н
человека, я тебя утоплю.
   - За что? - кротко сказал Кувакин. - Между  генами  человека  и  генами
рыб, кстати говоря, нет никакой принципиальной разницы.
   - Уж не хочешь ли ты сказать, что и человекорыба...
   Кувакин приятно улыбнулся.
   - Да, ну и что тут такого? Надо будет - и сделаем.
   - Пошли, Нес, - дернул головой критик. - В пустыню, в пустыню, пока нас
всех тут не переделали!
   Однако он почему-то не сдвинулся с места. Монстр тем временем  залез  в
кастрюлю.
   - Глядись-ка, что делается! - ахнул кто-то за  нашими  спинами.  -  Ох,
курва-ябеда, никак скоро кастрюлями можно будет ловить!
   Подошедший был тощ, сутуловат и в  летах.  Бродни,  долгополый  плащ  с
капюшоном, самодельно усовершенствованные удочки вкупе с длиннющими, как у
сома, порыжелыми усами на обветренном всеми погодами лице выдавали  в  нем
настоящего, не нам чета, рыболова, чьи  добродушные,  с  хитринкой,  глаза
словно позаимствовали у воды ее голубоватый изменчивый блеск.
   - Да что же вы, тащите, пока не ушла! С глубины окружай,  с  глубины...
Мать моя, да это никак лягва! Нет, не лягва...
   - Монстр это, - вежливо пояснил физик. - Рыба такая для чистки посуды.
   - Монстр? - соминые усы  рыболова  вскинулись  под  углом  в  девяносто
градусов. - Это как понимать?
   Ему объяснили как. Он недоверчиво выслушал, хлопнул себя  по  голенищам
и, закрутив головой, рассмеялся, отчего все его задубелое лицо рассыпалось
мелкими морщинами.
   - От, мать-кузьма, до чего, значит, наука доперла! А руки-ноги оно  мне
часом не откусит? Нет? Ну, доброго вам улова... Как он там, клев, ничего?
   Он удалился, посмеиваясь в усы.  Монстр  взбурлил  воду  над  последней
сковородой и с неожиданным проворством стрельнул в камыши.
   - Утекло твое чудище, - сказал критик. - И даже ручкой не сделало.
   - Ничего, - спокойно ответил Миша. - Пусть поадаптируется.
   - Гм, - задирая ладонью бороду, проговорил физик. - Между  прочим,  мне
завтра мыть посуду. Оно как?..
   - Лень как  двигатель  прогресса,  -  с  презрением  сказал  критик.  -
Полным-полно бездельников.
   -  Да,  -  гордо  возразил  физик.  -  На  том  стоим.  Не  будь  таких
бездельников, вы до сих пор сидели бы в пещерах. Миша, -  обратился  он  к
Кувакину, - послушай, а как вы тут решили проблему...
   Они удалились, обсуждая какие-то тонкости, которые  для  непосвященного
столь же малопонятны, как марсианский язык. Вглядываясь в воду, мы же  еще
некоторое время постояли на берегу, но монстр больше не появился, и  мы  в
конце концов вернулись к своим обычным делам, благо наука  давно  приучила
нас ко всяческим  чудесам  и  отпущенный  нашему  поколению  запас  эмоций
изрядно поубавился. Монстр так монстр, мало ли их было, если  чему  тут  и
удивляться, так явной никчемности затеи.
   - Нет, - покачал я головой. - Такое не делается  шутки  ради,  за  этим
страшилищем что-то кроется...
   - Если оно ночью залезет в палатку, чтобы почесать мои пятки,  я  спущу
на него Неса! - с апломбом пообещал критик. - Уж он,  будьте  уверены,  до
косточки разберет эту генетику!
   Спускать Неса, однако, не пришлось. Кто не знает летних ночей на озере?
Все дремлет и спит, только вечные звезды, мерцая, двоятся в заводи, смутны
очертания берез, черны стрельчатые вершины елей  и  оком  смотрит  на  них
бирюзовая Вега да  чертит  свой  путь  одинокий  спутник,  разом  окидывая
взглядом свысока и росный берег, и сонный камыш, темную гладь, и пока  еще
робкую, над болотцем седину предутреннего тумана.
   Спали и мы.
   Нас поднял человеческий вопль и неистовый лай нашего пса. Взметая полог
палатки, мы выскочили в чем были. Всходило невидимое в тумане  солнце,  но
все уже было пронизано им, и в этой желтой клубящейся мгле, стоя по колено
в озере и воздевая руки, возвышалась кричащая фигура вчерашнего рыболова.
