механизмы, кресло  плавно  откинулось,  в
глаза  ударил  яркий  свет  лампы,  но  тут  же  сверху  наплыла   громада
серебристого колпака, чмокнули, коснувшись лба, присоски, прикрывая  лицо,
выдвинулся щиток, на  вид  прозрачный,  как  забрало  космического  шлема,
однако все вокруг сразу притушилось, и теперь,  полулежа,  Лена  различала
лишь смутную белизну потолка. Затем в это туманное пространство вдвинулось
неясное женское лицо, проворные пальцы  укрепили  на  шее  холодящие  кожу
контакты, зажимами прихватили мочки ушей,  зачем-то  огладили  подбородок.
Лену охватила мелкая противная дрожь, которую  она  силилась  и  не  могла
унять.
   - Сейчас  в  моде  египетский  разрез  глаз,  -  задумчиво  проговорила
мастерица. Ее  расплывчатое  лицо  колыхалось  перед  щитком  как  белесая
медуза. - Ты как? Генотипу не противоречит.
   - Нет! - Лена едва не рванулась.
   - Спокойно, спокойно, - на плечо легла мягкая рука. -  Моя  обязанность
предложить, сама понимаешь, мода. Не надо  так  не  надо.  Сейчас,  сейчас
подумаем, вчерне композиция уже готова...  Губы  почетче,  верно?  Строже.
Глаза подсиним, сделаем весенними...
   - Да, да! А веснушки?
   - Сгармонизируем.
   - А их нельзя... совсем?
   - Можно, дело совсем пустяковое. Стоит ли?
   - Да. Да!
   - А может, просто притушить, поубавить? Оно, ясно, твоя воля и  замыслу
не противоречит, только в них есть своя пикантность. Давай сделаем  лишний
эскиз, ты посмотришь, сравнишь...
   "Само собой!" - чуть не сказала Лена, как вдруг вспомнила о  времени  и
похолодела. Который час?! Что, если уже... Сердце ухнуло.  Щиток  оставлял
внизу узкую прорезь света, и Лена, рванув руку, в панике метнула взгляд на
часы.
   - Нет, нет, пожалуйста, поскорей!
   - Как, совсем без примерки? Правила...
   - Тогда совсем не надо! Пустите!
   - Ну что ты, что ты, разве я не понимаю... Ждет, да? Мигом сделаю. Сама
была молоденькой, тут лови!
   Кажется,  мастерица  подмигнула.  Ее  лицо  исчезло.   Опять   какое-то
перещелкивание, слабый, как от  перебираемых  инструментов,  лязг,  низкое
гудение тока. Лена, напрягшись, молила всю эту технику поспешить.
   Что-то, будто муравей прополз, щекотнуло шею.
   - Будет больно, скажи.
   Словно тысячи крохотных иголок разом кольнули  щеки,  нос,  губы,  лоб,
проникли вглубь, дошли до сердца, впились в мозг.
   - Больно...
   - Потому что быстро. Терпи, красота требует жертв.
   Все  же  мастерица,  видимо,  что-то  сделала,  так   как   болезненное
покалывание расплылось теплом. Оно делалось все горячей и  горячей,  точно
под кожу затекал расплавленный парафин. В  этой  жаркой  маске  Лена  было
перестала ощущать лицо, затем внезапно  почувствовала,  как  оно  потекло.
Хотелось крикнуть, напрячь мышцы, но губы не повиновались.  Они  текли.  И
щеки тоже текли, все плавилось, глаза щипал багровый туман, тело  казалось
бесчувственным придатком  оплывающего  лица,  сердце  стучало  в  какой-то
оглухшей пустоте  и  там  же  жалобно  бился  безмолвный  крик:  "Мамочки,
мамочки, мамочки..."
   Минута, час, вечность? Внезапно все кончилось. Лицо ощутило живительный
ветерок. Изнутри его еще кололо и жгло, но мускулы уже повиновались,  кожа
осязала прохладу, в глазах исчез едкий туман, только справа отчего-то ныли
два или три зуба.
   - Все, деточка, моментом управились... _Он_ будет доволен.
   Щиток  отплыл  вверх,  спинка   кресла   подалась   вперед,   держатели
разомкнулись, проворные пальцы сдернули  контакты,  Лена,  не  веря  себе,
ощутила свободу.
   - Сейчас, сейчас. Зажмурься.
   По лицу сверху  вниз  скользнула  влажная  салфетка.  Брызнуло  облачко
духов, лицо снова придавила салфетка, так повторилось дважды, причем запах
всякий раз был иным.
   - Готово.
