произойти  заведомо  не  могло,  но
тогда почему?!
   Бессмысленно, в слепой надежде Кошечкин трижды переключил  развертку  с
объекта на объект, в  мозгу,  вспыхивая,  мелькали  десятки  вариантов,  и
рассудок так  же  лихорадочно  браковал  все.  Шальным  зигзагом  сознание
прочертила вовсе дурацкая мысль:  Прометеева  бы  сюда!  Наконец  Кошечкин
зачем-то встал и, стоя на негнущихся ногах, вызвал  Торосова,  видя  и  не
видя на диске связи, как тот на полуслове обрывает разговор с кем-то вроде
Басаргина и кивком головы подтверждает принятие вызова.
   Войдя и сразу же грянув  на  экран,  Торосов  переломленно  застыл  над
пультом.
   - Докладывайте.
   Голос прозвучал уставно, хотя капитан, разумеется, уже  кое-что  понял.
Но не все, далеко не все... Механически четким голосом  Кошечкин  объяснил
ему все.
   - ...Остается задействовать весь резерв ремонтников. Но даже  если  они
справятся, то и в этом случае...
   - Понятно!
   Но и в этом случае он,  механик,  ничего  гарантировать  не  может.  По
неподвижному  лицу  капитана,  зыбко  меняя  его,  бежали  мерные  отсветы
"полярного сияния", которое вскоре могло угаснуть,  и  Кошечкина  пронзила
внезапная  боль  сочувствия  к   человеку,   обязанному   сейчас   принять
окончательное решение. За него, беспомощного, вместо него,  невиновного  и
все-таки виновного этой своей беспомощностью. Плечи Кошечкина поникли.
   - Если я правильно понял, - Торосов с хрустом сцепил пальцы, - то  и  в
худшем случае мы успеем лечь на обратный курс?
   Кошечкин облизал пересохшие губы.
   - Успеем...
   - Уже лучше, не люблю изображать из себя "летучего  голландца"...  -  к
уголкам глаз капитана сбежались морщинки, которых прежде вроде бы не было.
- И главное, есть время подумать, не  так  ли?  Тогда  давай  помечтаем  о
докторской мантии.
   - Мантии?..
   - Именно!  Раз  двигатель  эксплуатировался  правильно,  что  для  меня
несомненно,  заводской  брак   исключен,   никакого   разрушающего   извне
воздействия нет, уж я  бы  знал,  то  перед  нами  проблема  куда,  важнее
очередной звезды. Согласен? Вот и поразмысли, а там и  мантия  обеспечена,
говорят, в Кембридже это одеяние до сих  пор  в  моде.  Что  на  меня  так
смотришь? Думаешь, у меня поджилки не трясутся?
   - У тебя затрясутся, - со слабой улыбкой  сказал  Кошечкин.  -  У  тебя
затрясутся...
   Ему захотелось быстрее очутиться за пультом.
   - Вот и прекрасно. Запускай для  начала  свой  резерв,  посмотрим,  что
будет.
   - Разрешите прежде один вопрос, - грубо раздалось у них за плечами.
   Разом обернувшись, оба с  гневным  недоумением  уставились  на  невесть
откуда  взявшегося  Басаргина,  но  на  того  это  не  произвело  никакого
впечатления, он так и остался стоять, стиснув пальцы и подавшись вперед, и
эта его поза не была вызовом или чем-то нарочитым, она лишь  отвечала  той
сосредоточенности лица и  взгляда,  когда  все  побочное  отметается  ради
предельного усилия мысли.
   - Ну?.. - невольно сорвалось с губ капитана.
   - Пожалуй, вопросов все-таки два, -  лицо  Басаргина  встрепенулось.  -
Первый; что делают ремонтники с негодными деталями? Выбрасывают?
   - Нет, это неэкономно, - недоуменно ответил Кошечкин. -  Цикл  замкнут,
они используются для других целей, для нас каждый грамм - это...
   - Для каких "других"? Точнее. Сами ремонтники, конечно, тоже ломаются и
нужны новые; создаются ли они только из вещества погибших или в  ход  идут
еще и бракованные детали?
   - Да, если так эффективней.  Процесс,  видите  ли,  саморегулирующийся,
иной здесь невозможен...
   - То есть, следуя заданным критериям эффективного  использования  любых
отходов, какие возникают в машине, самовосстанавливаясь  и  самосозидаясь,
ремонтники потребляют всякий пригодный для этих целей дефектный  материал.
Похоже на работу антител человеческого организма, вы не находите?
   - С той разницей, - хмуро отозвался Кошечкин, - что это машинная,  нами
созданная и запрограммированная подсистема.