   И было отчего вопить: из воды, гребя не то лапами,  не  то  плавниками,
высовывался монстр, в пасти которого шевелился  премного  изумленный  всем
этим лещ. Отталкивая руками воздух, рыболов пятился от этого наваждения, а
оно деловито настигало беднягу. С берега на обоих оглушительно лаял Нес.
   - Прекрасно! - потирая руки, воскликнул Кувакин. - Берите, берите,  оно
не кусается! Кто рано встает, тот леща обретет.
   - А-ва... - ответствовал рыболов. - Ва...
   Пожав плечами, Миша зашел в воду, принял у монстра леща, взвесил в руке
и с улыбкой засунул его дрожащему рыболову в карман плаща.
   - С почином вас!
   Выпученные глаза рыболова мигнули.
   - Эт-та, то есть как?!
   - А очень просто, - Миша покосился  на  дергающийся  в  кармане  хвост,
проводил взглядом удаляющегося монстра и победоносно сполоснул руки. -  На
суше у человека есть собака, а в воде ее нет, хотя она  там  очень  нужна.
Вот мы и сделали монстрика, чтобы он выполнял функцию каниса...  Когда  вы
зашли в воду, сапоги проскрипели, а у него и на это выработан рефлекс.  Он
словил леща и, как собака подноску, принес его вам. К  сожалению,  это  не
тот стервец, что в прошлом году сорвался  у  меня  с  крючка,  но  ничего,
ничего, еще не вечер!
   - А посуда?! - оторопело вскричал физик. - Ведь он же...
   - Ну, это так, для забавы, надо же было вас  поразвлечь,  -  глянув  на
наши очумелые  лица,  Миша  затрясся  от  хохота.  -  Нет,  вы  и  вправду
подумали?..
   - Я извиняюсь! - судорожно хватаясь за карман и темнея  лицом,  рыболов
шагнул к Мише. - Это, если я вас  правильно  понял,  вы  для  улова  всюду
хотите этих ублюдков понапускать?!
   - Именно! Правда, когда мы создадим синтетическую пищу,  нужда  в  них,
наверное, отпадет. Но пока хозяйству требуются подводные псы, и вот вам их
первый образчик.
   - Значит, вся рыба коровкою станет, и  эти  страшилища...  -  свистящий
шепот рыболова пресекся, его вздернутые усы полыхнули рыжим огнем.  -  Ах,
курва-ябеда! - воскликнул он сорвавшимся голосом. - Да ты же  нам  рыбалку
приканчиваешь! Жисть нашу сокрушаешь! Рыбалку с удочкой, на  заре,  мелочь
играет, птички поют... Эх!..
   Трясущейся рукой он выдрал из кармана леща, плюнул на него, не глядя, и
с отвращением шваркнул Кувакину под ноги.
   - На, подавись! Теперь, значит, я  с  удочкой,  а  ко  мне  этот  рыбий
пастух... Не хочу! Сам ты монстр! Сам!!!
   - Послушайте, - выдохнул Миша. - Пос...
   Но рыболов повернулся к нему спиной и, сутулясь, побрел к берегу, может
быть, последний, кому на  склоне  лет  довелось  посидеть  с  удочкой  над
вольной, как прежде, водой. Его  устало  шаркающие  ботфорты  оставляли  в
траве темный след.
   - Да, Миша, - опустил голову физик. - Что  было,  того  уже  не  будет,
прежней рыбалке конец. Но ты не расстраивайся, он как-нибудь свыкнется...
   Спина  рыболова  удалялась,  растворяясь  в   тумане.   В   воде   тихо
покачивалась  забытая  удочка.  За  камышами  что-то   гулко   плеснулось,
возможно, щука, а может быть, монстр. Было самое время клева.
   Конечно, подумал я, рыболовы уж как-нибудь приспособятся, на то  они  и
люди. И "подводный пес" нужен. А все-таки не стоило будить в  нашем  друге
ребенка, нет, не стоило...



   Дмитрий Биленкин.
   Узы боли

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Лицо в толпе". М., "Молодая гвардия", 1985
   ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Неприметная дверь бесшумно выпустила человека в темноту пологой улочки.
На противоположной ее стороне, левее и ниже по  скату  булыжной  мостовой,
светились окна  полуподвальной  харчевни.  Оттуда  тянуло  сытным  запахом
подлив, в неясном шуме голосов позвякивали  стаканы.  Косые  полосы  света
стремглав пересекла кошка: из мрака на человека  настороженно  глянули  ее
фосфорические зрачки.