   Порывистым дрожащим движением Лена ощупала нос, губы, щеки,  сомневаясь
и убеждаясь, что это они.
   - Да ты лучше в зеркало глянь...
   Шторки с шорохом разошлись. Лена так резко подалась вперед, что едва не
столкнулась со своим отражением.
   - Ах!..
   - То-то же, - удовлетворенно сказала мастерица.
   Лена ее не услышала. Она впилась в зеркало, она наслаждалась собой. Что
лучше - голубыми звездами сияющие глаза? Изящный и строгий, уже совсем  не
детский овал губ? Гладкая, без единой веснушки,  кожа?  Намеком  темнеющий
румянец щек? Да можно ли привыкнуть к такому во сне не  грезившему  лицу?!
Поверить в него? Все вроде бы то же - и будто кто-то живой водой смыл  все
ржавое, бесцветное, пухлое...
   - Мое, - Лена схватилась за щеки.
   - Красавица ты моя! - Мягкие пухлые руки нежно прошлись по ее  волосам.
- Про свидание не забудь.
   - Ой!
   - И приходи через месяц, повторю или что-нибудь лучше придумаем...
   Но Лены уже не было в кресле.
   По той же, что и прежде, улице она не шла - плыла, летела, и тело  было
невесомым, и воздух блаженным, и солнце забегало за угол, чтобы лишний раз
выскочить навстречу, и тень листвы играла в догонялку, и каждый  прохожий,
девушка это чувствовала, хотел ее улыбки, и Лена чуть смущенно  несла  эту
улыбку через весь этот огромный, счастливый, прекрасный мир.
   У фонтана на площади было так многолюдно, что она  слегка  растерялась.
Перед ней замелькали лица тех, кто ждал, кого ждали, просто  гуляющих,  ее
закружила легкая толчея движения, говора, смеха, ее  провожали  взглядами,
это было ново, волнующе, но, поглощенная нетерпением, она тут же забыла об
этом. Она стала у кромки бетонной чаши  с  прозрачной  лазоревой  водой  и
попыталась принять безучастный вид, но ей это не удалось. Впервые она  так
открыто ждала свидания, впервые стояла так на виду, ей хотелось и  сжаться
в комочек, и, наоборот, распрямиться под взглядами.  Глазами  она  искала,
его, сначала ожидающе, потом уже нервно, так как минуты шли, а он  все  не
показывался.
   Но это было не так. Он пришел даже раньше назначенного, вначале стоял у
кромки того же бассейна, а когда время прошло,  не  выдержал  и  в  разрез
толчеи  устремился  вокруг  места  свидания,  всюду   ища,   быть   может,
затерявшуюся в многолюдстве девушку с милым, единственным  в  мире  лицом,
прелестной россыпью золотистых веснушек и ласковым взглядом неярких  глаз,
от которого вчера так тревожно и сладко замирало сердце. Он дважды  прошел
вдали, их взгляды дважды соприкоснулись, но и она не узнала его - он тоже,
не веря в себя, побывал в биопарикмахерской. Но все еще было  впереди.  Он
продолжал искать, все приближаясь к ней, она  смотрела  во  все  глаза,  и
встреча лицом к лицу была неизбежной. Им еще  предстояло  разглядеть  друг
друга и узнать, что же все-таки значит для любви та или иная внешность.
   Наступало время сменяющихся, как платье, лиц.



   Дмитрий Биленкин.
   Миша Кувакин и его монстры

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Лицо в толпе". М., "Молодая гвардия", 1985
   ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Мы ладили  снасть,  на  наших  послеобеденных  лицах  читалось  твердое
намерение уловить кита, Кувакин же сидел на берегу озера  и  тосковал  над
посудой. Ему кивали белые звезды водяных лилий, босые  ноги  молодого,  но
уже прославленного ученого пощипывали доверчивые мальки,  ленивый  ветерок
материнской рукой поглаживал озеро, оно жмурилось солнечным блеском  зыби,
словом, мир был прекрасен, как  в  детстве,  а  в  руки  предстояло  взять
сальную тряпочку, макнуть ее во что-то невыразимо химическое и пройтись ею
по груде жирных тарелок, кастрюлям и сковородам, для чистки которых  более
годился отбойный молоток.
   В довершение всего безобразия мимо тарелочного бастиона  с  палочкой  в
зубах  прошествовал   Нес,   существо   столь   же   праздное,   сколь   и
аристократическое.  Рыжая  шерсть  колли  горела  медно-красными   нитями,
вальяжно помахивая пышным хвостом, пес зазывал кого-нибудь поиграть.
   Занятого делом Мишу Кувакина он проигнорировал.
