдруг ожил и стал медленно,  но  заметно
вращаться. Затаив дыхание, мы следили за его движением, повинующимся  зову
неведомых нам сил.
   - Он уже вертелся раз, только  тогда  было  утро,  -  прошептал  Степан
Кузьмич.
   - Стойте! - Юрьев сорвался с места, торопливо захлопал себя по карману.
- Спички скорей!
   Я протянул ему коробок. Он схватил его, чиркнул спичку от  волнения  не
тем концом, отшвырнул ее, достал новую  и,  когда  она  вспыхнула,  поднес
бледный огонек к вогнутой поверхности полумесяца. И тот прервал  вращение,
словно потянулся к огню. Удовлетворенно засмеявшись, Юрьев  стал  медленно
водить спичку вокруг полумесяца, который покорно пошел за ней.
   - Термистор! Этот чертов цветок - термистор! Я должен был догадаться об
этом сразу после вашего рассказа!
   Заметив недоумение на наших лицах,  Юрьев  загасил  спичку  и,  дуя  на
обожженные в спешке кончики пальцев,  что  не  помешало  ему  принять  вид
профессора, читающего студентам лекцию, дал короткое объяснение:
   - Термистор - это полупроводниковый прибор, улавливающий  тепло.  Такие
термисторы могут, например, навести ракету  на  любой  объект,  излучающий
тепловые,  инфракрасные  лучи,  как-то:   костер,   труба   теплоцентрали,
человеческое тело.
   - Так, значит, этот лунный серп - полупроводник?
   - Не думаю. Механизм, заставляющий венчики  некоторых  растений  искать
тепло, совсем не похож на полупроводниковый. Но я просто не мог  подобрать
более подходящего слова. Вы особенно не удивляйтесь этому свойству  нашего
незнакомца. Обыкновенный подсолнух в том смысле, в каком я  употребил  это
слово, тоже термистор. Его шляпка  строго  следует  за  движением  солнца,
стремясь получить как можно больше живительных лучей.  Мне  кажется  более
необыкновенным  другое  свойство  фиолетового   растения:   двупреломление
прозрачной ткани листьев, подобное двупреломлению минерала кальцита.
   - Какое двупреломление? - не понял я.
   - Взгляните внимательней сквозь лист. Что вы видите?
   - Что-то мутное. Постойте, вот сейчас я отчетливо вижу сучок на земле.
   - Прекрасно. Вглядитесь в него лучше. Вам не кажется, что он...
   - Двоится! Он двоится!
   - Да, он двоится, как буква, если  смотреть  на  нее  сквозь  пластинку
кальцита. Это следствие двупреломления светового  луча  в  кристаллической
решетка вещества. Но что бы это значило? Что структура растения аналогична
минеральным структурам типа кальцита? Органические вещества не Дают  столь
высокого  двупреломления.  Но  об  этом  после,  иначе  наши   рассуждения
непоправимо запутаются, а это может вредно сказаться на ходе наших будущих
исследований. Итак, подведем итог. Один шанс из  тысячи,  не  больше,  что
перед нами незнакомое науке растение. Я даже считаю, что мы видим на  этой
клумбе не  только  неизвестное,  но  и  в  высшей  степени  необыкновенное
растение.
   - Но... но я ведь сажал не его, а календулу. - Из  чувства  почтения  к
фиолетовому незнакомцу Степан  Кузьмич  уже  не  решился  назвать  ноготки
ноготками, а назвал их ученым именем "календула". - Откуда же взялся  этот
термистор? Не мог же он вырасти из ничего!
   - Из ничего  он  точно  не  мог  взяться.  Точка  зрения  средневековых
монахов, что  мыши  рождаются  от  навоза,  а  цветы  от  грязи,  давно  и
бесповоротно похоронена. Всякое явление имеет свою  закономерную  причину,
тысячами нитей связанную с массой сопутствующих  явлений.  Я  подчеркиваю:
каждое явление имеет свою закономерную причину. Нас ставит обычно в  тупик
неумение уловить эту  причинную  связь  закономерности.  Вы  где  покупали
семена, которые высеяли здесь?
   - В Москве, на улице Кропоткина. Там живет мой стерший сын, к  которому
я нередко захожу. По дороге к нему я обязательно  заглядываю  в  цветочный
магазин.
   - А-а! Маленький магазинчик неподалеку  от  Дома  ученых?  Знаю,  знаю.
Боюсь только, что и дирекция этой почтенной торговой точки не  сможет  нам
объяснить случившегося. Но все  же  попытаемся  понять,  откуда  взялся  в
Малаховке сей неведомый  представитель  растительного  мира.  Уверен,  что
через несколько дней наблюдений он выложит нам свою биографию  и  анкетные
данные.
   Можно  предположить,  что  в  семена  ноготков  случайно  попало   семя
неизвестного науке растения,  скрывающегося...  где?  Не  знаю.  С  равной
вероятностью можно назвать Уссури, Тибет, Якутию. Это предположение  сразу
вызывает целый ряд серьезных возражений. Как  могло  такое  бросающееся  в
глаза растение остаться до сих пор незамеченным? Как  попало  его  семя  в
московский цветочный  магазин?  А  может  быть,  в  Малаховку  оно  попало
благодаря ветру?
   Не окажется ли, что этот цветок - результат какой-то уродливой мутации?