   - Которая, раз ее создали люди, может забарахлить и  сломаться,  но  не
может посамовольничать? Вот  теперь  я  уже  почти  убежден,  что  причина
грозящей нам аварии кроется не в машине, а в вашем к ней отношении!
   - Проясните, - резко сказал капитан. - И пожалуйста, покороче.
   - Покороче не выйдет, - упрямо наклонил голову Басаргин.  -  Понимаете,
конструкторы обязаны вам  дать  сверхмощный,  высокоэффективный,  надежный
двигатель, и они его вам дают,  используя  свои  знания,  свои  методы  и,
понятно,  не  обращаясь  ко  всякой  посторонней  философии  вроде  теории
объект-объектных    преобразований    или    раскрытия    метаинтервальной
неопределенности.  А  если  и  обращаясь,  то  лишь  в  связи   с   давним
беспокойством насчет возможности создания машинного, уже неподконтрольного
нам интеллекта. Но эволюция никогда не бывает односторонней!
   - А-а! - взгляд Кошечкина напрягся. - Уж не считаете ли вы...
   - Да! Любая предоставленная самой себе эволюция расщепляется  на  линию
прогрессирующего  усложнения  и  линию  регрессирующего   упрощения.   Так
биоэволюция породила, с одной стороны, человека, а с  другой  -  паразитов
человеческого организма вроде гельминтов и вирусов. Так в социуме  век  за
веком возникали всевозможные тунеядцы, которых, сами  знаете,  как  трудно
оказалось изжить.  В  техноэволюции  до  сих  пор  не  наблюдалось  ничего
подобного единственно потому, что в силу ее простоты и контролируемости мы
автоматически отсекали ненужную нам ветвь паразитарности. Это длилось  так
долго, что конструкторам и в  голову  не  приходила  мысль  о  возможности
спонтанного регресса их  творений.  Но  закон  эволюции  -  закон!  Стоило
создать наисложнейшую машину,  для  которой  потребовалась  вот  такая,  в
сущности, уже неподконтрольная технофауна, как он сработал. Я не знаю, что
послужило толчком, как переродились ваши ремонтники,  но  коль  скоро  они
потребляли ткани своего техорганизма, какая-то их часть  неизбежно  должна
была регрессировать в хищников-паразитов. Примерно так, если называть вещи
своими именами. Буду рад ошибиться, но, по-моему, досылать  в  машину  еще
ремонтников все равно, что лечить грипп инъекцией злейших вирусов...
   Секунду-другую в оцепенелом молчании был слышен  лишь  каменный  грохот
двигателей. Ошеломление было так велико, что  вырвавшийся  наконец  вопрос
капитана оказался весьма далеким от первоочередных забот.
   - Выходит, с дальними звездами покончено?! Мы не можем совершенствовать
технику, не усложняя ее, а на этом пути...
   - Нет, отчего же? - пожал плечами Басаргин. - Мы  боремся  с  вирусами,
придется и технике это пережить. Просто мы не знали, как, когда  и  почему
затормозится технопрогресс, теперь, возможно, знаем.
   - Возможно! - Торосов будто очнулся. - Твое мнение, Виктор.
   - Гипотезу легко проверить, - с усилием выговорил Кошечкин.  -  Мы  уже
увеличивали число ремонтников  и...  Если  это  закономерность,  то  новая
попытка...
   - Резко ухудшит наше и без того скверное  положение,  -  угрюмо  кивнул
Торосов. - Словом, спасайся или в поисках лекарства проверяй  теорию.  Что
ж, товарищ старший механик: ваше хозяйство - вам и решать. Действуйте!
   С этими словами он тяжело отшагнул к  выходу.  Кошечкин,  для  которого
воздух внезапно стал сух и удушлив, невольно взглянул на философа, но  тот
лишь развел руками.
   - Не считайте меня провидцем, сама идея "машинной болезни", увы, пришла
ко мне не далее как сегодня утром...
   Все  было  правильно.  Философ   мог   теоретизировать,   капитан   мог
приказывать, но решать предстояло ему, Кошечкину. Все,  что  в  его  жизни
было до этого, было лишь подготовкой вот к этой минуте,  и  уклониться  от
нее он не мог, как бы того ни хотел.
   Мерно и замороженно в этой своей мерности гремел двигатель, по стенам и
лицам все еще скользили спокойные отсветы "полярного сияния", машина  пока
не замечала своей болезни, если то была болезнь, и человек с  неподходящей
фамилией Кошечкин, но со звучным именем Виктор должен был  сделать  к  ней
один-единственный шаг, от правильности которого зависела судьба  тех,  кто
был рядом.