   - Полным-полно бездельников, - громыхнув кастрюлей, процедил Кувакин. -
В добрые старые времена псам, между прочим, давали вылизывать тарелки.
   -  После  чего  их  стерилизовали  в  атомном  реакторе,  -  немедленно
отозвался  хозяин  пса,  критик  по  профессии  и  по  натуре,  такой   же
рыжеволосый, как и его мохнатый друг.
   - Их, то есть псов, - уточнил Кувакин и макнул чашку в воду. - За что я
люблю гуманитариев, так это за четкость формулировок!
   - Каковая любовь, - отпасовал критик, - надеюсь,  споспешествует  мытью
посуды. По-моему, ты уже утопил ложку...
   - Нет, я пустил ее отмокать от критической желчи... Песик,  поди  сюда,
бедный пес! На твоем месте я бы обиделся. Твою благородную  слюну  считают
антигигиеничной. Говорят, химия лучше. В этой компании физиков  и  лириков
только мы понимаем друг друга. Для всех прочих живая природа - это...
   - Это лещ! - радостно подхватил критик.
   Ох,  не  стоило  ему  так  шутить,  нет,  не  стоило.  В  душе  всякого
творческого человека дремлет ребенок, а ребенок, вооруженный плазмографами
и геноскопами, это, знаете  ли,  чревато,  поэтому  не  будите  его,  если
можете! Как и любой из нас,  к  дежурному  мытью,  посуды  Миша  относился
философски и даже с юмором, поскольку в наш век автоматизации  быта  такое
занятие, при всей своей  непривлекательности,  имело  привкус  экзотики  и
возвращения к  сельской  простоте,  до  которой  столь  охоч  современный,
утомленный электронным комфортом горожанин. Но лещ!  Замечено,  что,  если
человек чего-то недобрал в детстве, к тому он будет  стремиться  взрослым.
Миша никогда прежде не замирал над танцующим в воде поплавком,  и  теперь,
вкусив рыбалки, для лучшего улова был готов сам себя насадить  на  крючок.
Увы, рыба не считалась с научными знаниями и заслугами. Право, можно  было
подумать, что она вступила против Кувакина в заговор. И удочки одинаковые,
и наживка,  но  сосед  выволакивает  красавца  за  красавцем,  а  у  тебя,
выдающегося геноинженера, можно сказать, творца и повелителя всего живого,
берут лишь головастые ершики да сардиночного  размера  плотвички.  А  лещ,
благородный килограммовый  лещ  знай  себе  чмокает  в  близком,  удилищем
дотянуться, камыше и злорадствует. Тьфу!
   Тем не менее выпад критика, казалось, не произвел должного впечатления:
чмокнув губами, Миша выпустил чашку и воззрился в пространство.
   - Гм... Лещ,  что  есть,  в  сущности,  лещ?  Тупомордая,  пасущаяся  в
водорослях  некоторым  образом  корова.  А  что  есть,  предположим,  Нес?
Бездельник и тунеядец, что вполне отвечает  латинскому  "канис",  то  есть
"пес", ибо когда в древнеримском небе  появлялся  Канис,  иначе  созвездие
Пса, школьников распускали по домам. Отсюда, кстати, пошло простое русское
слово "каникулы". Собака и отдых, выходит, связаны круговой  порукой.  Для
чего еще  предназначена  собака?  Охранять,  добывать,  пасти,  вылизывать
тарелки. Но коль скоро лещ функционально близок  корове,  а  мы  отдыхаем,
то... Нес, почему бы тебе не заняться лещом? Ах,  не  можешь,  природа  не
велит! И зря. Сопрягать надо, сопрягать, как говаривал Лев Толстой,  а  не
бегать с палочкой.
   -  Перегрелся,  -  меланхолично  прокомментировал  критик.  -  Типичный
синдром околесицы. Лечится внеочередным дежурством.
   - Просто ему не хочется мыть посуду, - улыбаясь в бороду, возразил  наш
главный  рыболов,  склонный,  как  многие  представители  точных  наук,  к
рациональному мышлению физик. - Ему не хочется мыть посуду, а хочется идти
с нами. Миша, мы не злодеи, мы подождем. Только ты не слишком тяни...
   - Угу, - сказал Миша и ринулся на штурм тарелочного бастиона.
