ского
побережья, были обязаны Этапину, который в своем узком кругу был  известен
скорее как организатор,  чем  коллега  Гриднева.  Из  этого,  впрочем,  не
следует,  что  Этапин  был  чем-то  вроде   мальчика   на   побегушках   у
знаменитости: он тоже имел научное звание, должность, заслуги.
   И  свое  увлечение.  Отставая  на  несколько   шагов,   он   нагибался,
разглядывал выброшенные прибоем камешки, такие умытые  и  яркие,  что  ими
трудно  было  не  залюбоваться,  некоторые  трогал  короткими  ухватистыми
пальцами, но чаще браковал, сочтя их  недостойными  шлифовального  станка,
постоянная  работа  с  которым  плачевно  отозвалась  на  состоянии   косо
сточенных ногтей искателя. Опять же в своем узком  кругу  Этапин  славился
как резчик, умеющий  выявить  красоту  какого-нибудь  с  виду  невзрачного
кремешка. Это его сближало с поэтом, по крайней мере так считал сам  поэт,
который  из-за  краткости  знакомства  еще  не  смог   составить   о   нем
определенного мнения.
   Он сам и  Гриднев,  казалось,  просто  гуляли.  Так  это  выглядело  со
стороны, так они сами считали, ибо незаурядные люди, когда  дело  касается
их  самих,  думают  как  раз  заурядно.  В  действительности  их  праздная
прогулка, что тоже обычно для таких  людей,  была  неотличимым  от  работы
отдыхом или неотделимой от отдыха работой. Ученый отставал от поэта, но по
другой причине,  чем  искатель  камней.  У  Гриднева,  который  так  часто
будоражил мир неожиданными и, как показывало время, плодотворными  идеями,
не было  посторонних  интересов,  потому  что  его  увлечением  было  все.
Неудивительно, что он и сейчас не просто любовался закатом.  Ему  не  надо
было нагибаться, чтобы, подметив необычное  у  себя  под  ногами,  впиться
дальнозоркими глазами в песок, где  развертывалась  поразившая  его  драма
жизни. Возможно, для энтомолога она не была таинством, но такой ее  увидел
Гриднев. Он удивился, задумался, иначе, чем прежде, взглянул на море,  что
в дальнейшем для всех троих  имело  немаловажные  последствия.  Таково  уж
опасное свойство тех, кого, не различая оттенков, мы называем гениями.
   Поэт, которого из-за мужицкой основательности фигуры редко принимали за
поэта, тоже был взволнован, только в отличие от  ученого  он  не  смог  бы
сказать чем. Всем вместе и ничем в  отдельности!  Этим  небом,  в  котором
темнели и тяжелели похожие  на  клинопись  обрывки  облаков;  этим  морем,
которое неустанно подкатывало к ногам вечно умирающие и вечно  рождающиеся
строчки пены; этими соснами позади, чей ровный, как под гребенку, наклон и
в затишье напоминал о ярости морских бурь. Наконец, самой косой, где подле
черной ольхи серебрилась полынь, березу обнимал куст барбариса, неподалеку
от горных сосен цвела облепиха, где, словом, север встречался  с  югом,  а
запад - с востоком. И все потому, что человек дважды  в  ожесточении  войн
истреблял здесь природу и дважды  созидал  ее  заново,  сочетая  растения,
словно художник краски. Поэтому на всей  стокилометровой,  сабельно  узкой
косе не было ничего, к чему не прикоснулись бы руки и мысль,  хотя  сейчас
все вокруг казалось первозданным.
   Шорохов  не  думал  об  этом  несоответствии  сущего  и  видимого,   но
чувствовал его. Ритм прибоя сам собой будил строчки:

   Море, чтобы о берег биться,
   Орел, чтобы в небо лететь,
   Вьюга, чтобы петь и кружиться,
   Мама, чтобы детей беречь...

   Пока это были не стихи, только их завязь. То,  что  уже  сложилось,  не
удовлетворяло Шорохова, конец не просматривался совсем, там всплывала лишь
одна, ни с чем еще не связанная строчка:

   Все имеет предназначенье...

   Все, значит, и человек тоже. Но какое? В  связи  с  чем?  Тут  брезжила
какая-то мысль, но то пока была далеко  не  поэзия.  Удастся  ли  выразить
словом то, что слышится в природе и будит стихи? Этого  Шорохов  не  знал.
Мука и счастье искусства в том, что никому  не  известно,  что  выйдет  из
замысла и выйдет ли вообще. Недаром Пушкин, написав  однажды  изумительные
строчки, запрыгал от восторга и закричал: "Ай да Пушкин, ай да сукин  сын,
ай да молодец!" Или что-то в этом роде. Пушкин!