   Дмитрий Биленкин.
   Уходящих - прости

   -----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Лицо в толпе". М., "Молодая гвардия", 1985
   ("Библиотека советской фантастики").
   OCR & spellcheck by HarryFan, 15 September 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   На свете есть много дыр, и Наира еще не худшая. За овалом окна  муть  и
вихрь, желтая пена мглы,  сернистый  мрак,  сам  воздух  помещения  словно
колышется  под  этим  напором,   хотя   такого   не   может   быть,   база
загерметизирована не хуже, чем консервная банка, и в ней, кстати,  так  же
тесно. Под боком из аппаратуры Кенига рвется вой и свист,  щелканье,  лай,
кашель, бормотание, щебет, будто в электромагнитных полях планеты трудятся
сотни пересмешников, и, закрыв глаза, легко  представить  себе  как  стадо
взбесившихся камнедробилок, так и хорал неземных голосов. Сквозь весь этот
кавардак пробивается мерное титиканье позывных Стронгина. Ох, и неуютно же
ему сейчас в вездеходе! Впрочем, весь этот грязно-желтый за окном самум не
смог бы перевернуть даже парусник, так разрежен воздух Наири.  А,  погожих
дней на планете немного.
   - Маленький филиал ада, - сдвигая с  бритой  головы  наушник,  бормочет
Кениг. Он говорил это уже десятки раз. - Знаешь, кто мы такие?  Миссионеры
познания.
   Это уже что-то новое, я отрываю взгляд от шахматной доски,  на  которой
Малютка, похоже, готовит мне мат.
   - С планеты на планету, как вода с камешка  на  камешек,  -  сощуренный
взгляд Кенига устремлен в заоконную  муть,  на  приборной  панели  замерло
контурное отражение его округлого, со светлыми усиками лица. - И с тем  же
смыслом.
   - Тогда зачем ты здесь?
   - Хотел посмотреть мир.
   - Ну и как?
   - Посмотрел, переходя из футляра в футляр. Корабль - футляр и  скафандр
- футляр, и база, и вездеход. Мы люди в футлярах. Свобода лишь на Земле.
   - Которую, продолжив твою мысль, тоже можно уподобить  футляру.  Только
размером побольше.
   Кениг посмотрел на меня.
   - А знаешь, так оно и есть! Ты бывал на Таити?
   - Нет.
   - Я тоже. Слушай, почему мы здесь, а не на Таити? Там море,  прекрасные
девушки, солнце, цветы, птицы щебечут...
   - А у нас щебечут атмосферики. И камни  поют.  И  нам,  первопроходцам,
завидуют миллионы детишек. И, возвратясь, мы расскажем  им  романтическую,
сказочку о Наире.
   - Я буду говорить  правду.  -  Кениг  надул  щеки.  -  Три  человека  в
консервной  банке,  не  считая   кибера.   На   обед,   завтрак   и   ужин
лиофилизированные  концентраты.   Ваши   обрыдшие   физиономии.   Бодрящие
прогулочки в вихрях пескоструйки. И работа, работа, работа!
   - И детишки будут слушать  тебя  с  горящими  глазами.  И  ты  невольно
начнешь повествовать обо всех мелких приключениях, какие были.
   - Не начну.
   - Начнешь. Неинтересное забывается, так уж повелось.
   - Варлен  приближается,  -  сказал  Кениг,  прислушиваясь  к  титиканью
сигнала. - Варлен Стронгин  и  его  камни.  Войдет,  скажет  два  слова  и
уткнется в свои минералы. А я, может, хочу расписать пульку.  Ма-аленькую!
Согласно классике: "Так в ненастные дни занимались они..."
   Ни за какую пульку Кениг после обеда, конечно, не сядет, а сядет он  за
свои графики и расчеты; других людей в такие дыры не посылают.
   - Тес, - тем не менее говорю я. - Тебя слушает юное поколение. Если оно
узнает, что герой-первопроходец Вальтер Кениг мечтает о преферансе...  Это
непедагогично. Бери пример с меня: в свободное от  работы  время  играю  с
Малюткой в шахматы. Игра умственная, возвышенная, вполне отвечающая образу
мужественного  исследователя  дальних  миров...  Лют,  дружок,  что-то  ты
слишком задумался над своим ходом.
   - Я не хотел мешать вашему разговору.
   Голос Малютки сама деликатность.
   - А это не разговор, просто треп.
   - Тогда вам шах.