   Но мысли его, похоже, витали далеко,  ибо  пару  тарелок  он  умудрился
помыть дважды, хотя отнюдь не принадлежал к  тем  ученым,  которые  вместо
галстука  завязывают  на  шею  подтяжки.   Мы   терпеливо   ждали.   Ветер
перешептывался  с  березами,  стрекозы,  зависая,   демонстрировали   свое
вертолетное первородство, Нес выплюнул палочку и со вздохом улегся  у  ног
хозяина, благоухающий травами мир явно не нуждался ни в  поправках,  ни  в
усовершенствованиях. Кувакин ожесточенно скреб сковороды. Его привычные  к
лабораторной работе руки сами делали  свое  дело,  и  вот  уже  последняя,
блеснув, улеглась в ведро. Мы поднялись и заторопились.
   Вскоре берег ощетинился удочками.  Я  оказался  рядом  с  Кувакиным  и,
конечно, мог бы сохранить для потомства все оттенки его переживаний в  эти
исторические, как потом выяснилось, минуты, но, рыбача, на  это  никто  не
способен. Да и что, собственно, наблюдать? С одной стороны, рыболов -  это
уж не человек, а придаток к удочке, а с другой стороны выловить  судака  -
это, как верно заметил Чехов, слаще любви. Лещ, разумеется, не судак, но и
тут за хорошую поклевку всякий готов продать душу. А  природа!  В  погожий
день к закату все успокаивается, на воде лазурь и жемчужный  румянец,  над
головой беспредельное небо и тишина, только  плещется  рыба  да  под  ухом
звенит комар. Но, право, когда клюет, все это видишь  боковым  зрением,  и
даже не выясняешь, какой именно комар на подходе - обычный кровопийца  или
недавно созданный усилиями геноинженеров, питающийся соками миролюбец.
   Впрочем, чего рассказывать? Первым, как главному рыболову  и  положено,
леща вытянул физик; так  себе  лапоть,  немногим  больше  ладони.  Он  его
оприходовал в  кукан  и  стал  ждать  продолжения,  которое  не  замедлило
последовать. Я тоже выловил парочку и мечтал о  большем.  У  Кувакина  тем
временем на крючке соплей повис очередной ерш-малолетка. Мишу при всей его
выдержке передернуло, и он еще на полшага вдвинулся в  озеро.  Ясно  было,
что в ту минуту лещ для него значил куда больше любой генетики.
   Солнце уже садилось, освещая все мягким церковным светом, когда - ах! -
Мишина удочка вдруг изогнулась дугой, и в воздухе титановой чешуей блеснул
широко распластавшийся, размером с добрую сковороду лещ.
   Мгновение было так прекрасно, что я забыл  о  своем  поплавке.  Подобно
большинству собратьев, лещ, казалось,  не  имел  ничего  против  небольшой
воздушной прогулки и, тугодумно подлетая к растопыренным Мишиным  пальцам,
даже не пошевелил хвостом. Беззвучно кричащий рот Кувакина был полуоткрыт,
пальцы уже коснулись добычи, и тут лещ с видом философа, который  случайно
затесался не в ту компанию, снисходительно глянул на Мишу, повел плавником
и... Лениво плюхнувшись в воду, он на мгновение  вытаращился  из  глубины,
будто осведомляясь, чего еще надо этому тупице, который так  непочтительно
отрывает пожилого леща от ужина и попутного лицезрения мира  во  всех  его
апперцепциях. Ей-ей, это было у него на морде написано!
   Подавленный Мишин вопль взвился к небу, и леска,  описав  крутую  дугу,
едва не подцепила Кувакина на крючок.
   - Ух, красавец! - Физик даже причмокнул. - Ничего, не расстраивайся,  -
добавил он тут же. - Лещ вкусная, но уж очень костлявая рыба. Хоть бы  вы,
генетики, их усовершенствовали...
   Умеют же сердобольные люди посыпать солью раны!
   Свекольное лицо Кувакина побледнело, взгляд затуманился, как у леща.
   - Мой кот, между прочим, - пробормотал он ни к  селу  ни  к  городу,  -
бежит на кухню, стоит кому-нибудь случайно задеть его миску...
   - Да? - удивился физик. - Ну и что?
   Вместо  ответа  Кувакин  зачем-то  свел  ноги,  наклонив   ухо,   издал
ботфортами скрипящий звук и еще более задумался.
   Мысль подобна  розе:  черт  знает  из  чего  она  вырастает!  Не  легче
догадаться,  к  чему  она  приведет  -  к  термоядерной  энергии   или   к
термобигудям, к межпланетному кораблю или к  летающей  мухобойке.  Одно  с
другим, конечно, несоизмеримо, но  еще  вопрос  -  возможно  ли  одно  без
другого.