   Так все трое долго брели в молчании и каждый беседовал со своей  душой.
Впереди Шорохов: он шел, тяжело уминая  песок  и  словно  ничего  не  видя
вокруг. Или, наоборот, видя все. Легкий шаг Гриднева  петлял  вдоль  узкой
полосы песка, к которой подкатывал прибой. Этапин неукоснительно  держался
той линии, где лежала галька; полноватый и рыхлый, он оказывался проворным
тогда, когда наклонялся за камешками. Тут  взмах  его  руки  был  быстр  и
точен, как бросок змеи.
   - И что вы там нашли, в этом песке? - спросил он внезапно.
   - Не в песке, - Гриднев рассеянно улыбнулся. - На нем. Или в море.
   - А, букашки! Действительно, их тут многовато... Но при чем тут море?
   - Не знаю, и это самое интересное.
   Приостановившись, Шорохов взглянул под ноги и слегка опешил. Он шел  по
живому ковру! Всюду, сколь видел глаз, у  самой  черты  прибоя,  на  узкой
кромке  песка  вяло  копошились  светло-кофейные,  едва  различимые  божьи
коровки. Сотни, тысячи, может быть, миллионы необъяснимо стянулись сюда, к
готовому их слизнуть морю, и так, похоже, было везде,  возможно,  на  всем
грохочущем  побережье.  Шорохов  озадаченно  отступил.  Что  означала  эта
нелепая игра со смертью? Ни одна букашка  не  спешила  к  воде,  но  и  не
стремилась прочь; все словно ждали чего-то.
   - Что с ними?..
   Гриднев не отозвался, Этапин слабо пожал плечами.
   - Какой-то инстинкт, надо будет при случае спросить у энтомологов.
   - Вот как? - Шорохов снова взглянул на насекомых, и ему почему-то стало
не по себе. - Выходит, для вас, ученых, это  такая  же  загадка,  как  для
меня?!
   - Не совсем. - Голос Этапина прозвучал добродушно, но в темных, немного
навыкате глазах мелькнула ирония.  -  Просто  мы  не  всезнайки,  не  надо
путать. Более того, мы считаем безответственным выходить за пределы  своей
компетенции. И не спешим видеть во всяком новом для себя явлении  загадку.
К примеру, сам факт массового скопления божьих коровок лично для  меня  не
новость, я читал о нем в литературе. Следовательно, энтомологи давно знают
об этом  явлении  и,  возможно,  уже  изучили  его  настолько,  что  слово
"загадка" вызовет у них лишь улыбку. К чему же эмоции, если информация  не
проблема? Хотите, я утром свяжусь с Москвой и получу нужные сведения?  Тут
нет проблемы.
   Шорохов с сомнением покачал головой. Спорить с ученым он не мог,  но  и
не мог согласиться, что вот это  безмолвное,  к  ночи,  устремление  жизни
навстречу гибельному накату волн для кого-то ясно, как дважды два. Сегодня
он сам чувствовал в этом море, в этой гряде облаков, в этом вечере  что-то
необычное. Неужели его спутники вовсе лишены чутья?
   Он с надеждой взглянул на Гриднева, чьи губы  под  конец  речи  Этапина
тронула едкая неохотная усмешка.
   - Могу добавить, - так же нехотя сказал тот, - что дурным тоном в нашей
среде наравне с "загадкой" стало и слово "ученый". Да, да!  Все  мы  нынче
стоим у конвейера индустрии знаний, каждый знает свою гайку, и  потому  мы
предпочитаем называть себя научными работниками. Иначе  неловко.  Надеюсь,
вам больше ничего разъяснять не надо?
   - Надо! - Шорохов остолбенел. - Это чудовищно! Это неправда!
   - Но это факт, - узкое худощавое лицо Гриднева  напряглось.  -  Хотя  и
неправда... Хотите, вот прямо сейчас все изменится? Хотите, мы, как в  дни
Ньютона, снова станем мальчишками, которые играют красивыми раковинами  на
берегу, тогда как позади катит свои волны неведомое?
   Лицо Гриднева озорно осветилось, с него спало десять, двадцать, а то  и
больше прожитых лет.
   - Хотите?
   - Еще бы! - воскликнул Шорохов.
   - Что ж, - Этапин пожевал губами. -  Интересно,  как  вы  на  этот  раз
перевернете мир...