   Выдвинув  из-под  себя  лапу,  Малютка  стронул  фигуру.  Больше  всего
полуметровый Малютка похож на узорчатую, золотистую черепаху, прелестную и
на первый взгляд малоподвижную. В действительности Малютка совсем  не  то,
чем он кажется, с ним, как говаривали в старину,  надо  пуд  соли  съесть,
чтобы его понять и полюбить. Многие на это не способны, наше биологическое
"я" противится сближению с  существом,  родословная  которого  нисходит  к
паровой машине, а где нет любви, там нет и  понимания.  Говорят,  что  все
киберы одного класса одинаковы. Это  чушь,  которую  даже  опровергать  не
хочется. Мы с Малюткой так давно и хорошо  знакомы,  что  я  чувствую  его
состояние, даже когда он молчит, хотя иным  это  кажется  мистикой,  -  ну
какое такое выражение может быть у оптронных зрачков и антенн-вибрисс? Так
и пылесосу недолго приписать улыбку. Да, если забыть, что и глаз  человека
тоже оптическая система, а в них светится душа.
   Ход Малютки заставил меня  призадуматься.  К  счастью,  у  киберов  нет
фантазии, это позволяло избежать матовой ситуации. Все мы всегда  надеемся
избежать матовой ситуации. Я приготовился сделать неожиданный ход, но  тут
титиканье  сменилось  певучим  звуком  и  над  входом  вспыхнула   красная
лампочка. В шлюзовой захлюпал воздух, минуту  спустя  дверь  открылась  и,
расстегивая на ходу скафандр, вошел Стронгин. Сразу запахло пылью, которую
никакой отсос не брал до конца, так она въедалась в  складки  комбинезона,
впрочем, никого это не тревожило: пыль тут была  стерильная.  Вся  планета
была  стерильной.  Стерильной,  однообразной,  унылой,  и,  если  бы   нас
спросили, зачем она нужна человеку, ответ не тотчас  слетел  бы  с  нашего
языка. Но это ничего не  значит;  какой-то  древний  мудрец,  чуть  ли  не
Сократ, убеждал сограждан не заниматься такими бесполезными пустяками, как
наблюдение небесных светил, дабы ничто не отвлекало от куда более  важного
дела самопознания.
   Мешок с очередной добычей Варлен, как всегда, брякнул в угол. И  Кениг,
как всегда,  немедленно  оторвался  от  анализа  сложных  гармоник  своего
неземного хора и потребовал не забивать помещение всякой  дрянью,  на  что
Варлен Стронгин, как  всегда,  ответил  пожатием  плеч,  -  мол,  а  куда?
Действительно,  иного  места  для  образцов,  пока  их  не  разложишь   по
стеллажам, в нашей лаборатории,  заодно  общей  комнате,  не  было.  Кениг
что-то пробурчал, тем дело и  кончилось.  Мы,  в  общем,  неплохо  ладили,
подозреваю, что причиной был не только покладистый  характер  всех  троих;
неловко конфликтовать при постороннем, а мой  Малютка  для  остальных  был
все-таки  немножечко  чужаком,  которому  не  скажешь   "брысь!",   но   и
препираться с ним, как с человеком, тоже не будешь.
   - Пойду сготовлю обед, - сказал я, вставая. - Лют,  зафиксируй  партию,
потом доиграем.
   Фраза "я  сготовлю  обед"  -  это  так,  для  проформы,  ибо  разогреть
концентраты и выложить их на тарелки - дело одной минуты.  Мы  уселись  за
стол, и, когда первый  голод  был  утолен,  Кениг  по  своему  обыкновению
осведомился у Стронгина, не нашел ли тот шестипалый отпечаток  босой  ноги
инопланетянина. Варлен невозмутимо проигнорировал праздный вопрос. Тогда я
спросил, не помешала ли ему буря.
   - Буря как буря, я успел обнаружить  редкостную  ассоциацию,  -  Варлен
слегка оживился, он всегда  оживлялся,  когда  речь  заходила  о  деле.  -
Поразительный парагенезис: касситерит вместе с хромитом, представляете?
   Я попробовал представить, но ничего не получилось, слишком  скудны  мои
познания в минералогии. Тем не менее я изобразил подобающее удивление.
   - Да, да, - подтвердил Варлен. - Именно так! Замечательная планета.
   - Ассоциации, парагенезис... - задумчиво сказал Кениг.  -  Раньше  люди
искали простые, всем понятные  вещи.  Алмазы,  золото,  серебро  и  прочие
клады. А теперь что? За алмазом Варлен и не нагнется.
   - Неверно, нагнусь. Там могут быть интересные газопузырьковые включения
и вообще нужен материал для сравнений.