   Выждав с минуту, тот зашагал прочь от  харчевни.  Где-то  за  саманными
стенами лениво брехнула собака. Ее призыв был подхвачен, и нестройный  лай
долго сопровождал прохожего. Высоко в кипарисах нырял бледный серпик луны.
   На перекрестке человек свернул к центру и через полчаса очутился в  той
части города, где парад роскошных витрин по обе  стороны  проспекта  то  и
дело прерывался угрюмыми фасадами правительственных учреждений  и  банков.
Здесь, на глазах многочисленных прохожих, в предательском свете фонарей  и
ярких мазках рекламы он  повел  себя  странно;  Задержавшись  у  стенда  с
афишами, он вытянул из-за пазухи листок бумаги с неясным текстом и,  ловко
орудуя клейкой лентой, залепил им обнаженную грудь актрисы. Сделав это, он
засунул руки в карманы и постоял секунду-другую, словно  оценивая  работу.
Пока он возился и разглядывал, мимо прошло человек пять, и  двое  из  них,
явно заподозрив что-то неладное,  ускорили  шаг.  Но  никто  не  остановил
расклейщика, никто не сказал ему ни слова, будто ничего и не было.
   Через квартал все повторилось. Неподалеку вздыхал  фонтан,  полицейский
на углу дирижировал  стадом  фыркающих  автомобилей,  по  асфальту  дробно
стучали каблучки женщин, на скамейках за живой оградой тлели  сигареты,  а
человек делал свое дело так, словно считал себя невидимкой.
   У решетки сада его настигли торопливые женские шаги. Она  прошла  мимо,
обдав запахом духов и пудры, мелькнуло ее напряженное, с черными провалами
накрашенных губ лицо, и он услышал срывающийся шепот: "Здесь полно шпиков,
идиот!"
   Он благодарно улыбнулся. Женщина стремительно уходила вперед,  привычно
и устало поводя бедрами. Скоро ее светлая кофточка растаяла вдали.
   Город был его союзником, он знал это и раньше. Все же приятно  получить
подтверждение. Даже если оно исходит от  проститутки.  Особенно  если  оно
исходит даже от проститутки.
   Но  среди  прохожих,  среди  пыхающих  сигаретами  мужчин  и  мелодично
щебечущих девушек таились, разумеется, и враги. Чей-то пристальный  взгляд
рано или поздно приклеится к нему. Рано или  поздно.  Уж  скорей  "бы  это
случилось...
   Он повесил еще три листовки, но ничего не произошло. Ночь или  дерзость
укрывали его спасительным плащом? Дневная жара давно спала, но он был мокр
от пота. Сигарета не принесла облегчения. Скрежещущий трамвай выбросил  на
повороте сноп искр. Ему безумно захотелось вскочить на подножку и умчаться
в  прозрачном,  набитом  людьми  логове  вагона  куда-нибудь  подальше  от
роскошных огней центра. Куда-нибудь в порт, где плещется масленистая  вода
и где среди штабелей бревен на сухом просоленном песке  тень  ночи  густа,
как забвение.
   В конце концов он не герой. Он  просто  человек,  убежденный,  что  так
надо, и ему страшно. Он жил так мало!
   Киоск со светящейся надписью "Воды" привлек его внимание. Надо напиться
- кто знает, что будет потом. Равнодушный,  лоснящийся  продавец  отсчитал
сдачу с трех стаканов. Медяки были мокрыми,  их  приятно  было  держать  в
разгоряченной ладони.
   Очередную листовку он нагло прикрепил  у  входа  в  почтамт,  где  было
многолюдно и где он сразу ощутил волну испуга, сдувшую кучку людей.
   Как он выглядит, этот ожидаемый предатель? Молод, стар? Деньги иссушили
его  сердце,  зависть,  страх,  фанатичная  тупость?  Или  его  поступками
руководит автоматизм службиста? Вряд ли он  когда-нибудь  его  увидит.  Их
пути скрестятся в стратосферном мраке и незримо разойдутся, и он не узнает
его при дневном свете,  как  нельзя  узнать  пулю,  скрытую  в  безобидном
кусочке свинцовой руды.
   Но пока все было спокойно. Недреманное око охранки, казалось, ослепло.
   Завтра по городу, вероятно, поползут слухи. На виду у  всех...  В  двух
шагах от полиции... Да, да, листовки!  Недаром,  недаром  они  осмелели...
Значит, что-то колеблется... Значит... Тсс!
   Что ж, и это неплохо. Но пора бы уже быть развязке. Сколько можно ждать
неизбежного, терзать себя надеждой, которую он сам должен был исключить?