   Мне  доводилось  слушать  Кувакина  на  таких  конференциях,  куда  без
докторской степени и  зайти  неловко.  Должен  заметить,  что  Кувакин  на
кафедре и Кувакин на рыбалке - два разных человека, настолько разных,  что
назвать первого Мишей кажется не более возможным, чем похлопать Дарвина по
плечу или попросить Аристотеля отскоблить сковороду.  И  то  сказать  -  с
работами геноинженеров сейчас связана надежда  раз  и  навсегда  разрешить
проблему пищи Для всего человечества, поскольку теперь благодаря  Кувакину
всякий знает, с  какого  конца  надо  браться  за  дело.  Ведь  что  такое
искусственная  пища?  Продукт,  синтезированный   из   воды,   воздуха   и
минеральных солей. Это, разумеется, химия, но что мы едим сейчас?  Тот  же
лещ, в сущности, не что иное, как превкусная комбинация углерода,  воды  и
щепотки солей. Дорога проторена миллионы лет назад,  продукт  превосходен,
ну и двигайся дальше! Генозародыши, непрерывная подача в  клеточную  массу
воды, воздуха, энергии и всего прочего, и, пожалуйста, в заводской  камере
зреют, скажем, персики, бочком к бочку, с  быстротой  скатерти-самобранки,
хоть сейчас подавай к столу. В той же перспективе и все остальное, включая
бифштексы (подробней смотри монографию М.А.Кувакина или популярное в любом
журнале изложение его идей). Но лично для меня М.А.Кувакин все-таки  Миша,
и  я  пишу  о  том  эпизоде  его  жизни,  который  наверняка-не  войдет  в
хрестоматии. И зря! Наука отнюдь не  парад  глубокомысленных  гениев,  все
эмоции которых сводятся к попеременному  возгласу  "Эврика!"  и  выбеганию
нагишом из ванны.
   В то лето рано похолодало, и мы вскоре разъехались  по  домам  (замечу,
что Миша с того вечера ни разу не закинул удочку). Однако  год  спустя  он
сам призвал всех на то же озеро, и хотя некоторые возражали -  зачем  это,
когда  есть  много  новых  замечательных  мест?  -  его  просьбу  уважили,
поскольку за ней явно что-то скрывалось.
   И точно. Все шло как год назад, но лишь до того дня, когда  Мише  выпал
черед  мыть  посуду.  Тут  его  поведение  стало  таинственным:   тарелки,
сковороды и кастрюли он зачем-то отнес глубоко в  озеро,  расставил  их  в
ряд, после ч-его приволок похожий на автоклав сосуд, в  котором  временами
что-то сипело. Этот сосуд заинтриговал те, еще когда Миша втаскивал его  в
палатку, но на все наши шуточки и расспросы Кувакин отмалчивался с улыбкой
оперного Мефистофеля. Натурально,  мы  все,  включая  Неса,  грудились  на
берегу.
   Наконец запор щелкнул, крышка откинулась.
   - Ну, маленький, выходи, - сказал Миша, наклоняя сосуд.
   Хлынула водяная струя, и с  ней  вместе  в  озеро  скользнуло  какое-то
темное, разлапистое тело, которое никто толком не  успел  разглядеть,  так
быстро оно исчезло.
   - М-м... - Брови физика удивленно поползли вверх. - Кажется, это рыба?
   - Отчасти, - сухо проговорил Миша. - Отчасти это рыба.
   - Извини... А зачем?
   Вместо ответа Миша присел на бережок, вытянул  поудобней  ноги,  светло
взглянул на небо, затем на озеро, мельком покосился на часы - все с  таким
видом, будто  ждал  привычного  свидания  с  русалкой,  которая,  как  все
женщины, конечно, запаздывает, но без которой мир тоже неплох.
   - Ага... - пробормотал он наконец.
   Крайняя тарелка качнулась. Нес попятился, у  критика  отвисла  челюсть.
Существо возникло - в тарелке. Плоско вращаясь в ней и разевая пасть,  оно
ее  чистило!  Взвивались   хлопья,   похожее   на   целаканта   страшилище
подхватывало их на лету. Откушав с одной тарелки, оно устремилось к новой.
   - Бог мой! - простонал критик. - Наука спятила, разбегайся  кто  может,
Миша, родненький, может быть, это и выдающееся достижение, но зачем...
   - Затем, что еще не вечер, - хладнокровно пояснил  Кувакин  и  потрепал
холку прильнувшего к нему пса. -  Главное  сейчас  что?  Научиться  лепить
живое вещество, как глину. А если при этом монстр помоет  посуду,  то  тем
лучше. Есть возражения? Нет возражений.
   - М-да, - взъерошил бороду физик. - А из чего оно?..
   - Из всего. Ген оттуда, ген отсюда, сами скоро поймете.
   - Миша, - голос критика дрогнул. -  Если  в  нем  есть  хоть  один  ге