   - Очень просто, - весело сказал Гриднев. - Что, если, изучая океан,  мы
проглядели в нем одну мелочь? Цивилизацию, которая была для него  тем  же,
чем наша для суши? Давно погибшую, но все еще незримо присутствующую здесь
и сейчас? Такую, что ее зову послушны вот эти букашки, хотя ее самой давно
нет. Что скажете?
   - Ничего, - Этапин замедлил шаг. - Если бы это говорил кто другой, я бы
сразу сказал, что это бред.
   - Возможно, возможно, даже скорей всего так! Ну  и  что?  Мы  отдыхаем,
ведем растительный образ жизни, пора и встряхнуться. Я фантазирую,  ничего
больше, и смысл  этого  занятия  сейчас,  быть  может,  не  в  том,  чтобы
доказать, а  в  том,  чтобы  опровергнуть.  Наваливайтесь,  бейте,  только
докажите, что бред - это бред. Разрушать легче, чем созидать, не так ли?
   Шорохов промолчал, понимая, что для такого спора он не более  пригоден,
чем пловец для марафонского бега. Лунообразное лицо Этапина нахмурилось.
   - Нельзя разрушить то, чего нет, - сказал он.
   - Иногда можно, - вставил Шорохов.
   - Вот именно! - Гриднев наподдал камешек, и тот без  всплеска  исчез  в
волне. - Легко ли было разрушить миф о "Бермудском треугольнике"?
   - Тем более не стоит создавать новый, - буркнул Этапин.
   - А, выпад, укол - прекрасно!  -  Гриднев  потер  руки.  -  Дуэль  умов
началась. Шорохов, вы секундант... Да, я злостно нарушаю "правило Оккама".
Но я никого  не  мистифицирую.  Маленькое  интеллектуальное  упражненьице,
всего  лишь.  А?  Особо  полезно  для  сугубых  научных   работников.   Не
обижайтесь, но в вас, дорогой мой, уже завязался бюрократический жирок...
   Он пальцем ткнул в рыхлый бок Этапина. Тот засопел и отпрянул.
   - Ну, полно, полно,  я  же  шучу...  Вы  же  умница,  скептик,  скажите
что-нибудь по существу.
   - Голословное утверждение есть голословное утверждение,  -  неожиданным
фальцетом сказал Этапин. - Вы не привели ни одного доказательства,  а  уже
требуете... Это я вам говорю как обрюзгший администратор.
   "Н-да, - подумал Шорохов. - Нелегко приятельствовать с гением..."
   - Вы правы, - сказал Гриднев. - Извините. Что ж...
   Его лицо снова стало серьезным. К ногам с шипением  подкатилась  волна,
взъерошенная пена лизнула ботинок, но он этого не заметил.
   - Осторожней, промочите! - воскликнул Этапин.
   - А, спасибо... Знаете, в этом вечере, в этом закате, в  этой  небесной
над нами  клинописи  есть  что-то  колдовское.  Вы  не  находите,  что  мы
оказались вне времени? Не пугайтесь, Этапин, все  просто...  Взгляните  на
море, на черно-красный закат, на бесконечные гребешки волн.  Видим  ли  мы
сейчас настоящее Земли или ее далекое  прошлое?  Ведь  все  было  таким  и
миллиард лет назад... Так же в тяжелых завесах туч садилось солнце, так же
шумело море, так же пуст был  песчаный  брег.  Теперь  оглянитесь.  Позади
серые откосы дюн, лапчатые вершины сосен.  Там,  в  сущности,  перед  нами
будущее Земли.
   - То есть как? - Этапин даже споткнулся.
   - Элементарно. Природа этой косы создана  человеком.  Даже  эти  вполне
естественные на вид дюны некогда были насыпаны, чтобы остановить  ветровой
перенос песка с моря. Когда-нибудь вся Земля уподобится  здешней  косе  по
той простой причине,  что  мы  ввергли  себя  в  экологический  кризис,  а
единственный из него выход - восстановление и переустройство природы. Так,
как это уже произошло здесь.
   - Черт возьми! - Шорохов остановился.
   - Похоже, вы правы, - Этапин, не мигая, смотрел на Гриднева. - Но...
   - Но какое это имеет отношение к теме разговора? Видите ли, я задумался
над тем, как вымышленная мной цивилизация могла проявить себя во времени и
пространстве. Миллионы и миллиарды  лет  -  их  надо  было  почувствовать,
ощутить, ведь это не просто цифры... И получилось: далекое прошлое  -  вот
оно, - взмахом руки Гриднев показал на тлеющий закат. - И будущее мы  тоже
видим - рядом. А меж ними и в них - настоящее.  Пансионат,  в  котором  мы
живем,  обыденные  огни  танцверанды,  наши  теории,  мы  сами.  Как  это,
оказывается, огромно и как мимолетно - миллиард лет!