   Новую листовку он укрепить не успел. Внезапно, заслоняя собой  мир,  из
темноты выскочила машина. Замерла у бровки, как припаянная. Луч прожектора
распял его с поднятыми руками, в которых была зажата  готовая  к  наклейке
бумага!
   Он рванулся, когда его схватили. Удар дубинкой был быстр и  точен.  Два
вскрика слились  воедино.  Охранник  выронил  дубинку  и,  схватившись  за
голову, осел на тротуар.
   Никто ничего не понял, но реакция на заминку была  молниеносной.  Новый
удар был нанесен  кулаком  и  с  такой  силой,  что-в  глазах  схваченного
потемнело. Но и тот, кто ударил, тоже скорчился от боли.
   Все смешалось в стонущую кучу.
   Эти события не были доложены, начальству ввиду их  нелепости,  а  также
растерянности участников операции. Они доставили оглушенного преступника в
камеру, но сами были оглушены случившимся не меньше. Вполне очухались  они
лишь в баре за выпивкой. Но попытки сообразить, что к чему,  завели  их  в
такие дебри абсурда, что для равновесия потребовалась новая бутылка.
   Один из пострадавших охранников  уверял,  что  схваченный  шибанул  его
электрической искрой, которая  вылетела  у  него  прямо  из  глаз.  Второй
божился, что видел парящего человека с дубинкой: человек  и  дубинка  были
полупрозрачными, но удары он наносил  метко.  Третий  заявил,  что  ничего
такого он не заметил, а только случилась какая-то  чертовщина:  факт  тот,
что оба его приятеля, врезав  преступнику,  ни  с  того  ни  с  сего  сами
повалились на асфальт, и ему пришлось волочить их в машину. "Крепко же  вы
наддали",  -  покачал  головой  посторонний  охранник.   Все-трое   ужасно
возмутились и стали объяснять все по новой, но поскольку выпито  было  уже
достаточно, то из их уст  полезла  такая  чепуха,  которой  уже  никто  не
поверил. Тем не менее по управлению  быстро  разнесся  зловещий  слушок  о
призраке с электрическими глазами.


   Виновник переполоха был тем временем доставлен к дежурному следователю,
который, позевывая, корпел над бумагами. Охранник -  затянутая  в  мундир,
привычно потеющая туша -  восседал  напротив.  За  дверью  слышался  треск
пишущей машинки. Затем он смолк, и установилась такая тишина, будто здание
переместилось в какое-то иное, могильное измерение.
   Следователь наконец  оторвался  от  бумаг,  закурил  и,  послав  дым  в
потолок, взглянул на арестованного. Следователю было  лет  под  пятьдесят;
взгляд его выражал интереса к жертве не больше, чем обручальное кольцо  на
пальце.
   - Имя, фамилия?
   Охранник, покачивая ногой, любовался бликами на кончике сапога.
   - Имя, фамилия?
   Арестованный молчал.
   - Можем и помочь разговориться. Можем и помочь... Имя?
   - Роукар.
   - Полностью, полностью.
   - Хватит и этого.
   Ничего не ответив, следователь медленно  зевнул.  В  сузившихся  глазах
блеснул белок.
   - А вы не стройте из себя... - еще раз зевнув, он пошевелил пальцами. -
Повторяю...
   - С вашего разрешения я сяду.
   - Вы уже сидите. У нас. Так что не советую...
   Роукар двинулся к стулу. Выражение лица следователя не  изменилось,  но
охранник был начеку: с развальцой  встал,  неторопливо  сгреб  Роукара  за
шиворот, ухмыльнулся...
   - Дурак, обожжешься! - воскликнул тот, бледнея.
   Охранник разглядывал, его, словно вещь. Он  выбирал,  куда  ударить,  а
выбрав, нанес мгновенный скользящий удар по губам,  который  в  управлении
назывался "закуской".
   И точно бомба взорвалась  меж  ними.  Они  отлетели  друг  от  друга  с
одинаковым криком, с одинаково искаженными лицами,  только  по  подбородку
охранника не стекала кровь.
   - Это что такое, сержант? - в голосе следователя  скрежетнуло  какое-то
колесико. - Если вы вывихнули палец, то,  во-первых,  это  не  делает  вам
чести, а во-вторых...
   - Слушайте, вы, олухи! - яростно заговорил Роукар. - Я все равно  сяду,
а вы попробуйте меня тронуть, попробуйте, если вам не жалко своих шкур!
   Он сел, с вызовом глядя на следователя. Тот коротко моргнул.