Сомнительно. Слишком закономерно и целесообразно действуют его  органы,  и
слишком он  не  похож  на  известные  нам  растения;  я  затрудняюсь  даже
определить  его  класс.  Ставим  поэтому  после  слова  "мутация"  большой
вопросительный знак.
   - А тут, - голос Юрьеве зазвучал почти  торжественно,  -  учитывая  все
особенности растения - странный цвет, двупреломление ткани, цветок,  жадно
тянущийся к теплу, - я невольно спрашиваю себя: а земное ли это растение?
   От неожиданности я даже подскочил.
   -  Как  не  земное?  А  какое  же,  космическое?  Но  это  беспочвенная
фантастика.
   Юрьев пожал плечами.
   - Эта последняя гипотеза не более фантастична, чем предыдущие.  Укажите
мне на ее научную несообразность, и я откажусь от  нее  тотчас.  Как  семя
пересекло   космическое   пространство?   Даже   атмосфера   Земли   своей
подвижностью напоминает кипящую воду. Могучие воздушные потоки беспрерывно
поднимаются  из  тропосферы  в  стратосферу.  На  многих  других  планетах
воздушная оболочка еще подвижней. Достаточно вспомнить ураганную атмосферу
Юпитера или облачное покрывало Венеры. Вполне возможно,  что  вертикальные
токи воздуха на Юпитере  или  другой  подходящей  планете  подхватывают  с
поверхности мельчайшие споры и семена растений и  выносят  их  за  пределы
атмосферы. Там  они  подвергаются  действию  светового  давления,  которое
словно "выдувает" их из зоны притяжения. Так, мельчайшие, порядка  0,00016
микрона, споры и семена -  а  на  большие  по  размеру  световое  давление
оказывает слабое воздействие - невольно  становятся  путниками  вселенной,
странствуя по ее просторам до тех пор, пока их не захватит  гравитационное
поле какого-нибудь небесного  тела.  Такие  споры,  вылетев,  допустим,  с
Земли, могут достичь Марса за 20 дней.
   - Но чудовищный холод, отсутствие воздуха и воды, наконец  смертоносные
ливни космических лучей! Вы забываете о них!
   - Ничуть. Физик Беккерель доказал, что обезвоженные споры  папоротника,
некоторых мхов и водорослей переносят температуру жидкого гелия,  то  есть
-271ь.  Доказано  также,  что  отдельные  споры,   особенно   при   низких
температурах, когда замедляются  все  химические  процессы,  могут  веками
сохранять жизнеспособность без воды. А воздух, точнее - кислород  воздуха,
не нужен даже некоторым живым  существам:  серобактерии  могут,  например,
обходиться без него. Что касается ультрафиолетовых и космических лучей, то
в значительной дозе они губительны для всего живого. Но смертельны-то  они
не вообще для живого вещества,  а  для  живого  вещества  Земли,  которому
незачем было приспосабливаться к  их  воздействию.  Атмосфера  и  озоновый
экран неплохо защищают Землю как от космических, так и от ультрафиолетовых
лучей. И заметьте, к той дозе  лучей,  которая  достигает  дна  воздушного
океана, земные растения  приспособились  отлично.  Так  почему  мы  должны
отрицать способность живых организмов  к  приспособлению?  Отчего  мы  так
уверены, что в других условиях они не  могли  привыкнуть  к  большей  дозе
космических и ультрафиолетовых лучей?  Какие  у  нас  есть  доказательства
против? Никаких. Следовательно, почему  бы  в  атмосферу  Земли  не  могли
попасть  споры  и  семена,  благополучно  переправившиеся  через   мировое
пространство? Конечно, чтобы такое семя попало  на  Землю  и  нашло  здесь
благоприятные   условия   для   произрастания,   требуется   исключительно
счастливое  сцепление  обстоятельств.  Исключительное,  но   все-таки   не
невозможное. Так, к примеру, можно заранее сказать, что  среди  миллиардов
скатанных водой  и  воздухом  камней  по  теории  вероятности  обязательно
окажется один, принявший форму человеческого черепа!
   Если представить, что  местом  рождения  этого  растения  действительно
является другая  планета,  то  его  необъяснимые  с  земной  точки  зрения
свойства становятся почти понятными. Климат той  планеты  суров  -  отсюда
необходимость темно-фиолетовой, почти черной окраски,  вбирающей  максимум
световых лучей. О суровости климата говорит также чуткость цветка к теплу.
Меня смущает, правда, серебристый цвет полумесяца. Он должен  быть  скорее
черным, чем белым.
   - А почему он поворачивается в определенное время?
   - Потому, очевидно, что в это время там, над поверхностью той  планеты,
проносится чужое нам солнце, лучи которого полумесяц и ловит.
   С понятным  чувством  волнения  мы  невольно  подняли  глаза  вверх,  к
темнеющему небу, где в просвете потухших облаков бледно сиял лунный  диск,
испещренный полустертыми письменами гор.
   - Я вижу людей, скептически пожимающих плечами, - продолжал Юрьев. -  Я
понимаю их, хотя и не могу оправдать.  Мы  слишком  привыкли  думать,  что
необычное живет в научной лаборатории, в глубинах моря, в горных высотах и
пустынях, но никак не в окружающем нас мире. Это ошибка.  Необычное  живет
рядом с нами. Но мы удивительно невнимательны  и  равнодушны.  Сколько  не
сделано открытий только из-за рыбьих свойств нашего глаза, кто подсчитает?
Ведь в банальном падающем яблоке увидел необычное только  о