   - Вы заговорили, как наш друг поэт. - Этапин покачал головой.
   - А поэзия и есть дух науки. Ладно, перейдем к прозе... На  суше  жизнь
эволюционировала сотни миллионов лет, в море - миллиарды. Отсюда  вытекает
допущение, что разум в океане мог появиться задолго до  человека.  Этапин,
ваш ход, пожалуйста.
   - Ваше предположение, - жестко и как бы даже с удовлетворением произнес
тот, - противоречит как фактам, так и  мнению  авторитетных  специалистов,
какими мы, кстати говоря, в данной проблеме не являемся.
   Гриднев вздохнул.
   - Довод, конечно, убийственный,  -  сказал  он  с  усмешкой.  -  Только
природа не признает наших специализаций,  она  неделима.  Только  в  науке
после точки всегда следует новое слово.  Теории  и  мнения...  Верно,  нам
говорят: в океане более стабильная, чем на суше, среда  обитания,  поэтому
эволюция там движется замедленно. Будто там не было "кембрийского взрыва",
когда в  ничтожный  геологический  срок  возникли  скелетные  организмы  и
окончательно сформировались почти все типы современного животного царства!
   - И все же большая стабильность морской среды  -  это  факт,  -  упрямо
повторил Этапин.
   - Не спорю, и тем не менее...
   - Второй факт, - настойчиво продолжал  Этапин.  -  Эволюция  сухопутной
жизни есть  продолжение  морской,  поэтому  нельзя  говорить  о  ее  якобы
укороченности.  И  интеллектуалы  моря  все-таки  китообразные,  то   есть
сухопутные в прошлом существа, а отнюдь не моллюски, рыбы  или  осьминоги.
Это, простите, третий и самый веский факт.
   - Да, если сравнивать живые существа так, будто это  гонщики,  мчащиеся
по одному шоссе!  Мы  далеко  оторвались,  а  кто  там  позади?  Обезьяны,
дельфины и еще более отставшие спруты... Но эволюция, простите, не шоссе с
односторонним движением. На суше первыми к разуму продвинулись  отнюдь  не
млекопитающие, а насекомые, которые за сто или даже двести  миллионов  лет
до человека создали интереснейшее подобие цивилизации. Уж  если  ссылаться
на авторитеты, то почему бы не послушать Дарвина? "Мозг муравья есть  один
из  самых  удивительных  комплексов  вещественных  атомов,   может   быть,
удивительнее, чем мозг человека".  Но  несовершенство  трахейного  способа
дыхания насекомых не позволило  этому  мозгу  укрупниться,  и  цивилизация
муравьев законсервировалась. А как пошло дальнейшее  развитие  их  морских
предков? Несомненно одно: жизнь  сделала  рывок  к  разуму  и  цивилизации
задолго  до  млекопитающих.  И,  что  очень  важно,  к   ней   устремились
бесскелетные, то есть древнейшие организмы.
   - Доказательства? - без выражения спросил Этапин. - Где доказательства,
что такая цивилизация действительно была?
   - Вот! - Гриднев взволнованно взмахнул рукой. - Тут самое главное, ради
чего я этот спор затеял: проблема доказательств или  отсутствие  их.  Пора
взглянуть на нее шире. Мы ищем космические  цивилизации  и  удивляемся  их
отсутствию. Не лучше ли для начала проверить собственное зрение? Вопрос: в
состоянии ли мы различить иную цивилизацию у себя под носом? Можем  ли  мы
отыскать ее след сегодня, если в своем геологическом вчера ее деятельность
была соразмерима с нашей? В  принципе  ответ  должен  быть  положительным:
можем узнать, можем различить, можем понять.  Но  готовы  ли  мы  к  этому
сегодня или психологически еще слепы?
   - Слепы... - повторил Этапин. - Смотря кто и в чем. Поскольку вы отвели
мне роль скептика и догматика...
   - Я?! - Гриднев изумленно вскинул голову. - Бог с вами, опережайте меня
сколько хотите, рад буду...
   - Нет уж, позвольте! Значит, слепые, так? Минуточку, минуточку...
   Шаря взглядом по кромке берега, Этапин сделал несколько шагов, проворно
нагнулся и с торжеством поднял тусклый окатыш стекла.