   - Ну-ка, сержант...
   Этого можно было и не говорить.  Багровый  от  бешенства  охранник  уже
подступал к Роукару. Мелькнул свинцовый кулак.
   Стул вместе с Роукаром треснулся о стенку и  разлетелся.  Охранника  же
развернуло по оси. Мгновение он стоял с выпученными глазами, затем,  мыча,
сложился пополам и рухнул, тараня стол. Все  звуки,  однако,  покрыл  визг
следователя - безумный, истошный визг потрясения и боли.


   Полковник, в чьей власти находилась охранка, любил работать по ночам. В
эти часы мир более спокоен,  чем  днем.  Нет  суматошного  обилия  красок,
звуков, движений, мрак несет в себе упорядоченность, все лишнее спит, свет
ламп строг и надежен, поскольку всецело подконтролен человеческой власти.
   Когда полковнику в конце концов  доложили  о  том,  что  произошло,  он
ничему не поверил, но заинтересовался. Доведенный до истерики следователь,
который, как известно, обладал чувствительностью  бетономешалки,  -  такая
история заслуживала внимания. Любое расстройство порядка было вызовом  тех
сил, с которыми полковник не уставал бороться, как гидростроитель  борется
с малейшим признаком течи в им возведенной плотине. Это была  бесконечная,
но необходимая работа, которая давно  уже  стала  функциональным  стержнем
существования полковника и скрепой всей его власти.
   Арестованного доставили в  кабинет.  Кинув  взгляд,  полковник  испытал
нечто   вроде   разочарования.   Бледное,   расквашенное   кулаками   лицо
двадцатилетнего юнца, расширенные  от  напряжения  зрачки,  темная  в  них
ненависть - все это было настолько знакомо, что  полковник  наперед  знал,
какие из сотни раз слышанных слов будут сказаны, каким голосом и когда. Из
романтиков,  сразу  определил  полковник.  "С  ума  они,   что   ли,   там
посходили..." - подумал он, неторопливо раскуривая сигару.
   - Сядь, - кивнул он арестованному.
   Роукара толкнули в кресло, которое мягко и обволакивающе приняло его  в
свои объятия. Кресло, как и все в кабинете, играло  свою  роль,  хотя  сам
полковник ничего в антураже не придумывал, да и  никто  вообще  ничего  не
придумывал, все как-то само  собой  образовалось  из  веками  накопленного
опыта. Посетитель тонул в мягком и низком кресле, а  стол  возвышался  над
ним, словно пьедестал, что делало  фигуру  хозяина  особо  величественной.
Величие это усугубляла полковничья форма, золото погон, батарея  телефонов
у локтя, обстановка кабинета, где любой предмет, будь  то  шкаф  с  рядами
массивных томов в золотом тиснении или  дубовые  створки  двери,  выглядел
солидно, прочно и официально.
   Полковник не торопился, ибо знал гнетущую силу ожидания.  Сам  по  себе
этот человечек у подножия его стола не вызывал  в  нем  интереса.  Нелепые
обстоятельства, которые с ним были связаны, - да. Но не он  сам.  Ни  один
сотрудник охранки не мог бы работать плодотворно, если бы  видел  в  своей
жертве личность. Даже ненависть тут была помехой.  Полковник,  как  и  его
подчиненные, делал дело, работал с живым материалом, и эмоции  здесь  были
не более уместны, чем при нарезке гаек или укладке кирпичей.
   - До чего же стандартные приемы! - внезапно проговорил арестованный.  -
Мне надоела ваша тупость, и, чтобы вы скорей  уяснили  ситуацию,  вот  моя
рука. Коснитесь ее кончиком сигары.
   Жест, казалось, не был замечен. Полковник молча, без выражения  смотрел
на Роукара. Текли долгие, немые секунды. И случилось то, что  должно  было
случиться: пальцы арестованного мелко задрожали.
   Тогда полковник поднес к раскрытой ладони сигару. Медленно прицелился -
и вдруг стряхнул в ладонь пепел.
   Рука дернулась. Полковник неторопливо рассмеялся, видя, как  исказилось
лицо Роукара.
   - Вот так, - сказал он спокойно. - Теперь еще один маленький урок.
   Он подал знак. Два  статуеподобных  охранника  сделали  шаг  к  креслу,
одинаково щелкнув чем-то металлическим.
   - Будем разговаривать просто или как?
   - Нет, - ответ был едва слышим. - Не будем.
   Руки охранников сошлись на затылке Роукара.
   Вскрикнули все четверо. Четыре белых лица смотрели друг на друга, но на
одном из