   - Вот-вот, я и говорю, сплошная проза.
   - Вроде твоих атмосфериков.
   - Ну, это как сказать... Кстати, о поэзии. Как вы оцените такую строфу:
"Гремящей медью стал сну уподобленный нарвал!"
   - Ты начал писать стихи? - Варлен даже перестал жевать.
   - Это неважно, чьи стихи, важно, какие они. Рифма-то: стал - нарвал!  И
не какой-нибудь, а "сну уподобленный".
   - Что-то в этом есть, - согласился я. - Откуда сие?
   - Оттуда, - Кениг мотнул головой в сторону окна, где сгущалась темь.  -
Записано под диктовку.
   - Чью?
   - В том-то и дело! Это не моя строчка, вообще  ничья,  разве  что  один
варленовский камешек объяснялся в любви другому. Э-то атмосферики.
   Откинувшись,  Кениг  удовлетворенно  обозрел  наши  слегка  озадаченные
физиономии.
   - Не смешно, - сказал наконец Варлен.
   - А я не говорю, что смешно. Вам доложен простой, естественный  научный
факт. Что смотрите на меня, как кибер на "Мадонну" Рафаэля? Порою  ловятся
весьма упорядоченные группы  сигналов,  прямо-таки  радиопередачи,  я  для
очистки совести всякий раз пытаюсь их  декодировать,  и  вот,  пожалуйста,
сегодня вышло: "Гремящей медью стал сну уподобленный  нарвал!"  Остальное,
разумеется, было бессмыслицей.
   - Врешь, - сказал Варлен.
   - Показать, машинные записи? - возмутился Кениг.  -  Я  лишь  подправил
несколько букв.
   - Он не врет, - сказал я. - На крыльях земных бабочек есть  изображения
всех знаков алфавита и всех цифр от ноля до девятки. Здесь, видимо, тот же
случай.
   - Да, - сказал Кениг. - Именно  так.  Я  не  удивлюсь,  если  где-то  в
природе отражен Варлен, глядящий в поляризационный микроскоп.
   - А, в этом смысле... - Варлен пошевелил в воздухе пальцами. - Ну,  это
мне знакомо. "Письменный  гранит",  пейзажные  камни,  скульптурные  формы
выветривания; верно, атмосферики могут разговаривать стихами.
   Он принялся за десерт.
   Покончив с обедом и деструктировав на тарелках грязь, я  вышел  наружу.
Малютка шмыгнул за мной. Удивительно, но буря стихла. Стылое вечернее небо
полно ярких звезд, их узор походил на видимый с Земли,  словно  напоминая,
на каком узком пятачке пространства мы топчемся. Вид звездной дали  всегда
будил во мне щемящую тоску одиночества. Бездна сверкающих миров, магнитные
огни бесконечности, к которым так жгуче и безнадежно рвется  душа,  словно
там ей обещан неведомый рай.  С  усилием  я  отвел  взгляд.  Горизонт  был
замкнут цепью печальных холмов,  вокруг  все  было  пусто  и  немо.  Холод
планеты, казалось, затекал в скафандр. Толкнувшись в бедро, о ногу потерся
Малютка, я в ответ похлопал его по спине. Никто никогда не учил  его  этой
ласке, он сам все сообразил, возможно, перенял у собак.
   Мы вместе двинулись к стройплощадке, издали темноту прожгли приветливые
огни  киберов.  Возводимое  ими  сооружение  имело  фортификационный  вид,
поскольку для многих приборов, которые  мы  там  должны  были  установить,
требовались прорези и амбразуры. Вид у киберов  был  медлительный,  как  у
буйволов или кротов, но делали они все  очень  быстро.  Иначе  и  быть  не
могло, любовь к работе была вложена в  них  как  инстинкт,  ее  выполнение
доставляло им удовольствие, а безделье, наоборот, угнетало.  Очень  удобно
для  нас  и  весьма  эффективно.  Угловатые  контуры  киберов   высвечивал
призрачный голубой ореол, та же голубизна выделяла  и  нас  с  Малюткой  -
электризация на этой планете чудовищная,  -  и  деятельность  киберов  ее,
похоже, усиливала.  Трущиеся  на  ходу  складки  моего  скафандра  мерцали
крохотными молниями; красиво, и это, пожалуй, единственная  воочию  зримая
здесь красота.
   Старший кибер отрапортовал, как положено, я принял  его  доклад.  Здесь
все было в порядке, никакая буря тут ничему не-могла помешать.
   - Продолжайте, - сказал я. Контроль здесь был чистой формальност