   - Как видите, долго искать не пришлось... Вот осколок, каких триллионы,
материал более стойкий, чем гранит, след деятельности, который расскажет о
нас и через миллионы лет. Так что уж извините!  Иная  цивилизация  или  не
иная, она все равно должна производить, должна создавать новые материалы и
таким образом оставлять вещественные следы своей деятельности. Где  они  в
вашем случае? Их нет, значит, никакой подводной цивилизации не  было.  Или
вы сомневаетесь в возможностях палеонтологии выявить такие следы?
   - Нет, это поразительно! - Гриднев дернул  плечом  и  в  это  мгновение
показался Шорохову похожим на чистокровного скакуна,  которого  попытались
унизить тележной упряжью. - А еще говорите, что мы не слепы! Да вдумайтесь
же наконец, какой след должна оставить цивилизация, для которой  получение
огня - труднейшая из проблем! Которой далеко  не  так,  как  нашей,  нужны
всякие там горшки, строения,  тепло  очага.  Которой  куда  легче  познать
электричество, благо в  море  есть  живые  источники  тока,  чем  наладить
металлургию и выплавку того же стекла. Керамика - чушь! Каким путем пойдет
технология в среде, где удар камня,  топора,  мотыги  малоэффективен?  Что
будет ее визитной карточкой? Подумали вы об этом  хоть  немного?  Следы...
Тут, дорогой мой, проблема инвариантности. Что присуще любой цивилизации и
в главных своих чертах не  зависит  от  типа  породившей  ее  среды?  Что?
Технология, как легко убедиться, отнюдь  не  инвариантна.  Если  подводная
цивилизация была, но исчезла, сгинула, как это солнце, и остались лишь  ее
закатные краски, то какие они? Видим ли мы их в упор, как вот эти? А вы  о
стекляшках... Эх!
   Гриднев умолк. Этапин отшвырнул осколок, словно тот обжег  его  пальцы.
Уже смеркалось, ярче, чем прежде, белели рваные строчки  пены,  в  облаках
еще тлел закат, будто опустившееся в море солнце  чадило  там  головешкой.
Без устали бухали волны, берег был все так же пустынен,  и  Шорохов  зябко
поежился то ли от вечерней прохлады, то ли от внезапного чувства, что он в
этом мире недолгий гость. Все показалось ему мимолетным и в  то  же  время
застывшим, как темные позади дюны.  "Вот  так  всегда,  -  подумал  он  со
спасительной иронией. - Мнишь себя центром плоской и неподвижной земли,  а
является какой-нибудь Гриднев, разъясняет, что  ты  живешь  на  круглой  и
маленькой  вертушке,  которая  мчит  тебя  в   бесконечность,   и   изволь
привыкать... Всего лишь чья-то новая мысль, а мир уже  не  тот  и  сам  ты
другой, - экая, однако же, силища!"
   - Проблема инвариантности цивилизаций...  -  голос  Этапина,  когда  он
наконец  заговорил,   прозвучал   ровно.   -   Ее   увязка   с   проблемой
распознавания... Трассология материальной деятельности разума во времени и
пространстве, так, так... Между прочим, если бы геологи часто  находили  в
земных слоях те же окатыши и осколки  стекла,  то  наверняка  возникла  бы
теория их вулканического, допустим, происхождения. Забавно...  Публиковать
свои фантазии вы, конечно, не собираетесь?
   Он как-то искоса взглянул на Гриднева.
   - Естественно, нет, - тот поморщился. - Мало ли что взбредет  на  ум...
Но как интересно! В морской среде скорей всего должна была  возникнуть  не
техническая, а биологическая цивилизация. Аналог есть: муравьи и  термиты,
которые строят прекрасные с инженерной точки зрения жилища, дороги, мосты,
пасут скот, то есть тлей,  возделывают  грибные  плантации...  На  что  же
способна куда более мощная цивилизация того же типа? Познание мира  из-под
воды, хм... Какая презабавнейшая у  них  должна  быть  космогония!  Борьба
теории  воздушной  вселенной  с  теорией  ее  твердокаменного  строения...
Физика, быть может, начавшаяся с  электричества...  Нет,  невообразимо!  В
конце  концов,  у  них,  возможно,  появилось  и  нечто  похожее  на  нашу
технологию. Приходим же мы сейчас к аквакультуре, плантационному, на море,
хозяйству... А у них оно было с самого начала: селекция, скрещивание, быть
может, переделка организмов в водной среде. Затем, кто знает, настал черед
суши, некто в скафандре вышел на берег... Так или  иначе  их  деятельность
могла наложить отпечаток на всю природу. Вдруг и эти козявки,  что  у  нас
под ногами, потому у